Алхимик

			Вот он подошёл к своей лошади и обнажил притороченную к седлу длинную кривую саблю. Очертил на песке круг и положил в его центр мгновенно притихшую кобру.

			— Не бойся, — сказал он Сантьяго. — Отсюда она не выйдет. А ты получил доказательство того, что и в пустыне есть жизнь. Это мне и было нужно.

			— Разве это так важно?

			— Очень важно. Пирамиды окружены пустыней.

			Сантьяго не хотелось вновь затевать разговор о пирамидах — ещё со вчерашнего дня у него на сердце лежал камень. Отправиться за сокровищами значило потерять Фатиму.

			— Я сам буду твоим проводником, — сказал Алхимик.

			— Хорошо бы мне остаться в оазисе, — ответил Сантьяго. — Я ведь уже встретил Фатиму, а она мне дороже всех сокровищ на свете.

			— Фатима — дитя пустыни. Ей ли не знать, что мужчины уходят, чтобы потом вернуться. Она тоже обрела своё сокровище — тебя. А теперь надеется, что ты найдёшь то, что ищешь.

			— А если я решу остаться?

			— Тогда ты станешь Советником Вождя. У тебя будет столько золота, что ты сможешь купить много овец и много верблюдов. Женишься на Фатиме и первый год будешь жить с нею счастливо. Ты научишься любить пустыню и будешь узнавать каждую из пятидесяти тысяч финиковых пальм. Поймёшь, как они растут, доказывая, что мир постоянно меняется. С каждым днём ты всё лучше будешь разбираться в знаках, ибо нет учителя лучше, чем пустыня.

			Но минет год, и ты вспомнишь о сокровищах. Знаки будут настойчиво говорить тебе о них, но ты постараешься не обращать на это внимания, а свой дар понимания обратишь только на процветание оазиса и его обитателей. Вожди отблагодарят тебя за это. Ты получишь много верблюдов, власть и богатство.

			Пройдёт ещё год. Знаки будут по-прежнему твердить тебе о сокровищах и о Стезе. Ночами напролёт будешь ты бродить по оазису, а Фатима — предаваться печали, ибо она сбила тебя с пути. Но ты будешь давать ей и получать от неё любовь. Вспомнишь, что она ни разу не просила тебя остаться, потому что женщины пустыни умеют ждать возвращения своих мужчин. И тебе не в чем будет винить её, но много ночей подряд будешь ты шагать по пустыне и между пальмами, думая, что если бы больше верил в свою любовь к Фатиме, то, глядишь, и решился бы уйти. Ибо удерживает тебя в оазисе страх — ты боишься, что больше не вернёшься сюда. В это самое время знаки скажут тебе, что сокровищ ты лишился навсегда.

			Настанет четвёртый год, и знаки исчезнут, потому что ты не захочешь больше замечать их. Поняв это, вожди откажутся от твоих услуг, но ты к этому времени уже станешь богатым купцом, у тебя будет множество лавок и целые табуны верблюдов. И до конца дней своих ты будешь бродить между пальмами и пустыней, зная, что не пошёл по Своей Стезе, а теперь уже поздно.

			И так никогда и не поймёшь, что любовь не может помешать человеку следовать Своей Стезёй. Если же так случается, значит, любовь была не истинная, не та, что говорит на Всеобщем Языке, — договорил Алхимик.





* * *


			Он разомкнул начерченный на песке круг, и кобра, скользнув, исчезла среди камней. Сантьяго вспомнил Торговца Хрусталём, всю жизнь мечтавшего посетить Мекку, вспомнил англичанина, искавшего Алхимика. Вспомнил и женщину, верящую, что пустыня однажды даст ей человека, которого она желает любить.

			Они сели на коней. На этот раз первым ехал Алхимик. Ветер доносил до них голоса жителей оазиса, и юноша пытался различить среди них голос Фатимы. Накануне он из-за битвы не видел её у колодца.

			Но сегодня ночью он глядел на кобру, не смевшую нарушить границу круга, он слушал этого таинственного всадника с соколом на плече, который говорил ему о любви и о сокровищах, о женщинах пустыни и о Своей Стезе.

			— Я пойду с тобой, — сказал Сантьяго и тотчас ощутил, что в душе его воцарился мир.

			— Мы отправимся в путь завтра, ещё затемно, — только и ответил на это Алхимик.





* * *


			Ночью он не сомкнул глаз. За два часа до восхода солнца разбудил одного из юношей, спавших в том же шатре, и попросил показать, где живёт Фатима. Они вышли вместе, и в благодарность Сантьяго дал ему денег, чтобы тот купил себе овцу.

			Потом попросил его разбудить девушку и сказать, что он её ждёт. Юноша-араб выполнил и эту просьбу и получил денег ещё на одну овцу.

			— А теперь оставь нас одних, — сказал Сантьяго, и юноша, гордясь тем, что помог самому Советнику, и радуясь, что теперь есть на что купить овец, вернулся в свой шатёр и лёг спать.

			Показалась Фатима. Они ушли в финиковую рощу. Сантьяго знал, что нарушает Обычай, но теперь это не имело никакого значения.

			— Я ухожу, — сказал он. — Но хочу, чтобы ты знала: я вернусь. Я тебя люблю, потому что…

			— Не надо ничего говорить, — прервала его девушка. — Любят, потому что любят. Любовь доводов не признаёт.

			Но Сантьяго продолжал:

			— …потому что видел сон, повстречал царя Мелхиседека, продавал хрусталь, пересёк пустыню, оказался, когда началась война, в оазисе и спросил тебя у колодца, где живёт Алхимик. Я люблю тебя потому, что вся Вселенная способствовала нашей встрече.

			Они обнялись, и тела их впервые соприкоснулись.

			— Я вернусь, — повторил Сантьяго.

			— Прежде я глядела в пустыню с желанием, а теперь буду глядеть с надеждой. Мой отец тоже не раз уходил туда, но всегда возвращался к моей матери.

			Больше не было сказано ни слова. Они сделали ещё несколько шагов под пальмами, а потом Сантьяго довёл Фатиму до её шатра.


			— Я вернусь, как возвращался твой отец.

			Он заметил слёзы у неё на глазах.

			— Ты плачешь?

			— Я женщина пустыни, — отвечала она, пряча лицо. — Но прежде всего я просто женщина.





* * *


			Она скрылась за пологом шатра. Уже занимался рассвет. Когда наступит день, Фатима выйдет и займётся тем же, чем занималась в течение стольких лет, но теперь всё будет иначе. Сантьяго нет больше в оазисе, и оазис потеряет для неё прежнее значение. Это раньше — и совсем недавно — был он местом, где росли пятьдесят тысяч финиковых пальм, где было триста колодцев, куда с радостью спешили истомлённые долгой дорогой путники. Отныне и впредь он будет для неё пуст.

			С сегодняшнего дня пустыня станет важнее. Фатима будет вглядываться в неё, пытаясь угадать, на какую звезду держит направление Сантьяго в поисках своих сокровищ. Поцелуи она будет отправлять с ветром в надежде, что он коснётся его лица и расскажет ему, что она жива, что она ждёт его. С сегодняшнего дня пустыня будет значить для Фатимы только одно: оттуда вернётся к ней Сантьяго.





* * *


			— Не думай о том, что осталось позади, — сказал Алхимик, когда они тронулись в путь по пескам. — Всё уже запечатлено в Душе Мира и пребудет в ней навеки.

			— Люди больше мечтают о возвращении, чем об отъезде, — ответил Сантьяго, заново осваивавшийся в безмолвии пустыни.

			— Если то, что ты нашёл, сделано из добротного материала, никакая порча его не коснётся. И ты смело можешь возвращаться. Если же это была лишь мгновенная вспышка, подобная рождению звезды, то по возвращении ты не найдёшь ничего. Зато ты видел ослепительный свет. Значит, всё равно овчинка стоила выделки.

			Он говорил на языке алхимии, но Сантьяго понимал, что он имеет в виду Фатиму.

			Трудно было не думать о том, что осталось позади. Однообразный ландшафт пустыни заставлял вспоминать и мечтать. Перед глазами у Сантьяго всё ещё стояли финиковые пальмы, колодцы и лицо возлюбленной. Он видел англичанина с его колбами и ретортами, погонщика верблюдов — истинного мудреца, не ведавшего о своей мудрости. «Наверно, Алхимик никогда никого не любил», — подумал он.

			А тот рысил чуть впереди, и на плече его сидел сокол — он-то отлично знал язык пустыни — и, когда останавливались, взлетал в воздух в поисках добычи. В первый день он вернулся, неся в когтях зайца. На второй — двух птиц.

			Ночью они расстилали одеяла. Костров не разводили, хотя ночи в пустыне были холодные и становились всё темнее, по мере того как убывала луна. Всю первую неделю они разговаривали только о том, как бы избежать встречи с воюющими племенами. Война продолжалась — ветер иногда приносил сладковатый запах крови. Где-то неподалёку шло сражение, и ветер напоминал юноше, что существует Язык Знаков, всегда готовый рассказать то, чего не могут увидеть глаза.

			На восьмой день пути Алхимик решил устроить привал раньше, чем обычно. Сокол взмыл в небо. Алхимик протянул Сантьяго флягу с водой.

			— Странствие твоё близится к концу, — сказал он. — Поздравляю. Ты не свернул со Своей Стези.

			— А ты весь путь молчал. Я-то думал, ты научишь меня всему, что знаешь. Мне уже случалось пересекать пустыню с человеком, у которого были книги по алхимии. Но я в них ничего не понял.

			— Есть только один путь постижения, — отвечал Алхимик. — Действовать. Путешествие научило тебя всему, что нужно. Осталось узнать только одно.

			Сантьяго спросил, что же ему осталось узнать, но Алхимик не сводил глаз с небосвода — он высматривал там своего сокола.

			— А почему тебя зовут Алхимиком?

			— Потому что я и есть Алхимик.

			— А в чём ошибались другие алхимики — те, что искали и не нашли золото?

			— Ошибка их в том, что они искали только золото. Они искали сокровища, спрятанные на Стезе, а саму Стезю обходили.

			— Так чего же мне не хватает? — повторил свой вопрос юноша.

			Алхимик по-прежнему глядел на небо. Вскоре вернулся с добычей сокол. Они вырыли в песке ямку, развели в ней костёр, чтобы со стороны нельзя было заметить огонь.

			— Я Алхимик, потому что я алхимик, — сказал он. — Тайны этой науки достались мне от деда, а ему — от его деда, и так далее до сотворения мира. А в те времена вся она умещалась на грани изумруда. Люди, однако, не придают значения простым вещам, а потому стали писать философские трактаты. Стали говорить, что они-то знают, в какую сторону надлежит идти, а все прочие — нет. Но Изумрудная Скрижаль существует и сегодня.

			— А что же написано на ней? — поинтересовался юноша.

			Алхимик минут пять что-то чертил на песке, а Сантьяго тем временем вспоминал, как повстречал на площади старого царя, и ему показалось, что с той поры прошли многие-многие годы.

			— Вот что написано на ней, — сказал Алхимик, окончив рисунок.

			Сантьяго приблизился и прочёл.

			— Так ведь это же шифр! — разочарованно воскликнул он. — Это вроде книг англичанина!