Офицер артиллерии
Так продолжалось долго. Наступил рассвет, за ним — яркое летнее утро. А сотни артиллерийских и минометных стволов, соревнуясь в скорости, спешили выплюнуть положенное им по плану количество мин и снарядов, обрушивая на врага сотни тонн металла. Ковтунов знал, что бревна блиндажей и дзотов взлетают вверх вместе с «непревзойденной» немецкой техникой, обрушиваются траншеи и ходы сообщения, хороня под собой гитлеровских солдат.
…Два часа, не умолкая ни на секунду, длилась артиллерийская канонада, и в течение всего этого времени враг, подавленный ее небывалой мощью, молчал, затаившись, не смея ответить ни единым выстрелом. И когда смолкли последние, запоздалые залпы, ему понадобилось немало времени, чтобы оправиться, собраться с силами и в свою очередь обрушить огонь артиллерии и бомбовые удары авиации на наши позиции. Нет, он не отказался от наступления. Но сила удара уже была намного ослаблена, а прочные оборонительные сооружения помогли нашим войскам избежать больших потерь. И когда после артиллерийской и авиационной подготовки противника на передовую позицию двинулись его тяжелые танки и самоходные орудия, передовая позиция, молчавшая до этого, ожила и встретила их губительным огнем.
Плотный артиллерийский огонь обрушился на танковые и самоходные подразделения противника и еще до подхода их к передовой позиции из глубины советской обороны нанес им значительный урон и расстроил боевые порядки. Но, не считаясь с потерями, гитлеровцы неистово рвались вперед, и вскоре желтые приземистые «тигры» и широкие угловатые «фердинанды», окруженные тучами пыли, подошли к батарее Васильева. Завязался неравный поединок. Пушки батареи стреляли так часто, что казалось, огонь ведет целый дивизион. Один за другим стальные чудовища врастали в землю. Черный дым, смешиваясь с облаками пыли, столбами тянулся высоко к солнцу. Таких дымных столбов Ковтунов насчитал уже восемь. Но и батарее приходилось тяжело. Замолкла одна пушка. За нею другая…
Ковтунов увидел еще, что, бессильные атаковать батарею в лоб, фашистские танкисты стали обходить, обтекать ее с флангов. А потом управление огнем полка отвлекло его внимание от батареи Васильева. Весь поглощенный боем, он отрывался от стереотрубы только для того, чтобы отдать команду по телефону. Полк вел огонь по скоплениям пехоты и танков.
— Все кончено, — проговорил вдруг кто-то сзади. Ковтунов обернулся, вопросительно посмотрел на Иевлева и, поняв, что он говорит о батарее Васильева, перевел взгляд туда. На батарею уже ворвались танки противника и «утюжили» орудийные окопы. Ковтунов зло посмотрел на Иевлева:
— Нет, не кончено, наоборот, все еще только начинается! Передайте приказание первому дивизиону выдвинуться на прямую наводку, на рубеж номер три…
Прорвав передовую позицию, «тигры» и «фердинанды» устремились к первой траншее главной полосы обороны. За ними на укороченных дистанциях шли бронетранспортеры. Бой вступил в новую фазу. Ковтунов видел, что нескольким танкам удалось проникнуть в глубину обороны. Но это не вызывало у него особой тревоги. Он знал: танки далеко не пройдут, их встретят на очередных противотанковых рубежах и остановят. Беспокоило другое. Несмотря на огромные потери, враг систематически наращивал силу удара, вводил в бой все новые и новые резервы. Командующий артиллерией дивизии подполковник Николин сообщил Ковтунову, что на участок, обороняемый дивизией, гитлеровцы бросили до двухсот танков и самоходных орудий. Борьба становилась все более напряженной. Ожесточение с обеих сторон нарастало. Первая и вторая траншеи главной полосы обороны на отдельных участках оказались прорванными. По приказу подполковника Николина Ковтунов выдвинул на прямую наводку второй дивизион.
Артиллеристы вступили теперь в единоборство с танками. Командир 1-го дивизиона капитан Воробьев попросил Ковтунова к телефону. Он докладывал, что у него уже вышло из строя два орудия, семь человек ранено, трое убито.
— Держитесь! — ответил Ковтунов.
«Справится ли? Выстоит? — беспокоился он. — Другим легче, а он ведь на прямую наводку выдвинулся первым и уже несет потери…»
— Товарищ гвардии майор! — позвал Иевлев, стоявший у амбразуры с биноклем, прижатым к глазам.
Ковтунов положил телефонную трубку и подошел к амбразуре.
— Смотрите, — тихо проговорил Иевлев. — Это… кажется, прямо на нас…
Несколько секунд Ковтунов остолбенело смотрел вперед. Плотным строем прямо на наблюдательный пункт двигались танки. Он насчитал двенадцать, но за ними, скрытые пылью, словно дымовой завесой, конечно, были еще. Это Ковтунов знал наверное.
Застыв у амбразуры, он не отрывал глаз от приближающихся танков.
— Что будем делать, товарищ гвардии майор? — послышался сзади голос Иевлева, в котором звучала неприкрытая тревога.
Ковтунов, собравшись с силами, не поворачивая головы, спокойно ответил:
— Будем бить врага. Вызовите Лебеденко. И пусть не бросает трубки.
— Слушаюсь. — Иевлев подбежал к телефону.
Ковтунов подошел к карте, на которую были нанесены маленькие прямоугольнички — участки подвижного заградительного огня. Они располагались впереди наблюдательного пункта, тесно примыкая друг к другу, — один ложился прямо на пункт…
— Лебеденко у телефона! — доложил Иевлев.
Ковтунов с картой в руках подошел к амбразуре. Танки были уже метрах в восьмистах, они как раз подходили к зоне заградительного огня.
— Передайте Лебеденко… «ПЗО — Слон», — скомандовал Ковтунов, — зарядить. — Потом выждал, когда танки подойдут ближе, и подал команду «Огонь!».
Плотной стеной взметнулись разрывы. Ровно минуту в бешеном темпе вел огонь дивизион. Артиллеристы старались изо всех сил. Там был Михалев, и он понимал — это хорошо знал Ковтунов, — какая опасность нависла над всеми, кто находился на наблюдательном пункте.
Ковтунов посмотрел на карту. Оставался один прямоугольничек, тот, что закрывал собой наблюдательный пункт.
— «ПЗО — Лев», зарядить! — скомандовал Ковтунов.
Иевлев передал команду и зажал рукой микрофон.
— Лебеденко просит вас к телефону, товарищ гвардии майор, говорит — опасное направление.
— Зарядить, — не допускающим возражений голосом повторил Ковтунов. Он все так же, не поворачиваясь, стоял у амбразуры.
Это был огонь на себя. Снаряды рвались так близко, что казалось, блиндаж вот-вот развалится и похоронит всех под обломками. Слышно было, как сверху летели камни, осколки, земля. Танки заметались в дыму и огне разрывов, их боевой порядок был расстроен.
— Усилить огонь! — приказал Ковтунов.
Прошла минута-другая. Никто не говорил ни слова. Первым нарушил молчание разведчик:
— Уходят, товарищ гвардии майор, ей-богу, уходят!
8. ОНИ СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ
Теплая июльская ночь спустилась на землю быстро и как-то незаметно. Сразу со всех сторон подступила, придвинулась мягкая бархатистая темнота, и только далеко на горизонте еще бледнела полоска багряной вечерней зари.
На батарее капитана Васильева было тихо. Четко вырисовывались силуэты орудий, их тонкие длинные стволы, казалось, ощупывали темноту. Между орудиями легкими крадущимися шагами скользил часовой — Вано Хантадзе.
В блиндаже, еще не обжитом, было светло, пахло сырой глиной и свежесрубленной сосной. У стены примостился маленький, из оструганных добела досок столик. На нем чадила узенькой струйкой сделанная из гильзы снаряда лампа. Справа на узких нарах спал старший сержант Тогузов. Слева нары были широкие, и там, тесно прижавшись друг к другу, лежали Урсунбаев, Дудка и шофер расчета Григорьев. А у самого входа, по левую его сторону, соорудили себе койку на двоих Прозоров и Гавриленко.
Раздевшись, Прозоров зевнул, прикрывая рот ладонью, подошел к столику. Тогузов лежал на боку, подложив под щеку ладонь. Колени его почти касались подбородка, шинель оползла, и пола лежала на земле.
С минуту Прозоров пристально всматривался в совсем детское, румяное, покрытое легким белым пушком лицо Тогузова.