Другой путь

Садиться в переполненные трамваи она умела расчудесно, толковища и ругань ее только бодрили.

Обернулась:

– Что застрял? Давай-давай. Видишь, подходит уже?

Но Антон смотрел не на трамвай.

– Гляди, вот удача!

По улице ехал новехонький автомобиль с круглой эмблемой на лаковой дверце. С прошлого года Моссовет начал закупать французские «рено» для индивидуальных поездок граждан по установленной таксе. Таксомоторов было мало, на них оглядывались. Минимальная поездка стоила три пятьдесят. Кто может себе такое позволить кроме жирных нэпманов и киноактеров?

– Ты что? Знаешь, сколько они дерут?

– Знаю.

Полоумный ассистент выскочил на проезжую часть, замахал рукой, и авто остановилось.

Вот павлин, хвост распустил. Хочет впечатление произвести. Как будто дурочку клеит.

Мирра заколебалась, садиться или нет. Буржуазные излишества, к числу которых несомненно относилась поездка на личном автотранспорте, она осуждала. Особенно противным показалось, что шофер сидел за стеклянной перегородкой. Ишь, отгородились от рабочего человека. Но было жутко любопытно. Она никогда еще не каталась на таксомоторе, а машина так соблазнительно сверкала хромом, так вкусно пахла резиной и бензином.

Сесть села, однако свое осуждение выразила:

– Был ты, Клобуков, конармеец, а стал перерожденец, про которых в газетах пишут. Любитель шикарной жизни.

– Шикарной? Нет. Удобной – да, – ответил он, блаженно потянувшись и закидывая ногу на ногу.

Мирра из принципа сидела прямо, не касаясь мягкой спинки.

– В условиях социалистического строительства мало кто может себе позволить удобства, а значит удобства – это шик.

«Рено» тронулся с места, и пришлось-таки откинуться назад.

– Погоди, разве закон социализма не гласит: от каждого по способностям, каждому по труду? Я работаю на совесть, мои способности хорошо оплачиваются. Деньги я использую для того, для чего они и существуют: экономлю время и нервы там, где их тратить жалко. Не стою в очередях, не давлюсь в трамвае.

– Частная медицина – позорное явление! Брать деньги за операции и вообще за лечение для советского врача стыдно! Это Логинов тебя развратил. Тоже еще барин, на персональном автомобиле с шофером ездит!

Антон пожал плечами:

– Машину профессору выделил кремлевский Лечсанупр как ценному специалисту, который пользует членов правительства. Основная часть операций у Логинова бесплатные. Платные – только в сверхурочное время, в качестве так называемой допнагрузки. Причем платные обычно проще бесплатных – для обеспеченных людей, которым хочется, чтобы аппендикс или грыжу им вырезал светило хирургии. За это и раскошеливаются. Ну и что? Многие медики подрабатывают– и врачи, и аспиранты, и студенты. Это нормально. Просто оплата разная, в зависимости от квалификации. Мне как анестезисту Клавдий Петрович платит от двадцати до тридцати рублей, в зависимости от сложности операции.

Возразить на это было нечего. Мирра и сама в прошлом году отлично поработала по вечерам в амбулатории завода «Электросвет», подменяла тамошнюю врачиху на время декретного отпуска. Получала по два восемьдесят за смену и считала, что это большая удача. Ни фига себе, тридцать рублей за операцию!

Впечатленная, отвернулась и стала смотреть в окно, на стремительно проносящийся мимо город.

Ехали по Зубовскому бульвару, середина которого была засажена чахлыми московскими топольками, а по краям стояли двухэтажные дощатые дома, пыхтели белым дымом из труб. Проскочили Крымскую площадь, накрытую паутиной электропроводов – здесь пересекалось несколько трамвайных маршрутов. Прогрохотали по решетчатому мосту, украшенному большим портретом в траурных лентах (эх, уже два года без Ильича…).

Крымский вал на той стороне реки выглядел почти по-деревенски: дома низенькие, с глухими заборами, на дороге в основном гужевые извозчики – недалеко дровяной рынок.

А там уж был и поворот на Пятницкую, минут за десять домчали. Что сказать? Удобно, конечно. Но что будет, если все москвичи станут раскатывать на персональных авто?

Больше на таксомоторах ездить не стану, решила Мирра. Не по-коммунистически это.

– Вон там я живу. – Захлопнув дверцу, Антон показал на кривоватый особнячок с мансардой, прятавшийся за сугробами в глубине обычного замоскворецкого дворика. – Не Трианон, конечно, но в условиях жилищного кризиса очень даже ничего. Я прочитал в газете, что после войны население Москвы выросло вдвое. А нового жилья почти не строят.

– Ничего, построим. Дай срок.

Мирра огляделась. Штабель дров, белье на веревках, куча мусора, сбоку, в окружении желтых пятен, сортир, от него за двадцать метров несет. Дом как дом. Пол-Москвы так живет.

– До революции дом принадлежал купцу второй гильдии, из небогатых. Его степенство жил тут с семейством и прислугой. А сейчас восемь семей в полуподвале, восемь на первом этаже, четыре в мансарде, плюс я на чердаке. Душ семьдесят, я думаю.

– Водопровода нет, канализации нет, электричества нет, газа тем более, – констатировала Мирра. – Я одного не пойму. Раз ты такой любитель удобств, почему не поселишься в преподавательско-аспирантском общежитии? Вашего брата селят по двое в большой комнате, каждому положен свой стол с лампой. Неужто твой Логинов тебя не пристроил бы?

– Я не могу по двое. Я привык один… Тут я как в башне, практически неприступной. Сейчас увидишь.

На крыльцо вышли две бабы, судя по обветренным красным рожам – уличные торговки или, может, дворничихи. Уставились на Мирру.

Сейчас что-нибудь отмочат, подумала Мирра, приготовившись к отпору.

– Здравствуйте, Антон Маркович, – сказала одна и улыбнулась, что далось ее грубой физиономии нелегко.

– Доброго здоровьичка, – подхватила другая.


А Клобуков им просто кивнул.

Вошли в коридор, весь прокуренный, завешанный бельем, заставленный корытами, стиральными и гладильными досками, просто хламом. Из кухни пахло прогорклым маслом и тушеной капустой, доносились разгоряченные голоса – там кто-то яростно собачился.

На обрубке полена, понурившись, сидел не то сильно пьяный, не то жестоко похмельный дядька, мотал нечесаной башкой. Поднял мутные глаза, икнул.

– Марковичу, ик, наше…

Вяло протянул трясущуюся лапищу с корявыми ногтями.

– Уже напился? – сказал Антон, не обращая внимания на протянутую руку. – Голову тебе оторвать, Нефедов.

– Оторви, – согласился пьяный. – Тебе можно.

Стали подниматься по замусоренной лестнице в мансарду.

– Чего это они с тобой такие сахарные? – шепотом спросила Мирра. – Ты же интеллигент. Их от одного твоего вида трясти должно – вежливый, очкастый. Как это ты их выдрессировал?

Ей действительно стало любопытно.

– Очень просто. Одних лечил, по мелочи. Другие знают, что в случае чего пригожусь. Вот со мной никто и не ссорится. Нефедова этого в больницу возил. Цирроз у него, а всё квасит. Умрет скоро…

В мансарде было не лучше, чем внизу, только что кухней не смердило. Коридорчик, четыре двери.

– Ну, которая твоя?

– Угадай, – усмехнулся он.

Одна дверь была вроде почище других, Мирра ткнула в нее.

– Нет. Вон моя. – Палец показал на потолок, посередине которого темнел люк. – Я же говорил, что живу в башне. Почему ты думаешь мне, холостому-одинокому, выделили в райисполкоме персональную площадь аж в десять квадратных саженей?

– Как бывшему буденовцу? – предположила Мирра.

– Черта с два. Буденовцев пруд пруди, а Москва не резиновая. Чердак проходит как нежилое помещение. Туда, видишь, доступа нет. Но всякий недостаток превращается в преимущество, если правильно его использовать.

– А правда – как ты туда забираешься?

Она задрала голову.

– В прежней жизни я был белоручкой, руками ничего делать не умел. А в новых условиях пришлось научиться. Во-первых, прислуги теперь нет. Во-вторых, медику без ловких пальцев никак. Пришлось разработать мышцы и мелкую моторику. Есть специальные упражнения. Ты как хирург должна это знать.

Мирра кивнула. На первом курсе будущих хирургов, хочешь не хочешь, заставляли ходить в кружок вышивания. На втором, для отработки чувствительности, учили читать книги для слепых, с завязанными глазами.

– …А тренированный мозг в сочетании с тренированными пальцами в условиях недоразвитого социализма очень облегчает жизнь. Самокат моей конструкции ты уже видела. Теперь посмотри на лестницу моей конструкции: марка «Сезам». Сезам, откройся!

Жестом фокусника он извлек из рюкзака какую-то металлическую трубку с крючком на конце, потянул за него – и оказалось, что это телескопическая трость, довольно длинная. Взявшись за ее толстый конец, Антон взмахнул – и с впечатляющей точностью зацепил колечко на краю люка. Слегка дернул – дверца открылась, оттуда с мягким лязгом спустилась лестница.

Мирра присвистнула.

– Здорово!

– Залезаю, лестницу поднимаю, люк захлопываю – и как в крепости. Никто не сунется. Только некоторая сноровка нужна. Делай как я.

Он шустро, как обезьяна, вскарабкался по перекладинам. У Мирры, хоть она была и физкультурница, так быстро не получилось.



Попасть в клобуковское жилище было чертовски непросто. Зато оказавшись наверху, Мирра прямо ахнула.

Комната была хоть и со скошенными стенами, с невысоким потолком, но зато огромная. Даже не комната, а целая квартира, потому что к печной трубе, находившейся ровно посередине, были пристроены две перегородки с дверями. Свет проникал через окошки, прорезанные в крыше.

– Из-за трубы здесь зимой всегда тепло, – гордо стал объяснять Клобуков, довольный эффектом. – Тут у меня большая комната: кабинет, он же столовая, он же гостиная, хоть гостей никогда еще не было, ты первая…

Ага, внутренне усмехнулась Мирра, глядя на уютный кожаный диван под книжными полками. Все-таки мужики, даже самые умные, считают женщин полными идиотками. Можно подумать, есть какая-то разница, сколько баб он раньше заманивал в свою холостяцкую гарсоньерку (было до революции такое смешное слово). Интересно чем? Не операцией же по ринопластике.

– Вон там, – Антон показал на левую дверь, – я сплю. Ничего особенного: кровать и тумбочка с лампой.

– А за правой дверью что? – спросила Мирра, думая, что здесь, конечно, шикарно и красиво, но каждый раз, когда приспичит, изволь слезать по перекладинам, потом топай вниз по лестнице, потом по морозу до загаженного сортира. Нет, в общаге все равно лучше.

– Санитарный узел. Поскольку ты медичка и ко всему естественному относишься нормально, хочу продемонстрировать тебе самое масштабное свое изобретение.

За дверцей был рукомойник, самый обычный – это-то ладно. Еще был душ с насосом: наверху резервуар, внизу цинковый поддон, из которого в стену выходила труба – ого!

Антон торжественно остановился над аккуратным коробом, стоявшим чуть в сторонке. Открыл крышку.