Офицер артиллерии

Пока санитар перевязывал задетое осколком плечо, Ковтунов связался по радио с 3-м дивизионом, оставшимся на том берегу.
— Давай, давай быстрей огонь по населенному пункту, — торопил Шляпин. — Там у них, очевидно, резервы.
Но Ковтунов уже передал Муратову координаты, и вскоре воздух потряс дружный залп.
Подполковник Шляпин то и дело отправлял связных с распоряжениями в стрелковые роты, развернувшие наступление вдоль берега к мосту и к населенному пункту. При этом он посвистывал, потирал руки: бой развертывался успешно.
К 16 часам плацдарм был расширен до двух с половиной километров по фронту и 800 метров в глубину. Населенный пункт на высоте был занят первым батальоном. В нем оказалась танковая унтер-офицерская школа гитлеровцев. Пехотинцы захватили восемь танков и шесть самоходок, четыре из них были сильно повреждены снарядами.
Все танки оказались не заправленными горючим, и, видимо, поэтому будущие унтер-офицеры участвовали в бою как пехотинцы.
Дивизион Лебеденко полностью переправился через Западную Двину, подтянулся к окраине населенного пункта и теперь стоял на прямой наводке. Он уже отбил две контратаки танков и самоходок, которые гитлеровцы подбросили из тыла. Саперы, приданные Шляпину, быстро восстановили поврежденный понтонный мост, и по нему переправлялся 3-й дивизион капитана Муратова.
— Теперь нас отсюда никакая сила не вышибет, — уверенно говорил Шляпин, осматривая вместе с Ковтуновым наскоро оборудованные окопы, пулеметные гнезда, поставленные саперами проволочные заграждения. — А скоро еще танки подойдут… тогда живем! Завтра утром дальше можно идти.
…Вечером к мосту подошли танковый и самоходный батальоны. Танкисты вышли из головных машин и деловито осмотрели мост — выдержит ли? Потом пропустили вперед бронемашину и затем стали переправляться сами.
Броневик, взяв с ходу подъем, подошел к окраине населенного пункта, где находились Ковтунов и Шляпин, и остановился.
— Уж не начальство ли? — произнес Ковтунов.
— Похоже! — ответил Шляпин.
Из броневика вышли командир дивизии генерал-майор Баксов и командующий армией генерал-лейтенант Чистяков.
Шляпин вытянулся и начал докладывать. Но командующий, махнув рукой, шагнул вперед и, улыбаясь, посмотрел на Шляпина и Ковтунова.
— Так вот это и есть они, твои герои? — спросил он командира дивизии. — Обоих представить к званию Героя Советского Союза. И всех, кто особенно отличился!
— Ну, благодарю! Спасибо вам, товарищи, от имени Военного совета армии и от всего личного состава армии спасибо! — генерал-лейтенант обнял и расцеловал офицеров. Потом деловито спросил о ходе боя, о потерях, трофеях, о том, как закрепились.
— А ты, Шляпин, все еще носишь бороду? — удивился командующий.
— Слово дал. До конца войны… — вставил Шляпин.
— Слово? Не посмотрел бы я в другое время на твое слово. А сегодня не могу. Герой! Носи уж, ладно. Вот командир артиллерийского полка, — кивнул он, — смотреть приятно. Даже побриться успел. Тебе сколько лет-то? — внезапно спросил он Ковтунова. Услышав ответ, произнес — Молод! Да ведь молодость не порок! С бригадой справишься? — И, видя, что Ковтунов смущенно пожал плечами, сказал — Ладно, подумаем. Ну а теперь показывайте ваши позиции. Да поближе, а то вы все издали норовите.
Вместе с офицерами командующий прошел вдоль отрытых окопов, указывая, что нужно доделать, расспрашивая солдат и сержантов о переправе. Потом внимательно осмотрел в бинокль расположение противника.
— Как думаешь наступать? — спросил он Шляпина и, не дослушав до конца, перебил: — Ладно, одобряю. Не густо здесь противника-то. Справимся. Теперь наша берет. Ну, однако, я пойду. А то у вас тут и пули посвистывать стали. Смерти я не боюсь, — сказал генерал-лейтенант. — Вас жалко. Затаскают потом по разным инстанциям, почему не уберегли командующего. Значит, на рассвете продолжать. Время сообщу дополнительно, — закончил он, пожимая руки. — Теперь, может, до Берлина не встретимся, будете вперед лететь, я, старик, за вами и не успею.
На следующий день войска 6-й гвардейской армии сбили противника, и он стал поспешно отходить на запад. Передовые подразделения танков и мотопехоты неудержимо рвались вперед. Они расчленяли отступающие колонны гитлеровцев, уничтожали танки и автомашины, заходили врагу в тыл, устраивали засады. Сотни пленных двигались по обочинам дорог в советский тыл.
За передовыми подразделениями по разбитой шоссейной дороге шли автомашины-тягачи с пушками на прицепе. То был полк Ковтунова.
День выдался сырой, холодный. По небу быстро неслись гонимые северным ветром серые, грязные тучи, то и дело закрывавшие солнце. Ковтунов ехал на «виллисе» с первым, головным дивизионом. Он находился в том приподнятом настроении, которое всегда сопутствует наступлению. Каждый день радио и газеты приносили радостные вести. То на одном, то на другом участке фронта под непрерывными ударами наших войск рушилась вражеская оборона, и гитлеровцы не на десятки — на сотни километров откатывались на запад. Ковтунов понимал: война идет к победному концу и уже недалеко то время, когда враг будет окончательно разбит.
Стрельба, внезапно поднявшаяся где-то впереди по дороге, прервала его размышления.
— Воздух! Воздух! — послышалось с передних машин и, подхваченное, нарастая, понеслось по колонне.
В разрыве между тучами прорвались лучи солнца, и в их ярком свете метнулись три тени. Гитлеровские самолеты прошли низко, но колонна даже не остановилась, артиллеристы лишь дали по самолетам несколько пулеметных и автоматных очередей.
Через несколько секунд откуда-то сзади донеслись звуки разрывов. «Сбросили бомбы в хвосте колонны, — определил Ковтунов, — надо поехать узнать».
Он приказал Камочкину развернуться. «Виллис» с трудом выбрался из колонны и по самой обочине медленно пополз назад. На полпути Ковтунова встретил штабной «виллис». Он резко остановился, из него выскочил Иевлев и подбежал к машине Ковтунова.
— Там… замполиту… руку оторвало… — еле выговорил он.
С минуту Ковтунов оцепенело смотрел на Иевлева. Потом спросил: «Где?» — и, не дождавшись ответа, побежал вдоль дороги.
Его догнал на «виллисе» Камочкин.
— Садитесь, товарищ подполковник! — позвал он.
Но Ковтунов, не обращая на него внимания, бежал туда, где у опушки леса, в нескольких шагах от дороги, толпилась группа бойцов.
При виде командира артиллеристы молча расступились. Ковтунов вошел в круг и остановился, тяжело дыша.
Михалев лежал на автомобильном сиденье, укрытый шинелью, густо забрызганной кровью. Смуглое его лицо посерело. Рядом на корточках сидел фельдшер.
— A-а, Георгий Никитич, — проговорил Михалев и сделал попытку улыбнуться, — вот хорошо-то… Не хотелось мне уезжать не простившись.
Ковтунов опустился на колени.
— Николай Иванович… друг… — задыхаясь, зашептал он, — как же ты это? — И, взяв обеими руками голову Михалева, поцеловал его в губы.
Солдаты молчали, опустив головы.
— За «друга» спасибо, Георгий Никитич. А… жалеть не надо… Я же не музыкант, не слесарь. Голова есть, а без руки прожить можно… Что поделаешь — война.
Михалев поморщился, вопросительно посмотрел на фельдшера…
Ковтунов перехватил взгляд и позвал Камочкина.
Михалева приподняли, но он сам дошел до машины, в которой санитары установили носилки. Уложив замполита, фельдшер сел с ним рядом.
Ковтунов стоял сбоку. Он думал о том, что вот уходит из его жизни хороший человек, уходит, не совершив никакого подвига — в том смысле, как понимал это Васильев. Но разве мало сделал Михалев для победы, разве его скромный труд, труд политработника на войне, не был подвигом? Обо всем этом Ковтунов хотел сказать Михалеву, но фельдшер торопил, и Ковтунов попрощался:
— Спасибо тебе, Николай Иванович! — проговорил он. — За все спасибо. Напиши о себе. Будем тебя ждать.
Камочкин плавно тронул машину, и, набирая скорость, она унеслась и скоро скрылась за поворотом.