Братья и небратья. Уроки истории

Перечитывая Гоголя




В нынешней украинской школе Николая Гоголя проходят в разделе «иностранная литература». Впрочем, по мере вытеснения русской классики из учебных программ делаются некие попытки все же удержать великого земляка в числе отечественных писателей, вплоть до самодеятельных переводов Николая Васильевича на украинский язык с обязательным вычеркиванием из «Тараса Бульбы» всякого упоминания «русского народа» (к которому причисляли себя гоголевские козаки) и «русского царя» (скорый приход которого предрекал Тарас Бульба перед своей смертью).

Вспышку лютой ненависти, вплоть до официального запрета, вызвала на Украине экранизация «Тараса Бульбы» выдающегося кинорежиссера (украинского, кстати, происхождения) Владимира Бортко. Причина все та же – дословные тексты Гоголя, утверждающие исконное единство русского и украинского народа, величие его православной веры. Украинский национализм догматически отвергает всемирно известного классика земли украинской лишь на том основании, что он не вопил «Геть вiд Москви!». Наоборот – громогласно заявлял обратное.

А вот Тарас Шевченко в убогом понимании националистов (как до того «революционных демократов» и большевиков) показался им значительнее удобней для идеологических манипуляций: безродный простолюдин, бунтарь, в царской ссылке страдал – не чета любителю итальянских спагетти, малороссийскому дворянину Гоголю. Но вот любопытно, что сам Тарас Григорьевич к Николаю Васильевичу относился с истинным и неизменным восхищением. Так, в своем письме от 7 марта 1850 года Тарас Шевченко писал из ссылки Варваре Репниной: «Я всегда читал Гоголя с наслаждением… Перед Гоголем должно благоговеть как перед человеком, одаренным самым глубокимумом и самой нежною любовью к людям!.. Наш Гоголь – истинный ведатель сердца человеческого! Самый мудрый философ! и самый возвышенный поэт должен благоговеть перед ним как перед человеколюбцем!»

Однако носящиеся с портретом Шевченко «нэзалежники» мнения своего кумира не разделяют – для них имперский Гоголь чужой, враждебный. И не надо думать, что появились они в результате насильственной украинизации девяностых или двадцатых годов прошлого века. Ненавидящие все «русское» и превозносящие как бы «европейское» (преимущественно польского фасона) обитали на этой земле всегда. Не прошел мимо них и Гоголь в своих писаниях.

Вспомним младшего сына Тараса Бульбы – красавца Андрея, влюбленного в полячку, тоже сделавшего своего рода «европейский выбор». Одна из самых драматических сцен повести, когда Андрей, опьяненный любовью к чужой красавице, во главе вражьего отряда атакует своих единоплеменников. Этот страшный и напряженный момент особо обыгран в фильме Бортко. Помните скачущего в атаку Андрея в латах польского гусара? Он уже и не человек словно, но механический автомат, рубящий всех вокруг резкими, быстрыми ударами сабли – идеальная машина для убийства. Ни жалости, ни эмоций.

Во время истерического приступа радости среди майданной тусовки, случившейся после крушения российского самолета под Сочи, я наткнулся на текст некоего Олега Пономаря, числящегося у них кем-то вроде оракула: «То, что их так называемые артисты министерства обороны, их так называемые врачи, убивавшие наших детей, – солдаты вражеской армии, сомнений нет. А на войне калькулятор считает односложно – чем больше погибло (погибнет) солдат врага, тем меньше погибнет наших. Какие тут эмоции?». «Вражеские врачи», «убивавшие детей», как я понимаю, это Доктор Лиза – других врачей на борту не было.

Елизавета Глинка, проживавшая несколько лет в Киеве, где создала хоспис для онкологических больных, которая спасла сотни детей, покалеченных во время обстрелов Донбасса. Я помню, как эта хрупкая женщина в толпе громко гомонящих знаменитостей поразила меня своей скромностью и даже какой-то застенчивостью. Прочитаешь хихиканье бывших людей и эмоционально понимаешь, почему Бульба принял страшное, но необходимое решение остановить демона, в которого превратился его родной сын:

– Ну, что ж теперь мы будем делать? – сказал Тарас, смотря прямо ему в очи. – Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?.. Так продать? продать веру? продать своих?..

К сожалению, это было и остается главным вопросом Украины-Малороссии – как можно запросто растоптать веру отцов? Как предать своих отцов и братьев? Как ради чужбины продать свою Родину врагу, будь то ясновельможный лях или немецкий оккупант?

С ляхами в книге все понятно, но кто же для Гоголя «свой»? Об этом он говорил неоднократно: «Русский и малоросс – это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной, в ущерб другой, невозможно».

Так говорил, по определению Шевченко, «истинный ведатель сердца человеческого» и «самый мудрый философ».

Они подняли на щит Шевченко и сбросили с него Гоголя, но в результате – предали обоих. Николай Васильевич предрекал: «Я знаю и люблю Шевченка, как земляка и даровитого художника… его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки».

Гадостная жвачка давно горчит, травит организм государства, но ею упорно давятся. Так и до смерти не поймут, чавкая ядовитой приманкой, что сами сознательно и расчетливо расчеловечились, зверями для своих стали, страшными бешеными псами.

– Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! – сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье. Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев – это было имя прекрасной полячки…

Скоро снова в атаку за мечтой о прекрасной чужбине, а на самом деле за чужие доходы ринутся обычные украинские парни и сложат голову. Нет, не за прославляемую официальной пропагандой Отчизну, а за тихий шелест чужих купюр: чтобы кто-то за их спинами мог еще несколько месяцев спокойно пограбить страну.

И под поощрительное повизгивание сытых складских крыс погонят свежие партии новобранцев на братоубийственную бойню.

Сколько детей не родятся, сколько работящих рук не дождется нуждающаяся в восстановлении Украина, пока брату жаль станет брата.

Пристально поглядел мертвому в очи Остап:

– Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы.

– Погребут его и без нас! – сказал Тарас, – будут у него плакальщики и утешницы!

Тарас, наверное, суровый отец, но он прав: дежурно замелькают траурные аватарки новоявленных «европейцев» в соцсетях, и продолжатся наманикюренные заламывания холеных рук в телестудиях, и желто-голубой пеной растекутся пафосные речи официальных лиц. Только убитых уже не вернуть.





Петербургские заметки




Долго смотрел в Русском музее на мебель екатерининской эпохи. Мое недоумение разрешила проходящая мимо экскурсия. Оказывается, спинки стульев специально делали с неудобными декоративными деталями, дабы сидевшие на них люди благородного сословия не расслаблялись, но держали осанку.

Петербург сродни неудобному стулу для дворян – заставляет держать осанку. И сами петербуржцы строгие, подтянутые, вежливые. Для того, чтобы они превратились в обыкновенных русских людей нужна водка. Она здесь спасение и от промозглого ветра с Невы, и от суровости улиц-тоннелей, и от горести утраченной блестящей эпохи. Ах, эти питерские девушки с белесыми глазами, впадающие от водки в чтение стихов, и ленинградские бомжи, цитирующие на память Достоевского…

«Все мы вышли из «Шинели» Гоголя», – говаривал Федор Михайлович. Да, именно в этом городе особенно остро ощущаешь муку несчастного, обокраденного Акакия Акакиевича Башмачкина. Продуваемый ветрами, отчаянно мерзнущий, я понял, почему русская литература вышла из гоголевской «Шинели», а не выскочила – на манер циркового зайца – из цилиндра Пушкина. Хотя вроде бы странно: теплолюбивый Гоголь – приезжий провинциальный малоросс, а Пушкин – местная знать, принят государем, столичная знаменитость. Но только тот, кто на своей шкуре прочувствует промозглую тоску маленького человека в огромном северном городе, поймет русскую литературу.

Осмысливая творчество Гоголя, выдающийся славянофил Константин Аксаков писал: «Еще одно важное обстоятельство сопряжено с явлением Гоголя: он из Малороссии. Глубоко в ней лежащий художественный ее характер высказывается в ее многочисленных, мягких звуками песнях, живых и нежных, округленных в своих размерах; не таков характер великорусской песни… Теперь, с Гоголем, обозначился художественный характер Малороссии из ее прекрасных малороссийских песен, ее прекрасного художественного начала, возник, наконец, уже русский гений, когда общая жизнь государства обняла все свои члены и дала ему обнаружиться в колоссальном объеме; новый элемент искусства втек широко в жизнь искусства в России…».

Аксаков инстинктивно чувствовал огромную важность человечности Юга, органично оживляющего бесконечную депрессию Севера и его заснеженный пейзаж. Южное слово сочное, жизнерадостное, теплое, истекающее из самой живости народного нрава. Оно, в конечном итоге, делает всю русскую литературу не академическим собранием сочинений ипохондриков, а живой, остроумной и волнующей душу беседой. Чехов, Короленко, Ахматова, Ильф, Петров, Бабель, Булгаков, Паустовский, Кульчицкий, Олеша, Слуцкий, Лимонов… Несть им числа – представителей южнорусской школы российской словесности. И у истоков – Николай Васильевич Гоголь.

Русская литература явление мирового порядка и фактически главный вклад нации в сокровищницу мировой культуры, сравнимый разве что с итальянской оперой или немецкой философией. И добрая половина этой литературы создана малороссами и выходцами из Малороссии. Ее нельзя смахнуть со стола равнодушным взмахом руки правительственного чиновника – она есть суть Отечества. И корни в его в Киеве, и великая проза его от Гоголя, и украинцы неотъемлемая часть его. Забыть об Украине – значит забыть о национальных святынях и святых, вытравить из себя гений Гоголя и Булгакова, отдать на поругание миллионы собственных соотечественников. Обесчестить себя легко – просто начать все измерять в категориях прибыли и ренты.

А Петербург еще помнит время, когда из-за чести дрались на дуэли. Здесь до сих пор уверены, что нет никакой обособленной Украины, и она до сих пор находится в составе Империи. Но опасайтесь за устаревшими географическими картами потерять живую традицию, бойтесь утратить Украину в себе – живую, жгучую, смешливую. Погрузившись в холодную абстракцию геополитических игр, не забывайте про гоголевское сочувствие к маленькому, стиснутому жерновами обстоятельств человеку. Без всего этого провозглашенный вами Русский мир превратится в бесконечную междоусобицу кремлевских башен – кирпичных, бесчувственных, циничных.

Да, завоеватели бывали даже в Кремле и топтали святыни сапогом иноверца. Но никогда истинно русскому человеку не приходило в голову отдать навсегда Москву полякам или французам, оставить Родину во вражьих лапах. Те, кто говорит, будто надо оставить всю Южную Русь захватчикам, играют на руку врагу. Как можно выбросить на помойку часть собственной души, как можно излечить болезнь равнодушием?


Киев освобождали многократно, и неоднократно описано это в великой русской литературе: «Петлюровцы бежали без единого выстрела, бросив пушки и оружие. И те же «щирые» старики, что утром умильно возглашали «слава!», сейчас кричали с балконов и тротуаров, потрясая от бешенства кулаками, «ганьба!», что означает «позор». Но петлюровцы не обращали на эти крики внимания и бежали, озираясь и что-то торопливо рассовывая на бегу по карманам».

«…Рассовывая по карманам», – как же верно подметил эту подленькую черту Паустовский! Суетливое мародерство – типичная черта временщика, оккупанта. Но любая оккупация не вечна, если каждодневно, упрямо и честно трудиться над победой.





Перечитывая Короленко




Почему-то один из самых знаменитых афоризмов русской литературы – «Человек рожден для счастья, как птица для полета» – молва упорно приписывает Максиму Горькому. Так, дескать, «мечта о лучшей жизни» великого пролетарского писателя и сделала неизбежной социальную революцию. На самом деле, проникновенные строки о человеке, «рожденном для счастья», принадлежат перу Владимира Галактионовича Короленко (1853-1921), русского писателя украинского происхождения, имевшего шумный читательский успех в конце XIX – начале XX веков, в ту яркую эпоху отечественной литературы, когда жили и творили гениальные Толстой, Чехов, Горький.

Не затерялся среди великих и Владимир Галактионович – писал, переписывался, публиковался. Но, пожалуй, успех среди интеллигентной публики имели не столько художественные произведения Короленко, сколько его активная, как бы сказали сегодня, «правозащитная» деятельность. Он защищал крестьян от произвола властей, евреев от преследования черносотенцев, бедных от самовольства богатеев. Все это прессой и «прогрессивной общественностью» активно и шумно обсуждалось и, к началу революционных событий 1917 года, проживавший в скромной провинциальной Полтаве Владимир Короленко являлся, пожалуй, одним из самых знаменитых литераторов во всей России.

Владимир Галактионович Короленко умер в 1921 году, на излете Гражданской войны. Советской властью почти немедленно был признан «классиком» – пусть и не первой величины, но вполне «прогрессивным и революционным», достойным включения в школьную программу и увековечивания в топонимике. Школьники штудировали «Дети подземелья», харьковские студенты ходили в Научную библиотеку имени Короленко, горожане фланировали по улицам (и переулкам) Короленко – в общем, обычная посмертная жизнь официозного литературного классика.

И вдруг, уже в эпоху перестройки, в прессе были опубликованы сенсационные, ранее неизвестные широкому читателю фрагменты личных дневников Владимира Галактионовича. Оказалось, «революционный демократ» великую социалистическую революцию категорически не принял, большевиков костерил почем зря, был по отношению к ним (и не только к ним) критичен и резок. Правда, во времена перестройки все были «критичны и резки», а потому запоздалые откровения литературного классика быстро затерялись в бурном потоке прочих разоблачений и сенсаций.

О Короленко вновь надолго забыли, а в независимой Украине индульгенцией писателю послужило само его малороссийское происхождение и полтавское обитание. Как ни крути – «свой». Однако сегодня – на фоне кровавых событий очередной «революции» и войны – видимо, пришло время освежить нашу память и перелистать страницы дневника писателя-гуманиста. Тем более, что многие из них, как выясняется, остались непрочитанными.

«Всякий национализм имеет нечто отрицательное, даже и защитный национализм слишком легко переходит в агрессивный. В украинском есть еще и привкус национализма романтического и бутафорского», – пишет Короленко в своих дневниках, резко отмежевываясь от тех, кто ставил и ставит во главу угла этническое происхождение. Он, искренне симпатизирующий украинской культуре и языку, проживающий в эталонно-малороссийской Полтаве, приходит в бешенство от пришлого западноукраинского диалекта, который он именует исключительно «галичанским жаргоном». Короленко ужасается зверствам петлюровцев, а порою им ужасаются даже сами петлюровцы. В одной из записей Владимир Галактионович рассказывает о молодом офицере украинской армии и арестованных петлюровцами узниках: «…Когда я немного разговорился с ним, он сказал, что служит в конной дивизии Балбачана. «Шел биться за правду и за Украину», но когда его прикомандировали к штабу и контрразведке, он увидел такие дела, что пришел прямо в ужас. При этом лицо молодого человека передернулось судорогой, голос задрожал и на глазах показались слезы. Чижевскую действительно, по-видимому, расстреляют. Сидит еще московский студент Машенжинов. Его тоже расстреляют, как и крестьянина.

– За что же крестьянина?

– Они ненавидят крестьян за то, что они большевики».

Очень важный момент. Украинские вояки ненавидят украинских крестьян, то есть, по сути, свой собственный народ. А народ ненавидит их и приведенных ими на родную землю немецких и австрийских оккупантов: «Я разговаривал с крестьянами, привезшими больного к доктору Будаговскому из Нижних Млинов под Полтавой. У них стоит немецкий отряд. Грабят бесцеремонно, угрожая револьверами. Хватают кур, гусей, забирают яйца и хлеб, режут свиней… И это из многих мест. Озлобление в деревнях растет…

Глухое озлобление и против «панiв», которые отдали Украину под немцев. В одной подгородней деревне мужики в одном доме уже кинулись с топорами и зарубили одного или двух немцев, а сами убежали. Дом был снесен до основания».

Но паны-националисты с оккупантами милуются, поскольку на штыках оккупантов держится их власть на Украине. «…20 марта (2 апреля) происходил банкет, данный украинским штабом немецкому… Некоторые шуты явились на банкет с обритыми головами и «оселедцами» (как на картине Репина). Когда-то так брили головы запорожцы, что и понятно: жили в куренях-землянках, заводились вши, а женщин не было: поискать в голове некому. Это понятно. Но теперешние тщедушные «пiдпанки», наряженные, как на маскарад, и с бритыми головами – производят курьезное впечатление, а их «оселедцы» с хор казались какими-то летучими мышами, севшими на головы…».

Все вроде бы весело и курьезно, но: «…Вчера в вечернем заседании думы Ляхович (местный общественный деятель – К.К.) сделал разоблачения об истязаниях, произведенных над совершенно невинными и непричастными даже к большевизму жителями. Тут были евреи и русские. Их арестовали, свели в Виленское училище, положили на стол, били шомполами (в несколько приемов дали до 200-250 ударов), грозили расстрелять, для чего даже завязывали глаза, потом опять били и заставляли избитых проделывать «немецкую гимнастику» с приседаниями и кричать ура «вiльнiй Украинi и Козацьтву» и проклятия «жидам и кацапам»».

Владычество желто-блакитных «патриотов» оборачивалось для жителей Украины не только изощренными издевательствами, но и репрессиями против еврейского населения, которые вошли в историю как «петлюровские погромы»: «От 3-х до 6 час. вечера убивали всех евреев, живших в еврейских кварталах. Половина евреев, жителей этих улиц, вырезана. Много раненых… Это напоминает действительно времена гайдамаков на Украине. «Патриоты» могут гордиться. Это уже не одна историческая бутафория. Воскресают времена самого неподдельного варварства!».

Как видим, нравы украинских националистов не слишком изменились: безжалостное презрение к простому народу, приторные лобзания с «захiдными друзями», слепая ненависть к России и русским. И закономерная реакция на их кровавый балаган истинного патриота и гуманиста: «…Во мне повернулось больное сердце: вот оно, настоящее мазепинство! Россия беспомощна, и Украина будет кромсать ее вместе с австрияком! Теперь они, конечно, разинут рот уже и на Одессу». Разница в том, что нынешняя Россия далеко не беспомощна.

Читая «Дневники» Владимира Галактионовича понимаешь, что гражданские войны на Украине имеют значительно больше общего, чем нам хотелось бы считать. Короленко: «В горнило политической борьбы брошено все, чем до сих пор дорожил и мог гордиться человек. И ничто не осталось не оклеветанным, не оскверненным, не обруганным. Партия на партию, класс на класс, человек на человека выливают все худшее, что может подсказать слепая, непримиримая вражда, что может выдумать и измыслить недружелюбие, зависть, месть…». Включите телевизор, откройте газеты или прочтите комментарии в соцсетях: «Ругают с ненавистью, с жестокой злобностью, с остервенением, не останавливаясь в обвинениях, самых ужасных для честного человека. И все это с легкостью необыкновенной. Нет ничего теперь легче, как бросить в человека камень».

Писатель отмечает истинную причину морального разложения общества – погоня «за успехом» любой ценой. «Успех – все. В сторону успеха мы шарахаемся, как стадо. Толстовец у нас слишком легко становится певцом максимализма, кадет – большевиком. Он признает, что идея – лжива, а образ действий – бесчестен. Но из чисто практических соображений он не считает «грехом» служить торжествующей лжи и бесчестию…». Действительно, во все времена жадно бегущие «за успехом» охотно готовы служить любому хозяину, хозяйской неправде, чужой войне и даже принимать участие в разграблении собственной страны. «…Истинный ужас – это в тех полуинтеллигентных господах (телеграфисты, железнодорожники, чиновнички), которые, не рискуя и «не грязнясь», покупают тут же и уносят домой краденое и награбленное…». Мародерство – отличительная черта любой гражданской войны.

Надо понимать, что Короленко резко критикует не только петлюровцев, но и всех, посягающих на человеческое достоинство, на человеческую свободу – будь то украинские националисты, дремучие монархисты («огромная глупость: из слабого, безвольного, неумного человека, погубившего Романовых, делают трогательную фигуру мученика») или большевики с их пресловутой ЧК. Пользуясь своей известностью, Владимир Галактионович активно заступается за невинных и печально наблюдает общий норов меняющихся самозваных правителей: «Свойство всякой охранки – неизбежно плодить безответственно глупые дела. Революционная охранка ничем не отличается от жандармской. Прежде была в ходу «неблагонадежность». Теперь «контрреволюционность»». Поневоле вспомнишь пасущиеся на ниве «борьбы» с противниками «революции достоинства» тучные украинские спецслужбы.

Вот в нынешней прессе сообщается о смерти после пыток активиста харьковского антимайдана Виктора Топчаева, а я читаю в «Дневниках» Короленко случайно услышанный им в коридорах ЧК разговор:

– А знаешь, – сказал один из них другому. – Мне так и не удалось докачать своего… того, о котором я говорил.

– Ну-у?.. А мой, брат, уже докачался.

«Сильно подозреваю, что речь шла о пытках при допросе. Это так просто: не сознаются – надо «докачать». Революция чрезвычаек сразу подвинула нас на столетия назад в отношении отправления правосудия. О том, что провокация – гнусность, приходится толковать порой безуспешно».

И это касается всех раз за разом накатывавших на Украину властей – националистов, большевиков, белогвардейцев: «Мы проходим мимо полуоткрытой двери, сквозь которую видим арестованных, тесно набитых в комнате. Тут вместе и женщины и мужчины, – точь-в-точь как в первые дни в чрезвычайке… Лозунги разные – человеческое озверение одинаково». «Один рассказывал, как «он» убегал (большевик). «А сапоги на нем были хорошие, – а на мне рваные. Нет, думаю, не убежишь. Целюсь. Хитер, бестия: бежит все зигзагом. Два раза выстрелил, не попал. За третьим разом кувыркнулся». Полное озверение. И каждая сторона обвиняет в зверстве других. Добровольцы – большевиков. Большевики – добровольцев… Но озверение проникло всюду».

В кровавом водовороте событий Владимира Галактионовича особо интересует роль двигателя всякой революции – молодежи и подростков:

«…Семья Семенченко обратила внимание на мальчика-красногвардейца (лет 12–13 на вид). На снисходительно насмешливый вопрос: как он, такой юный, попал в вояки? – другие красногвардейцы ответили:

– О, он у нас молодец: застрелил двух офицеров, которые хотели бежать, в Петрограде».

Возмущенный до глубины души, Короленко записывает: «Дети и «убивают за свободу», в которой ничего не понимают. Меня всегда возмущало слишком раннее вовлечение юношества в «политику». А между тем – несколько поколений прошло эту школу скороспелок. И за это Россия теперь платится».

Выпускники «школы скороспелок» и сегодня правят уличный бал. По стране шляются стаи вооруженных молодых людей со своим видением «справедливости», в камуфляже стиля «пьяный милитари» и нашивках всяческих батальонов. «Армия, легко отступавшая от фронта, не собирается расходиться по домам. Не очень трудно захватывать свои города. Дело переходит в паразитное существование вооруженной части народа на счет остатков разрушающегося достояния остального народа» – Короленко день за днем описывает панэпидемию анархизма, разрушающую государство. Видит ли великий писатель-гуманист выход из ужасной ситуации, в которой очутилось общество, и прекращения кровавой вакханалии на охваченной революцией территории бывшей Российской империи?

«…Бородин пришел ко мне, чтобы узнать мое мнение о федерат[ивной] республике… Я убежден, что будущее России – именно таково… и только в этой форме оно сложится и окрепнет как народоправство».

«Народоправство» – в обратном переводе и есть та самая «демократия»; но, случается, демократия приходит не сама по себе. Часто у нее под ногами путаются некие самозванцы, которые считают себя вправе решать судьбы страны и других людей, а несогласных готовы уничтожать всеми доступными способами. И здесь вспоминается еще одно известное изречение великого гуманиста, русского и украинского писателя Владимира Галактионовича Короленко: «Насилие питается покорностью, как огонь соломой». Пришло время перечитать классику.