Ласточкин хвост (СИ)

— Сочиняй больше, — впервые надтреснутый голос Правого прозвучал почти весело. — И не забывай о том, что за малолетних идёт нехилая статья.
— Опять решёткой пугаете, да?
— Твои проделки не по моей части, Юп. Но, ты ведь знаешь, я могу шепнуть кому надо.
— Да вы чего, шеф? Я ж ниже воды, тише травы! С тех самых пор, как вышел — вообще ни-ни, — он затряс головой так убедительно, что немытые патлы разметались по плечам, и шрамы стали ещё заметнее.
— Наоборот.
— Чего?
— Да неважно. Передай знакомым с Мёртвой гавани, чтоб проблем не создавали, — слегка понизив голос, ДМБ-шник взглянул исподлобья. — Справишься?
— Ага, — уродец кивнул напоследок и вернулся к барной стойке.
Моритс, поймав взгляд напарника, скомкано попрощался и направился к выходу. Нилс проводил следователей долгим взглядом: на место отвращения пришла какая-то сосущая пустота, которую нечем было заполнить. От очередной рюмки пришлось отказаться, дабы добраться до дома на своих двоих.
Покинув питейную в половине десятого, он даже успел на предпоследний трамвай, уютно мигавший тусклыми лампами. Устроившись на заднем сидении, Никлас провалился в липкую дрёму — до самой конечной, когда назойливый звонок заставил нехотя открыть глаза.
Дорога до дома впотьмах стала настоящим испытанием. Должно быть, он собрал по пути все крепкие словечки, от которых краснеют приличные мазели, пока злой и грязный добрался до калитки. И только тут заметил, что на его половине дома горел свет. Старушке ван Линден, что ли, не спалось? Небось, потеряла одну из своих полосатых любимиц. Или ту, рыжую, самую наглую из всех мурчащих тварей, которая будила Нилса по утрам. Вот уж от кого он бы с радостью избавился.
Ключа под крыльцом не оказалось — только зря руки испачкал. Входная дверь поддалась от лёгкого толчка, и Йонссен почувствовал, как трезвеет. Остатки сонной усталости сняло, как рукой, когда на полу в коридоре он увидел чужие следы. Дверь в спальню была притворена, и узкая полоса света тянулась от порога. По ту сторону не раздавалось ни звука.
Стараясь ступать как можно тише, он подхватил стоявшую в углу кочергу и поудобнее сжал её в ладони. Сердце бухало в груди нечасто, но тяжело, с силой ударяя по рёбрам. Ещё пара медленных шагов, и дверь в комнату распахнулась, врезав ручкой по стене. Большие испуганные глаза тут же вскинулись, и Никлас замер на пороге, опустив своё импровизированное оружие.
Видимо, лимит ругательств на сегодня был исчерпан до дна. Он лишь молча обвёл взглядом комнату. Весь пол был усыпан старыми бумагами: письма, газеты, открытки — целый ящик комода оказался вытряхнут и перевёрнут вверх дном. А посреди бедлама на полу, поджав под себя ноги, сидела рыжая девица.
  
ГЛАВА 3 ГЁДЕЛЕ
   
I
 
Яркое небо плавало в лужах поверх асфальта и разбегалось синей рябью от сапог. Из-под колёс автомобилей летели веером цветные брызги: в них золотилось полуденное солнце, которому хотелось улыбаться, задрав голову высоко-высоко.
И Гёда улыбалась, несмотря на потягу, что студила обветренные губы. Благодаря ей тротуары за ночь подсохли, и уже не приходилось брести по щиколотку в воде, как после затяжного дождя. Теперь прохожие выбирали островки посуше, чтобы не ступать по бордюру подобно цирковым канатоходцам. Ещё немного, и на смену марту придёт теплолюбивый апрель — тогда сердца оттают окончательно.
Она с улыбкой вспомнила, как в детстве, начитавшись страшных сказок, выстроила целую теорию о том, почему зимой все такие угрюмые: целый город пасмурных людей, что глядят мрачнее тучи — на улицах, в кино, на сидениях автобусов. Зима-воровка выстуживала счастье, и сами души покрывались прочной коркой из снега и льда, будто латной бронёй, — всего лишь зеркала, что отражали тени человеческих эмоций. Но потом приходила волшебница-весна, и возвращала всех к теплу и свету. Таковы были грёзы детских историй, в то время как магия реальности оставалась для Гёделе пустым словом. Всё изменилось за прошедшие полгода: она просто обрела другие ценности.
Другие истории, чтобы верить.
Больше всего на свете она жалела о том, что не могла ни с кем поделиться. Почти всё свободное время девочка проводила с Рейнартом, раз за разом придумывая новые отговорки для друзей. При них она не имела права заикнуться о собственном даре, не говоря уж о демонстрации успехов. Как считала Гёделе, это столь же жестоко, как выиграть в лотерею миллион денов и не потратить ни единой монеты.
Но если поразмыслить, открывшийся ей мир, пугающий и завораживающий одновременно, стоил гораздо дороже любых денег. Беда заключалась в том, что Гёда ощущала себя канатом. Узким верёвочным мостиком, натянутым между двух миров, что вынужден разрываться на разные берега и не принадлежать в полной мере ни одному из них.
— О чём задумалась? — Петер буквально достал её за шиворот из холодного омута мыслей.
Так происходило теперь постоянно: рассуждая про себя о новой форме или рисуя перед глазами контуры рун, она будто засыпала, выпадая на несколько минут из разговора. Самое худшее, когда подобное случалось на уроке. Выручало лишь то, что после разговора с тётей Лейсбет учителя списали её состояние на временные проблемы со здоровьем. Похоже, некоторых педагогов переходный возраст учащихся тревожил больше, чем их самих.
— Ммм… о билетах по физике. Ты же знаешь, я не начинала готовиться к экзамену.
Это было правдой. За последние месяцы успеваемость у Гёды закономерно упала ниже плинтуса. Блистала она разве что на истории, да и то редко — когда вспоминала по теме занятия что-нибудь из рассказанного Рейнартом. В учебниках о таком обычно не писали.
— Могу дать конспекты, если хочешь, — он нарочито небрежно пожал плечом, и девочка спрятала улыбку. За время восьмого класса, что носил в их в гимназии статус «порогового», Петер сильно изменился. Вытянулся вверх, посерьёзнел и стал ответственней относиться к учёбе. Вроде как собирался поступать на факультет права после старших классов.
Если так, то они наверняка будут видеться в коридорах Университета, о котором Рейнарт столько рассказывал.
— Было бы здорово. Забегу за ними сегодня вечером, ладно? — девочка и сама не заметила, как быстро они оказались возле дома. Балансируя на нижней ступеньке крыльца, она замерла в ожидании ответа.
Петер с готовностью протянул ей портфель.
— Может, в кино тогда? Во «Вспышке» как раз новый фильм крутят.
— Опять про войну?
— Ну, — он замялся, — и про любовь тоже. Нату понравилось.
Натаниэль был старшим из братьев Симонсов и готовился в начале лета примерить мантию выпускника. В последний год он почти не водился с «мелкими» — не по статусу было. Да и новые увлечения появились: всё свободное время проводил в отцовском гараже, где хранил сокровища — дальномерный фотоаппарат со всей начинкой и запасами плёнки. Вот уж на что Гёда хотела бы посмотреть, да только кто позволит?
— Во сколько начало? — она прикинула, что скажет на это Рейнарт и закусила губу.
— В семь.
— Тогда по рукам, — шлёпнув по подставленной ладошке, она взбежала вверх, на ходу доставая ключи.
— Буду ждать в полседьмого! — уже из-за двери раздался голос Петера, и девочка улыбнулась, скидывая пальто.
Тётя Лейсбет была дома. На кухне что-то стучало, скворчало и невообразимо вкусно пахло. Гёда даже пожалела о том, что стрелки часов приближались к трём: ей ещё нужно добежать до набережной. Рейнарт при дурном настроении превращался в скрягу — возьмёт и заставит повторять седьмой круг форм, на котором она до сих пор спотыкалась.
Девочка поморщилась и, скинув сапоги, заглянула в кухню.
— Пахнет просто потрясающе! Но я опоздаю сегодня на ужин, — она выгнула брови извиняющимися «домиками», — прости, ладно?
— Ну что за вечная спешка? Сядь хоть сейчас поешь.
Даже в домашнем платье и с выбившимися из-под заколки волосами она была красивой — как всегда. Той мягкой, но уверенной красотой, которой не нужны ни дорогие украшения, ни броский макияж: её и без того разглядит каждый, кто не слеп. Гёделе с раннего детства мечтала быть хоть немного похожей на тётю Бет, но пока что их роднил только цвет волос — каштановый, отливающий на солнце осенней рыжиной.