Поющий на рассвете (СИ)

— Ко мне, — прохрипела она, протягивая руку.
Меч рванулся из рук Справедливости, угрожающе замерцал. Бог только крепче стиснул руки, все восемь, на рукояти и лезвии, своей силой раскаляя металл.
Тару выгнуло.
— Пе.ре…стань!
Сейчас, когда меч казался белым осколком солнечного луча, Справедливость четко видел нити связи его и Тары. Но оторвать руки от металла не мог, оставалось только одно: он поднял руки и рванул первую нить зубами. Нить дрогнула и порвалась с тихим звоном. Тара смогла вдохнуть немного воздуха, хотя боль никуда не девалась. Горело все, казалось, еще немного — и ее тело потечет каплями расплава, то ли металла, то ли плоти.
Справедливость рванул очередную нить, та, словно мстя ему, ударила по лицу, разрывая кожу и мышцы до кости, через левую глазницу. Его это не остановило. Следующие три нити рвались даже легче, словно его кровь разъедала связи. Когда лопнула последняя нить, меч перестал светиться, а Тара все-таки смогла застонать, переживая отголоски боли. В комнате что-то рухнуло, будто с крыши на булыжники уронили дубовый шкаф. Она медленно подтянулась, села, затем поползла на четвереньках, не рискуя подниматься на ноги, проверить, что там рухнуло.
На паркете валялся бесполезной железякой меч, рядом, в расплывающейся луже крови — муж. Беглый осмотр показал, что красавцем ему уже не быть, такие раны даже боги не могут исцелить бесследно, да и руки придется долго лечить, ладони сожжены до костей. Но он был хотя бы жив. Тара припомнила заклинание остановки крови, набросила на Справедливость. Магия в ней осталась, это радовало. Портал тоже открылся послушно, так же и закрылся — куда-то идти пока не было сил. Кровью муж не истечет, можно и стазис набросить, вот так. А самой, наконец, выкупаться и одеться во что-то нормальное.
Когда она вернулась, умытая и переодевшаяся в платье, которое муж в бесполезной надежде покупал ей, Справедливость уже очнулся. Улыбаться ему было явно очень больно, но он все равно улыбался:
— Такая красивая, детка.
— Лечись, — Тара повертела меч в руках, пожала плечами и отправила матери.
— И бессердечная.
— Шут гороховый.
— У меня руки болят, конструкты выплетать, даже вербально.
— А я не умею лечить, только кровь останавливать, что и сделала. Так что найди среди своих восьми две наименее пострадавшие.
— А ты в порядке? — обеспокоился Справедливость.
— Я переживу. Спасибо, — она все-таки села рядом, погладила его по щеке.
Он шевелил пальцами, их — коричневые, в корке, куски прожаренного до горелости мяса — окутывало свечение, впитывалось, исцеляло, оставляя немного лоснящуюся розовую кожицу на месте отваливающихся струпьев. Следы ожогов останутся, наверное, на вечность. Под ее ладонью рана на щеке тоже затянулась, срослось разорванное веко и кожа на лбу. Вот только глаз почему-то не восстановился, видно, Безымянная взяла свою плату.
— Наденем тебе повязку, будешь выглядеть истинным воином, — Тара наклонилась, поцеловала Справедливость.
— Да какой из меня воин, — однако же, ему было приятно, а о горах трупов демонов, оставшихся в том мрачном мире, откуда спасли китсунэ, он даже не вспомнил.
— В академии тебя подождут пару часов?
— В академии без меня обойдутся, думаю, и подольше, например, пару дней.
Тара приспустила с плеча платье, обнажая перечеркнутое шрамами тело.
— Не быть мне соблазнительницей, — хмыкнула она.
— Для меня ты все равно прекрасна, Тара. И я говорил тебе это тысячи раз, — он провел ладонью по ее плечу.
Платье отправилось на пол довольно скоро. Сейчас, когда не было меча, словно стальная ловушка, прятавшего все ее чувства, Тара с удивлением обнаружила, что соитие — это не механическое движение мужчины вперед-назад с довольным сопением, и нет нужды притворяться, что это приятно.
— Надо почаще этим заниматься.
— Правда?
Ее слова вызвали прилив энтузиазма в супруге.
— Правда, — усмехнулась Тара.
— Станешь моей женой опять? Ну, то есть, мы, вроде как, не разрывали брачные узы… — стушевался Справедливость.
— Стану, — решила Тара.
— А боевку преподавать пойдешь?
— Пойду, а твоим студентам это необходимо?
— Есть несколько рас, представители которых сетовали, что у нас в академии такого предмета нет. Под клятвы о неприменении знаний в стенах академии — почему бы и нет?
— Хорошо, я согласна.
Он обрадовался, Тара это видела. Одинаково обрадовался ее согласию вернуться в семью и учить. И тут ничего не поделать было — академия была для него не просто местом работы, но и его детищем. Не так долго она существовала, всего-то около тысячелетия, он гордился ею, дорожил и старался сделать лучше, еще лучше, и еще. Что ж, она готова была помочь, теперь, когда не было собственных дел. Странно это было — хоть кричи: как это — у нее нет дел? Никого не надо убивать? Она больше никому ничего не должна? Но отсутствие меча убеждало: да, никому и ничего.
Муж принес заваренный травяной напиток и расконсервированные булочки.
— Прости, что имеется. Вечером вызову парочку духов-служителей, чтобы приготовили ужин. Или ты сейчас голодна?
— Нет, не очень. Я рассчитывала лишь на чай.
— Ты знаешь, я в этом доме не появлялся с того дня, как ты ушла…
Тара натянула платье обратно.
— Так переживал?
— Ты знаешь, что да. Ушел с головой в работу… Но я всегда знал, где ты.
— И продолжал меня бояться.
— Не тебя.
Она взяла чай, уселась в кресло.
— Но теперь все будет хорошо?
— А ты мне родишь троих детей? — он забавно приподнял бровь.
— Что, сразу? — насмешливо спросила Тара.
— Ну-у-у… Можно не сразу. Но троих — обязательно!
— Рожу, — согласилась она.
Менедем приказал одному из духов-служителей сообщить Леонту, что Идзуне найдена и в лазарете. Сам же не мог заставить себя отойти от койки, пока целитель Улисс не рявкнул на него, указав на лавочку у стены:
— Не путайся под ногами!
— А что с ней? Что они с ней сделали?
— Ничего, просто ничего не успели. Темные эманации есть, но фоновые, магическое истощение — из нее выпили много сил. Стресс, конечно. Предвосхищая твой вопрос: ребенок в порядке, большая часть ее сил ушла на щит для плода.
— То есть, вы ее восстановите?
— Через два дня будет уже в норме.
Минотавр облегченно выдохнул: все-таки успели. Волновал один вопрос, как могли похитить лису. Ответ на этот вопрос мог знать ректор, все-таки, он там дольше пробыл. Менедем твердо решил выспросить у него, не откажет же Справедливость тому, над кем лично принял кураторство?
Ректора не было, секретарша сообщила, что не знает, когда тот будет. Оставалось только ждать и сидеть рядом с койкой, бережно держа в руке тонкую прохладную ладонь жены. В лазарет примчался Леонт, устроился рядом, отмахнувшись от целителя:
— Я знаю, что делать.
И тихонько запел. Улисс не стал протестовать, зная, что сирины умеют исцелять пением.
Леонт замолчал как раз когда Менедем хотел остановить его, чтобы не перенапрягся. Идзуне заворочалась, застонала, затрепетали ресницы.
— Все хорошо, мы здесь, — Леонт погладил ее по руке.
— Широ? — ее ладонь немедленно дернулась к животу.
— С ним все хорошо, хвостик. Ты его уберегла.
— Тогда я посплю еще немного, ладно?
— Спи, мы будем рядом.
— Целитель Улисс, может, мы…
— Ни в коем случае. Еще два дня я пронаблюдаю.
Целителю пришлось довериться.
Два дня спустя Улисс отпустил Идзуне домой, а дом этот Менедем, психанув, превратил в неприступное гнездо, опутав целой сетью заклятий, завязанных на кровь их троих, чтобы никто чужой даже на десять шагов не смог приблизиться.
— Как ты вообще там оказалась? — допытывался Леонт.
— Я… я шила, в дверь постучали, я думала, это вернулись вы, хотя было еще рано, но, может, отменили пару? Открыла, а мне в лицо брызнули чем-то… Дальше не помню. Только знаю, кто стоял за дверью, — она зашипела, аккуратные ноготки, уже приведенные в порядок, превратились в когти.