Что же тут сложного?

7. Назад в будущее




Четверг, 07:25

На станцию я приехала рано. Собеседование только в половине двенадцатого. До Ливерпуль-стрит на экспрессе сорок восемь минут. От остановки до офиса “ЭМ Ройал” минут шесть пешком. Времени для благополучного прибытия, включая полную остановку работы железных дорог, непредвиденные природные катаклизмы, теракты, снег и стрелку на колготках, требующую срочно забежать в “Маркс и Спенсер”, а также любые другие бедствия, – четыре часа и пять минут. Должно хватить.

Я выхожу из вагона, и меня охватывает смешанное чувство: сочетание запаха – фирменной лондонской смеси амбиций и грязи с едкими верхними нотами пота – и скорости. Поезд вроде стоит, а столица мчится вперед, и тебе остается либо запрыгнуть на борт, либо сгинуть под ногами толпы. Замираю в растерянности. Словно из погреба, где я потихоньку старела и привыкала к темноте, меня вдруг выпустили в этот свет, шум и суету. В деревне я ругаю медлительных водителей за их убийственную нерешительность на перекрестках, здесь же сама еле плетусь, к всеобщему возмущению. Одну парализованную секунду я даже подумываю развернуться и поехать домой, но меня несет огромный поток обитателей пригорода, приехавших на работу, и мне некуда двигаться, кроме как вперед, к турникетам. Щурю глаза, слезящиеся от ослепительного света этого мира за пределами погреба. Когда я была голодной и молодой, адреналин Сити бежал по моим венам; впрыснется ли он снова в мою кровь?

В “ЭМ Ройал” меня ждут лишь через два часа, которые надо как-то убить, и я направляюсь в кафе Майкла возле рынка Петтикоут-Лейн. Мы с Кэнди сбегали туда, чтобы оживить усталые мозги мощным разрядом турецкого кофе и флирта с тремя киприотами, сыновьями Майкла, обладателями выигрышной комбинации из огромных бицепсов и длинных, как у женщин, ресниц. Кафе довольно далеко от офиса и достаточно замызганное, так что вряд ли кому-то из тех, кто будет проводить собеседование, придет в голову сюда заглянуть. Я хожу туда-сюда по улице и никак не могу его отыскать, хотя была готова поклясться, что найду его с закрытыми глазами, но что-то никак не сориентируюсь. Вместо газетного киоска и овощной лавки, которые некогда соседствовали с кафе, теперь “Старбакс” и очередной магазинчик-однодневка, торгующий “традиционными веганскими продуктами”, что бы это ни значило. Наверное, имеется в виду репа, покрытая слоем запекшейся на солнце органической грязи.

(Рой, я не перепутала адрес? Я уверена, что кафе Майкла было тут. Не могла же я забыть? Напомни мне, пожалуйста.)

В глубине души я очень надеюсь, что старина Майкл и его сыновья меня узнают, скажут, что я совсем не изменилась, эспрессо для прекрасной дамы! У них мы с Кэнди всегда чувствовали себя королевами; ничего не значащая болтовня официантов, которые льстили всем без разбору, но сегодня утром мне бы не помешал этот бодрящий коктейль чепухи. Рой возвращается и сообщает, что кафе в шести магазинах от паба “Королева Виктория”, на углу у рынка. Как я и думала. То есть я еще не сошла с ума. Иду туда, откуда пришла, и оказываюсь у витрины с рамой из оцинкованной стали, за которой виднеется помещение, похожее на декорации французского блошиного рынка в миниатюре. Повсюду диковинные безделушки, рябые от времени статуи, птичьи клетки, на вывеске надпись: “Пьерро ле Корм”. Сквозь стекло я вижу мраморный прилавок и кофеварку эспрессо.

Очутившись внутри, сразу же понимаю, что это за заведение: гибрид закусочной и музея с любовно подобранной экспозицией. Ричарду бы понравилось. В меню несколько салатов – с листовой капустой, брокколи, зернами граната, нутом, то есть из ингредиентов, которыми раньше только скотину кормили, теперь же возвысили до “продуктов, которые дарят радость”, любимчиков богатых и несчастных. На завтрак тут можно взять овсянку без молока и глютена, с семенами чиа – уверена, со временем они научатся готовить овсянку без овсянки – и стакан кокосового сока за шесть фунтов. Дороговато за глоток холодной спермы.

Во времена моей юности вместо кокосового сока и семян чиа были алоэ вера и адзуки[39], но это было очень давно, когда врагом считался жир, а не сахар. Теперь же нам советуют есть сливочное масло, но только без хлеба, а это все равно что предложить обнять Райана Гослинга, но чур без рук.

Я спрашиваю у брюнетки за стойкой, как пройти к кафе Майкла.

– Ужасно неловко, я знаю, что оно где-то здесь, а найти никак не могу.

Девушка пожимает плечами и кричит: “Горан!” Из-за высокой витрины с фарфоровыми раковинами и африканскими фиалками выходит мужчина, отвечает девушке на каком-то иностранном языке – латышском? словенском?

– Кафе Майкла было здесь, в этом помещении, но закры-лося, – говорит он, произнося “закрылось” в два слова. – Лет пять назад. Владелец скончал-ся, кажется, но не уверен.

Это гораздо страшнее маразма, которого я так боялась; время вытоптало мои воспоминания, уничтожило их следы. Я благодарю мужчину и разворачиваюсь к выходу, едва не сшибив пенопластовый бюст Венеры Милосской. Я слишком расстроена, чтобы остаться в этой дорогущей забегаловке, в которую вбухали кучу денег, чтобы придать ей шарм, а его ведь не купишь. Майклу он не стоил ни пенни. Впрочем, это типично для Лондона двадцать первого века: сперва позакрывать все старые очаровательные кафешки, а потом заплатить какому-нибудь дизайнеру бешеные деньги, чтобы он воссоздал ту уникальную атмосферу. Я такая древняя, что, взглянув на витрину магазина, вижу все его прежние воплощения, читаю его историю, как палимпсест, и то, что я одна из немногих, кто все это знает, наводит на меня тоску. Я убегаю от этой мысли, перехожу через дорогу и направляюсь к Бродгейту – оттуда до места собеседования две минуты пешком.

А почему ты думала, что все останется без изменений? Ты же прекрасно знаешь, что весь финансовый район – огромный магазин-однодневка. От заведений и людей нещадно избавляются, едва те перестают приносить пользу или деньги. Под этой самой мостовой – римская вилла, на которой богатые женщины в изысканнейших тогах составляли здоровое меню, главным блюдом которого были то запеченные сони, то еще какая-нибудь новомодная причуда. Бедный Майкл. Должно быть, его доконал стремительный рост арендной платы в городе, где самые убогие районы рискуют стать престижными, а на гарнир к плотному английскому завтраку обязательно прилагается ирония.

Слава богу, бар с шампанским у Бродгейта по-прежнему открыт, а на стойке у входа написано, что теперь тут подают завтрак. Что-то новенькое. Пожалуй, нужно поесть перед собеседованием, а то подташнивает от волнения. Меня усаживают за столик, лицом к катку, который скопировали с катка в Рокфеллеровском центре, чтобы казалось, будто тем, кто работает в Сити, позволено развлекаться. Опустившись на стул, я понимаю, что зря сюда зашла. Как же я раньше об этом не подумала? Или меня вело подсознание?

В последнюю встречу мы с Джеком катались тут на коньках. С тех пор я его не видела. Воспоминание об этом так живо, что мне не нужно отправлять за ним Роя. Оно приходит ко мне само и смеется, отдуваясь, как Джек, который явился к нам в офис с двумя парами коньков и настоял, чтобы я составила ему компанию. Я возражала, мол, не умею кататься, но он ответил, что его умения хватит, чтобы катать нас обоих, а мне нужно лишь прислониться к нему. “Ты не упадешь, Кейт. Я тебя держу. Расслабься”.

Джек. Я не видела его шесть лет и девять месяцев. Да какая разница сколько. Говорят, время – лучший лекарь, верно? Наверняка эту пословицу придумали из добрых побуждений, но, сдается мне, это наглая ложь.

Официант ставит передо мной кофейник, я прошу принести холодное, а не горячее молоко, оборачиваюсь и смотрю на юную парочку, которая весело описывает круги на катке, совсем как мы когда-то.

Я была готова возненавидеть Джека Абельхаммера с первого взгляда. Не так ли начинаются лучшие истории любви? Этого американского клиента всучил мне мой начальник, Род Таск, – видимо, в качестве утешительного приза. Все прочие руководители отделов “ЭМФ” в тот год получили ежегодную премию (и заметьте, выплатил их мой невероятно успешный фонд), я же вместо премии получила Абельхаммера. Я рвала и метала. Как многие женщины, я отправилась к начальству выбивать себе повышение жалованья в качестве вознаграждения за мои труды, но когда через двадцать минут вышла из кабинета, денег мне не прибавили, а вот работы – аж вдвое. И что тут скажешь? Я имею в виду, кроме “твою мать”, конечно.

Общение с Джеком не заладилось с самого начала, доходило даже до смешного. Сперва он наорал на меня по телефону на второй день Рождества за то, что рухнули акции одной японской компании, которые мы для него приобрели. (И вам веселого Рождества, невоспитанный америкашка-трудоголик!) После этого первого провала я окрестила его “этот мерзкий Абельхаммер”. Через несколько недель акции японцев вернулись на прежние позиции, и он прислал мне вежливое письмо с извинениями, но, к сожалению, в эту самую минуту мне написала Кэнди, предложила выпить где-нибудь вечерком, утопить наши девичьи печали. “Я и трезвая буяню”, – ответила я. Вот только ответила-то я не Кэнди. Но было поздно: я уже нажала “отправить”. ПК. Полный кабздец.

Дети тогда были маленькие, у Бена резались зубы, он поднимал меня два-три раза за ночь, а рабочие дни тянулись долго и были полны нервотрепки. В общем, я превратилась в ходячего мертвеца. Делала дурацкие ошибки – например, могла как ни в чем не бывало пообещать важному клиенту, которого в глаза не видела, буйную пьяную вечеринку.

Жизнь казалась мне нагромождением нелепиц. Поэтому я ничуть не удивилась, когда во время встречи с “этим мерзким Абельхаммером”, которая состоялась-таки в Нью-Йорке, в его просторном кабинете с большими окнами, няня написала мне, что у Бена и Эмили вши. Ну разумеется, у них вши! Я тут же принялась чесаться и никак не могла остановиться. В тот вечер мы с Джеком ужинали в рыбном ресторане в Ист-Виллидж, и я представляла, как по моим волосам – тогда они были длинные – спускаются вши прямо в чаудер к Абельхаммеру. Неужели я помню, что он ел?

Я помню все. Даже когда состарюсь, поседею и буду дремать в пластмассовом кресле с высокой спинкой под ор телевизора в доме престарелых, пропитанном сладковатым запахом мочи, я буду помнить каждую минуту, когда дышала одним воздухом с Джеком Абельхаммером, так ясно и живо, словно эти воспоминания хранились в какой-нибудь капсуле времени, уничтожить которую годам не под силу. Мои чувства к нему с возрастом не увянут.

В тот первый вечер мы говорили обо всем на свете: о том, как здорово сыграл Том Хэнкс в “Аполлоне-13”, о районе Прованса, который любит Джек и где особенный микроклимат, так что можно зимой сидеть на улице в футболке, и о его неизменном пристрастии к жуткому, пластмассовому американскому сыру (при его-то гурманстве), о несравненном хриплом голосе Чета Бейкера и необъяснимом обаянии Алана Гринспена. В костюме за две тысячи долларов, с седеющим ежиком, Джек выглядел типичным, словно сошедшим с рекламного плаката выпускником Гарвардской школы бизнеса. Я их повидала немало, и все они говорили на одном и том же куцем языке денег. Их речи напоминали заранее собранные секции курятника, одно бизнес-клише громоздилось на другое. Джек был не таков. Ирландец по матери (я ирландка по отцу), он отличался природным даром красноречия и оригинальной точкой зрения на всякую вещь под небом, будь то возвышенная или приземленная, сыпал цитатами из фильмов и стихов, лестно рассчитывая, что я их узнаю, – впрочем, я узнавала почти все. Я встряхнулась, стараясь следовать за его рассуждениями, и какие-то части меня, крепко спавшие со времен колледжа, начали пробуждаться, как бормочут и ворочаются спросонья луковицы цветов, когда солнце пригревает промерзшую землю. Джек с сарказмом рассуждал на самые разные темы – о фактах и цифрах, личных драмах и разочарованиях, – все подчинял своей воле и ставил на службу смеху, который рассчитывал вызвать в конце рассказа. Мать Джека, по его словам, была типичной американской домохозяйкой, но при этом отличалась умом. Ум-то и стал причиной сперва тоски, а потом и виски – причем днем и в больших количествах, так что к возвращению Джека из школы мать была в стельку пьяной. Однажды разогрела ему на обед мясной пирог, а тот оказался яблочным.

И даже из этого Джек умудрился сделать комедию, но у меня свое мнение о мужчинах, которые в детстве видели, как маме плохо, и ничем не могли помочь. Они потом боятся женских эмоций, стараются с ними не соприкасаться, окружают себя стеной со рвом и поднимают мост. Может, именно поэтому не существовало ни миссис Абельхаммер, ни детей. Впрочем, я особо в этом не копалась, общение с Джеком доставляло мне нереальный кайф, так что в тот вечер я и о своих детях не упоминала. Может, это и некрасиво с моей стороны, но я так давно не чувствовала себя настолько живой и самой собой. За кофе Джек обмолвился, что вспомнил, кого я ему напоминаю.

– И кого же?

– Саманту из “Моя жена меня приворожила”.

Из всех героинь в мире он выбрал именно мою. “Моя жена меня приворожила” и “Скуби-Ду” были первыми американскими сериалами, которые я смотрела в детстве. Саманта – типичная американская домохозяйка, которая – так уж получилось – обладает сверхъестественными способностями, а еще у нее здоровая психика, чистый дом, роскошные белокурые волосы, веселая беззаботная уверенная улыбка и умение всегда добиться своего. И хотя ее муж, злополучный Дэррин, уверен, что хозяин в доме именно он, на самом деле все происходит по щелчку пальцев колдуньи-шалуньи Саманты. Но к колдовству она прибегала лишь в крайних случаях, когда иссякали ее воображение, дипломатичность и женские хитрости. Как же очаровала меня эта женщина, которая с помощью сокрушительного тайного могущества руководила своей жизнью, чего не сумела сделать моя забитая мать. Влияние сериала оказалось настолько огромным и стойким, что я даже подумывала назвать дочь Табитой, как Саманта, но Ричард воспротивился – сказал, что это имя для уличной кошки.

– Я обожала Саманту! – воскликнула я, когда Джек попросил официанта принести чек.

– Как же ее можно не любить? – ответил он.

Он улыбался в точности как Джордж Клуни – сперва улыбались глаза, и только потом губы. Когда мы разговаривали, глаза его оживленно блестели. С ним я чувствовала себя непозволительно красивой и остроумной. Приворожил?

Боюсь, да.

Я никого не искала. Смеетесь? Работающая мать, которой в сутках необходимо минимум двадцать семь часов, чтобы выполнить все дела и обязанности, а не жалкие, бесчеловечные двадцать четыре. Мы с Ричардом тогда еще занимались сексом, и нам было хорошо, но не настолько волшебно, чтобы я вместо этого не выбрала лишний час сна. Ответственная должность отнимала у меня кучу сил и нервов, вдобавок я растила двоих детей, которых обожала, но почти не видела. На работе меня мучило чувство вины перед детьми, дома я переживала из-за работы. Когда выдавалась свободная минутка, у меня тут же возникало ощущение, будто я кого-то обкрадываю, поэтому отдыхала я крайне редко. Как любая другая мать, я мысленно собирала семейный пазл, а мой муж полагал, что если он забрал вещи из химчистки, а в воскресенье еще и сходил со своими отпрысками в парк, то уже заслужил “Пурпурное сердце” и Крест Виктории. Как шутила Дебра, единственный плюс нашего положения заключается в том, что нам незачем ходить на сторону, мы и без того затраханные. Повторяю, роман – последнее, что мне было нужно.

Но искра, что зажглась тем вечером в Нью-Йорке, не погасла. Когда я вернулась в Лондон, Джек писал мне по электронной почте едва ли не каждый час. Прежде за мной не водилось непреодолимых пристрастий – спасибо отцу-алкоголику, – но тут я подсела на фамилию “Абельхаммер” во входящих. Если полдня от него не было писем, у меня начиналась самая настоящая ломка, все раздражало. Говорят, когда получаешь долгожданное письмо, в мозгу вырабатывается дофамин, совсем как от героина, и меня это ничуть не удивляет. Как ни странно, то, что мы были так далеко друг от друга, сблизило нас сильнее, чем если бы я могла к нему прикоснуться. Мы узнавали друг друга с помощью старомодного эпистолярного флирта, пусть даже письма были электронными. Наверное, мы были первыми в истории людьми, которые так быстро стали близки, находясь за тысячи миль друг от друга, и меня очаровывало – если честно, приводило в восторг, – как ему удавалось, нажав на несколько клавиш, вызвать у меня желание. Вдобавок он, кажется, тоже восхищался мною и хотел меня, и это придавало мне такую уверенность в себе, какой я, по правде говоря, не чувствовала ни до, ни после.


Однажды утром в Хэкни я проснулась в несусветную рань и включила компьютер. В почте обнаружилось коротенькое письмо от Джека. Тема: Мы. В письме говорилось: “Хьюстон, у нас проблема”.

Ему незачем было уточнять, какая именно. Мы влюбились друг в друга, и это было чертовски трудно – столь же немыслимо и невозможно, как успешно посадить на Землю сломанный космический корабль, даже если бы им управлял Том Хэнкс.

Мы с Джеком могли нормально существовать лишь в разреженной атмосфере, где обитают любовники и где не видно земли. Но у меня были маленькие дети, за чье благополучие я отвечала, и чудесный муж, которому я ни за что на свете не смогла бы причинить боль. Наши отношения с Джеком сгорели бы на подлете к реальной жизни, я в этом вовсе не сомневалась, и даже наша любовь, казавшаяся неуязвимой, не защитила бы от боли и гнева, которые неминуемо обрушились бы на нас, попробуй мы сойтись. Мне не хватило ни эгоизма, ни смелости последовать велению страдающего сердца.

И тогда я ушла из “Эдвин Морган Форстер”, с огромным трудом наладила отношения с Ричардом, мы переехали на север, подальше от города, которому я отдала юность, а еще я изменила адрес электронной почты, потому что знала, что мне не хватит сил устоять, если я снова увижу во входящих имя Джека. Но я сохранила последнее его письмо, у меня рука не поднялась его удалить, – то, которое он написал мне, когда понял, что все кончено, я ушла навсегда. Я ожидала, что он рассердится, осыплет меня упреками, а он принялся меня успокаивать, черт подери. Сказал, что не сомневается: в один прекрасный день я триумфально вернусь на работу. Впрочем, один раз все же позволил себе горько сострить: “В несчастной любви хорошо то, что она – единственная из всех – длится вечно”.

В каком-то смысле он был прав. Расставание – конец отношений, но не несчастной любви, которая продолжает жить в голове уцелевшего, спрашивая: “А вдруг?”

“Ты не упадешь, Кейт. Я тебя держу. Расслабься”. Может, и правда надо было? Вдруг получилось бы? Но я была так предана Ричарду, его любви ко мне, детям, семье, которую, как мне казалось, мы вместе строим. Я не могла уйти, пусть даже под влиянием тестостеронового всплеска молодости, который назывался “Джек Абельхаммер”. Я так и не узнала, каков он в постели, но как же мне этого хотелось! Вместо этого я заложила еще несколько кирпичей в основание крепости под названием “дом”.

Сейчас же я частенько ловлю себя на мысли, что крепость эту строила одна. Ричард ханжески озабочен тем, чтобы “быть в настоящем моменте”, но при этом его все время нет рядом. Куда он пропадает? И даже когда он со мной, мысли его витают далеко, словно он катит прочь на невидимом велосипеде. Я решила не рисковать, поступила благоразумно и, может быть, ошиблась. А вдруг? А вдруг Джек прямо сейчас подъедет к этому окну, постучит по стеклу, позовет меня с собой?..

– Принесите чек, – говорю я официанту. – То есть, прошу прощения, принесите, пожалуйста, счет.

Я иду через площадь к своему старому и – дай-то бог – новому рабочему месту, и внутренний голос твердит: сорок два, сорок два, сорок два. Мне нужно помнить, что мне ровно столько, сколько было шесть лет и девять месяцев назад, когда я вышла из этой самой стеклянной башни – как тогда казалось, в последний раз. Не думай о времени, Кейт. Сотри его из памяти. Будь собой.

Легко сказать, да трудно сделать. Я изо всех сил стараюсь перевести часы назад, и на помощь мне приходит другой голос, незваный и тайный. Я узнаю его с первого слова, точно теплый шепот на ухо. Джек. “Вперед, Кэтрин. Что же тут сложного?”





8. Старое и новое




Как прошло собеседование? Отлично, спасибо. Лучше, чем я могла надеяться, хотя я так нервничала, что меня едва не стошнило в один из расставленных повсюду бонсаев в черных гранитных горшках. Обычно меня не тошнит, даже обе мои беременности обошлись практически без токсикоза, но от этой встречи зависело слишком многое. А может, меня мутило из-за корректирующего белья, сдавившего желудок до размеров миндаля, или же подействовал присланный Кэнди пластырь с тестостероном, вызвавший прилив Мужской Силы. Вчера вечером я прилепила его – на удачу.

Собеседование проводила комиссия из четырех человек – трех мужчин и женщины. Мне задавали вопрос, и едва я начинала отвечать, как все мужчины тут же опускали головы и принимались подробно записывать. В конце концов я разговаривала с тремя лысеющими макушками и с Клэр, директором по персоналу. Она сидела с краю и смотрела на меня с интересом и даже, пожалуй, с участием.

– Как вы думаете, почему вы подходите на эту должность? (Потому что мне так отчаянно нужна работа в моей сфере, любая работа, что я навеки стану вашей благодарной рабыней и буду вкалывать усерднее, чем три молодых сотрудника вместе взятых.)

– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались до настоящего момента. (Что ж, расскажу, почему бы и нет. А лучше почитайте мое увлекательное резюме.)

– Назовите ваши слабые стороны. (Гм, вопрос с подвохом. Нужно выбрать такие слабые стороны, которые им покажутся сильными, – “легкий перфекционизм”, “склонность к переработкам”, “никогда не ухожу, не закончив работу”, “не смиряюсь с отказом” и тому подобное.)

– Легко ли вам удается следовать цели? (Шутите? Поставьте мне цель, и я превращусь в тетушку-психопатку Джейсона Борна.)

– Ведете ли вы переговоры с другими компаниями? (Нет, я ваша с потрохами! И это правда, но мои мотивы едва ли их устроят.)

– Как вы оцениваете ситуацию на рынках сегодня утром?

– Больше всего меня интересует нефть. Мы видели, что во второй половине этого года цены на нефть упали почти на пятьдесят процентов после того, как американская сланцевая нефть обрушила рынок. Тем более что цены упали после нескольких лет относительного затишья на мировых рынках неочищенной нефти, когда растущая добыча в Америке уравновешивалась растущим же спросом на нефть. Главный вопрос, на который нам нужно найти ответ, – где именно осуществляют торговые операции с нефтью? И как снижение цены повлияет на глобальные инвестиции?

Это должно их заткнуть. Я выпалила все это на одном дыхании. И обратите внимание, как ловко я ввернула “нам”, словно я уже член команды. Спортивные метафоры тоже отлично работают.

– Опишите, пожалуйста, как будет выглядеть ваш обычный рабочий день.

– Ну, я рассчитываю к восьми утра самое позднее быть на работе, за исключением тех дней, когда буду завтракать с клиентами. Буду активно выполнять новые задачи, которые поставит передо мной руководство, заводить связи в юридических и бухгалтерских фирмах. Созваниваться с имеющимися клиентами, помогать им решать возникающие вопросы, убеждать, что у нас их средства в большей безопасности, чем в любой другой компании. (Еле удержалась, чтобы не добавить “несмотря на то что фонд работает из рук вон плохо”.) Обед на рабочем месте или с клиентами. Днем – презентации для новых клиентов. Затем ужин и вечер в опере, театре или на благотворительном мероприятии, где я буду завязывать знакомства, стимулировать инвестиции и всячески обхаживать клиентов. Домой вернусь поздно и обнаружу, что никто так и не погулял с собакой, не загрузил посудомойку, не купил молока, не убрал какашки Ленни у задней двери и вообще не заметил, что мама вышла на работу. (Разумеется, последнее предложение я вслух не произношу.)

Наконец мне надоело, что лица троих мужчин скрываются из вида, стоит мне только заговорить. И когда один из них спрашивает: “Знаете ли вы, каковы данные о занятости в несельскохозяйственном секторе за пределами Америки?” – я смотрю, как они снова опускают головы, заносят ручку над бумагой в ожидании моего ответа, и говорю: “Понятия не имею”.

Все три лысины моментально подскакивают, как в игре, где надо ударить крысу битой по башке; на лицах тревога и недоверие. Неужели претендентка действительно сказала: “Понятия не имею”?

Я уже не так уверенно, но с очаровательной – надеюсь – улыбкой добавляю: “Шутка”, после чего без запинки выкладываю основные факты, касающиеся занятости в несельскохозяйственном секторе. Плевое дело.

– Скажите, Кейт, каков ваш прогноз касательно рынка еврооблигаций после кризиса в Греции? – Вопрос задает сидящий посередине мужчина с глазами дохлой акулы. Ура, Бен меня вчера гонял по этой теме.

– Скорее всего, в результате кризиса еврооблигации вырастут в цене, а курс евро упадет. Как ни странно, в долгосрочной перспективе ослабление позиций евро пойдет на пользу европейским акциям, за исключением разве что европейского банковского сектора.

Слава богу, что я позанималась дома.

– Расскажите мне, пожалуйста, Кейт, – Клэр впервые обращается ко мне, – о том, чем вы увлекаетесь помимо работы. Ведь вам придется общаться с клиентами, и важно, чтобы им хотелось проводить с вами время.

– Да, разумеется. Сфера моих… э-э… интересов достаточно широка.

Отчаянно пытаюсь выиграть время и придумать хоть что-то, не связанное с детьми, собаками, польскими строителями и потной велоформой. И в этот самый момент Рой по неведомым причинам приносит мне ответ на серебряном подносе.

– Да, я обожаю театр, особенно люблю Шекспира. Вчера вот перечитывала “Двенадцатую ночь” (ну ладно, видела у Эмили на кровати), потому что, насколько я знаю, сейчас в “Глобусе” новая постановка, а ведь мы их спонсируем. Я считаю, искусство необходимо поддерживать. Кстати, в прошлом благодаря моим усилиям несколько наших клиентов стали спонсорами творческих организаций. Еще мне нравится архитектура, в частности реставрация исторических зданий с использованием аутентичных материалов. Я стараюсь следить за новыми компьютерными играми, интерактив – это ведь так увлекательно. И много читаю – Хилари Мэнтел, Джулиан Барнс и того писателя, который в этом году получил Букеровскую премию. (Дайте хоть дух перевести. Эта книга лежит у меня на тумбочке возле кровати!) Кстати, недавно я сама решила попробовать силы… э-э… в сочинительстве.