Жук (Том I)

Не знаю, насколько далеко я ушел. С каждым ярдом шаги давались мне все труднее. Я был измотан душой и телом. Не осталось ни сил, ни решимости. Внутри сидел все тот же жуткий голод, будто криком разрывающий меня. Отупелый и больной, я прислонился к изгороди. Если бы ко мне пришла смерть, быстрая и безболезненная, я бы принял ее как самого настоящего друга! Эту муку умирания капля за каплей было так невыносимо терпеть.
Прошло несколько минут, прежде чем я смог собраться с силами, оторваться от изгороди и продолжить путь. Я слепо брел по ухабистой дороге. Один раз меня, совсем как пьяного, качнуло вперед, и я упал на колени. Состояние мое было столь печально, что поднялся я не сразу, едва не решив оставить все как есть, принять то, что добрые боги ниспослали мне, и провести ночь прямо там, где я нахожусь. Я уже представил, сколь длинной покажется мне эта ночь и как время будет перетекать в вечность.
С усилием поднявшись, я протащился по дороге еще, может быть, пару сотен ярдов — Господь свидетель, что они показались мне чуть не парой миль! — и мной снова овладело неодолимое головокружение, порожденное, как я понимаю, смертельным голодом. Я беспомощно проковылял к низенькой стенке, оказавшейся поблизости, на обочине. Без нее я бы рухнул наземь. Приступ, по моим ощущениям, длился несколько часов, хотя, полагаю, прошли секунды, а когда я очнулся, мне почудилось, что я вынырнул из сонного забытья — вынырнул в море боли. Я воскликнул:
— Чего только не сделаю за ломоть хлеба!
И, как в горячке, принялся озираться. Вот тут я впервые понял, что нахожусь перед домом. Небольшим. Одним из тех, что именуются виллами; они во множестве появились по всему Лондону и сдаются внаем за плату от двадцати пяти до сорока фунтов в год. Дом стоял на отшибе. В тусклом свете мне показалось, что на расстоянии двадцати-тридцати ярдов от него иных построек не наблюдается. Он был двухэтажный. На втором этаже три окна. Все плотно задернуты шторами. Крыльцо по правую руку. Перед ним деревянная калитка.
Сам дом находился так близко к проезжей дороге, что, перегнувшись через стену, я мог бы коснуться любого окна на первом этаже. Окон было два. Одно из них, в эркере, оказалось открыто: средняя рама внизу была приподнята примерно на ладонь.
  
Глава 2. Внутри
 
Я узрел и мысленно, с едва ли не сверхъестественной ясностью восприятия, так сказать, сфотографировал каждую мелкую деталь находящегося передо мною дома. А ведь за мгновение до этого мир плыл перед моими глазами. Я ничего не видел. Теперь я видел все, видел с отчетливостью воистину поразительной.
Яснее всего я видел открытое окно. Я стоял и не отрывал от него взгляда, с удивлением осознавая, что дыхание начинает перехватывать. Окно располагалось так близко ко мне, совсем рядом. Всего-то и надо было протянуть руку и засунуть ее в щель. Оказавшись внутри, рука по крайней мере пребывала бы в сухости. Как же снаружи лило! Дырявое мое платье можно было отжимать; я вымок до нитки! Меня трясло. С каждой секундой дождь, казалось, хлестал все сильнее. Зуб не попадал на зуб. Сырость пронизывала до самых костей.
А внутри, за этим открытым окном, наверняка было так тепло, так сухо!
Вокруг я не видел ни души. Ни единого человеческого существа. Я прислушался: не раздавалось ни звука. Я стоял в промозглой ночи один-одинешенек. Из всех Божьих тварей лишь я не смог укрыться от разверзнутых Господом хлябей небесных. И рядом не нашлось никого, кто бы наблюдал за мной, за мной следил. Чужих глаз бояться не стоило. Может, и дом пустовал; хотя нет, вряд ли. Я был просто обязан постучать в дверь, разбудить его обитателей и предостеречь их — сказать, что окно открыто. Самое малое, что они могли бы сделать, это отблагодарить меня за исполнение долга. Но если предположить, что в доме никого, тогда что было проку стучаться? Только шуметь без толку. Понапрасну будить соседей. Да если кто и оказался бы в доме, неизвестно, вознаградили бы они меня или нет. Я прошел суровую школу жизни и знал, что мир неблагодарен. Итак, я бы присоветовал им закрыть окно — это манящее окно, влекущее окно, зазывающее окно! — и в результате остался бы ни с чем, без денег, без надежды, с пустым желудком, на холоде, под дождем… Что угодно, только не это! С большим опозданием должен признаться самому себе, что повел я себя в той ситуации как последний глупец. И это будет справедливым. Вне сомнений.
Перегнувшись через низкое ограждение, я убедился, что легко дотягиваюсь до окна и комнаты. Как же там было тепло! Я ощущал разницу температур кончиками пальцев. Очень тихо я перелез через стенку у дома. Я легко уместился в пространстве между ней и окном. Земля под ногами ощущалась твердой, как цемент. Я наклонился и посмотрел в щель над подоконником. Ничего не увидел. Внутри царила кромешная тьма. Штора была поднята; я и помыслить не мог, что кто-то в доме пошел спать, не опустив ее и не закрыв окно. Я поднес ухо поближе. Как тихо было внутри! Бесспорно, дом пустовал.
Я решил еще чуть-чуть приподнять окно, пока только для беглого осмотра. Если бы меня поймали за этим, то осталась бы возможность описать обстоятельства и объяснить, что я как раз собирался бить тревогу. Только надо было действовать осторожно. В та кую сырую погоду рама могла заскрипеть в любую секунду.
Но ничего подобного не произошло. Окно легко и бесшумно поддалось, будто смазанное маслом. Из-за этого я так осмелел, что поднял раму выше, чем намеревался. Честно говоря, я поднял ее до упора. Ни единый звук не выдал меня. Перегнувшись через подоконник, я просунул голову и туловище в комнату. Но не дальше. Ничего не увидел. Совершенно. Понял одно: мебели внутри, вероятно, нет. В голове складывалось правдоподобное объяснение этому предположению. Скорее всего, я случайно наткнулся на пустой дом. Все, что можно было разглядеть в темноте, подтверждало это. Что мне оставалось делать?
Ладно, если в доме никого не было, то в моем бедственном положении я, кажется, имел моральное, если не законное, право на пустующее жилье. Неужели кто-то, в ком бьется сердце, отказал бы мне в этом? Разве что наиретивейший из собственников. Воспользовавшись подоконником как опорой, я проскользнул в комнату.
Стоило мне оказаться внутри, как стало ясно, что кое-какая мебель там все же есть. На полу лежал ковер. В свое время я немало походил по хорошим коврам и толк в них знаю, но никогда нога моя не ступала на поверхность столь мягкую. Я вдруг вспомнил травяной газон в Ричмонд-парке, ласкающий и пружинящий при каждом шаге. Моим бедным, натруженным ступням после ходьбы по мокрой, неровной дороге он показался роскошью. Следовало ли мне, после того как я удостоверился, что комната по меньшей мере частично меблирована, сразу ретироваться? Или можно было продолжить разведку? Одолевал соблазн сорвать с себя одежду и, опустившись на ковер, тут же забыться сном. Однако я был зверски голоден, мысли о еде переполняли голову… все бы на свете отдал, только бы заполучить что-нибудь съестное!
Я сделал шаг-другой, осторожно, выставив вперед руки, опасаясь внезапно наткнуться на нечто невидимое глазу. Но пройдя чуть дальше и не встретив ни единого препятствия, я, абсолютно для себя неожиданно, пожалел, что заметил этот дом, что не проследовал мимо, что залез в окно, а не остался в безопасности снаружи. Ибо вдруг ощутил, что в комнате вместе со мной есть кто-то или что-то еще. Это убеждение пришло из ниоткуда; вероятно, чувства мои были слишком обострены, и потому внезапно я понял, что там я не один. Более того, я с ужасом осознал, что меня видит кто-то, кого не вижу я, наблюдает за каждым моим движением.
Я не мог представить, что это, даже предположить затруднялся. Но мне показалось, что какую-то часть моей психики вдруг поразил паралич. Должно быть, нелепо использовать столь детское сравнение, но из меня будто выпустили воздух, выпили, в физическом смысле, до последней капли, и едва ли не сразу, совершенно без предупреждения, душу мою захватило странное чувство, не ведомое мне доселе и которое, дай бог, не посетит меня впредь, — я ощутил панический страх. Я точно окаменел, застыл на месте, не смея двинуться, боясь перевести дыхание. Я чувствовал, что вместе со мной в комнате находится нечто чуждое, нечто зловещее.