Истории из легкой и мгновенной жизни

«Чёрную свечу» я купил сам – лет в пятнадцать, году в 90-м, на развале, в каком-то провинциальном чернозёмном городке, заодно, кстати, с романом «9 с половиной недель».

Мы куда-то ехали с отцом, на перекладных электричках, и читали эти книжки по очереди. Сошлись на том, что их даже не стоит сравнивать: «Чёрная свеча» – крепкая проза, там есть чему довериться, что же до второй книжки… то нечего про неё и говорить.

Сколько себя помню, в нашем доме звучали песни Высоцкого. Едва начали выходить воспоминания о нём и сборники его сочинений – всё это немедленно нами приобреталось. Хотя, воспитанный на классической поэзии, я довольно быстро для себя решил, что великие песни вовсе не предполагают, что в основе их лежат великие стихи.

И отцу, и матери эта нехитрая истина тоже открылась, что вовсе не убавило нашей любви к Высоцкому. Но я точно не помню, чтоб кто-нибудь перечитывал Владимира Семёновича ради того, чтоб перечесть, и тем более не было случаев, чтоб мы всерьёз обсуждали его прозу.

Высоцкий как личность, как цельность – много значимей самого себя, поделённого на разные составляющие. Я до сих пор зачарован его образом, – но когда начинается через запятую перечисление «Пушкин, Есенин, Мандельштам, Высоцкий…» или «Достоевский, Шаламов, Домбровский, Высоцкий…» – сразу хочется как-то людей угомонить. Не надо! Высоцкому хватает любви и без этих перечислений. Всякому своё место – а его место и без Пушкина с Шаламовым не стыдное.

У Высоцкого, помните, был «Роман о девочках», ещё что-то прозаическое он писал, – но всё это сделано, по совести сказать, второпях; почти юношеские сочинения перед нами.

Однако «Чёрная свеча» стоит в наследии Высоцкого на особицу.

Сама интонация этого романа иная: проза пахнет страданием, спиртом, смертью. Это роман о лагерях – никак не потерявшийся на фоне великой, аналогов не имеющей, русской лагерной прозы.

Мы остановились возле кафе: обычное придорожное заведение, но называется «Каретный» – с понятными ассоциациями.

Внутри – три зала, деревянные столы, лавки, очень милая официантка, Владимир Семёнович немедленно за ней приударил бы, а мы не стали.

На стене, сразу напротив входа, висел портрет Высоцкого – и, собственно, всё.

Я-то ожидал целую экспозицию: Высоцкий, Мончинский, – отлично помню, что у них были совместные фотографии. Не помешало бы пару изданий «Чёрной свечи» найти – её наиздавали тиражом в несколько сотен тысяч, – поставили бы за стекло: красиво ж.

По «Чёрной свече» был снят фильм «Фартовый» – диск рядом разместили бы. Евгений Сидихин снимался в главной роли – и его фотография была бы кстати. И фотография Вадима Туманова, с которого писался главный герой романа. Гитару повесить, текст какой-нибудь подходящей песни распечатать, на стеночку в рамочке прикрепить. Установить музыкальный аппарат: кинул монетку, а оттуда – «Кони привередливые».

Ленивые люди у нас, что и говорить. Кафе, между прочим, располагается на трассе – и людей там, когда мы заглянули, было достаточно: то есть, смысл постараться определённо имелся.

Цены в «Каретном», правда, оказались замечательно низкими, а супы и мясо – ай. До сих пор помню, как мне было хорошо, – хотя где мы только не обедали на своём веку – в конце концов, в Слюдянку я, что твой Высоцкий, прилетел ровно из Парижа.

Под ароматный обед я рассказывал своим иркутским знакомым то, что помнил про Мончинского и Высоцкого, – путаясь в каких-то деталях, а что-то осмысленно приукрашивая, – но место тому способствовало; да и толку говорить о Владимир Семёныче и его товарищах, не добавляя перцу и прочих специй по вкусу.

– С Мончинским Высоцкий познакомился году, кажется, в 1976-м. Он тогда приехал в Иркутск – и они сразу с Мончинским подрались. Мончинский его узнал, говорит: «Высоцкий? Спой!» Тот долго думать не стал – и в ответ сразу засадил в челюсть. Высоцкий был взрывной и резкий. Но Мончинский, между прочим, тоже оказался не простак – в своё время сдал на кандидата в мастера спорта по боксу. Так что отличная физическая форма Владимира Семёныча в тот раз не спасла. Случился трудный поединок, закончившийся ничьей.

Так они и подружились.

Леонид Васильевич Мончинский работал тогда старателем. Ходили слухи, что он отсидел три года за то, что ещё в армейскую бытность избил офицера – но это, кажется, было неправдой: отслужил положенное, дембельнулся, стал столичным журналистом – причём известным, публиковался в самых крупных изданиях… потом вдруг бросил и работу, и Москву – и улетел в Сибирь, за золотом.

Трудился Мончинский в команде легендарного Вадима Туманова. Команда подобралась из бывших сталинских зэков. Поработав с ними, Мончинский, видимо, набрал столько материала, что точно хватало на хорошую книгу. Тем более, что ему тогда как раз сорок лет исполнилось: журналистам после сорока часто хочется поувесистей о себе заявить.

И тут – на́ тебе, нежданная дружба с Высоцким.

Высоцкий наслушался историй Мончинского, и однажды говорит:

– Давай сценарий напишем об этих судьбах? В США снимем кино, я главную роль сыграю.

Мончинский в ответ:

– А давай лучше книгу напишем? Роман?

Резон Мончинского понятен: во-первых, в России традиционно не понимают, зачем тратить время на сценарий, когда можно сделать настоящий роман, а, во-вторых, не так давно эти самые американцы, не спросившись, перепечатали у себя одну статью Мончинского, и даже дали ему какую-то американскую премию, в связи с чем бдительные советские власти немедленно объявили Мончинского невыездным.

Связываться с американцами Мончинскому больше не хотелось.

Начали писать. Высоцкий тогда находился на самой вершине славы, поэтому работать над текстом ему было некогда. Однажды, или, может, пару раз посидели совместно дней по пять – семь: Высоцкий сам наезжал к Мончинскому.

В целом же – всё больше по телефону обсуждали.

Когда глава-другая складывалась, Мончинский отправлялся к Высоцкому в Москву с рукописью. Читали вслух, спорили. Высоцкий правил прямо по тексту. По крайней мере, Мончинский так рассказывал – рукописи-то никто не видел.

В среде специалистов по Высоцкому иные сомневаются, что Владимир Семёнович всерьёз причастен к «Чёрной свече».

На этот счёт у меня тоже есть несколько соображений.

«Чёрная свеча» состоит из двух частей, но авторство Мончинский/Высоцкий значится только над первой частью. Вторая, написанная после смерти Высоцкого, принадлежит только Леониду Васильевичу.

Однако, если читать обе части подряд, не в обиду Мончинскому будь сказано, выясняется, что первая часть – лучше, заваристей: видно, что там работал настоящий мастер слова, и, если прислушаться: высоцкое дыхание, его словесная манера – угадывается.

Вторая часть – чуть легковесней: её явно сочинял человек не с поэтической, а с журналистской школой.

Наконец, в архиве Высоцкого есть план первой части романа, самим Высоцким написанный – и соответствующий книжному содержанию.

Так что никаких причин не доверять Мончинскому нет: он ложной славы не искал, о дружбе с Высоцким говорил редко, а после его смерти вёл себя достойно и скромно.


Нечего тут особенно обсуждать.

Мы уже расплатились, когда наш водитель, переговорив с кем-то, вернулся с неожиданной вестью: оказывается, в той деревне, где мы сейчас находимся, Высоцкий не только останавливался остограммиться в кафе. Он здесь… жил! Потому что именно тут находился загородный дом Мончинского! (Наряду с квартирой в Иркутске, с балкона который Высоцкий однажды дал импровизированный концерт.)

Я возрадовался ещё больше, и, естественно, захотел найти этот дом немедленно.

Спросили у одних селян, где тут бывал Высоцкий, спросили у других – они говорят: вон там где-то, в той стороне, но точно – не указали.

Поехали в указанную сторону – ни людей, ни заметных строений. Грязища и заросли будылья.

Покружили без толку минут пятнадцать. Время поджимало, пора было уезжать. Начали уже разворачиваться – и вдруг вижу мужика, идущего вдоль дороги.

– Притормози, – попросил я водителя; и, опустив стекло, крикнул: – Извините, не подскажете, где здесь Высоцкий дневал-ночевал?

Мужик подошёл поближе и с улыбкой ответил:

– А у меня, в моём доме.

Тут мы все и повыпали из машины.

Мужик назвался Серёгой и несказанно нам обрадовался.

Выяснилось, что Сергей купил дом Мончинского десять лет назад. Сам Мончинский к тому времени уже вернулся в Москву. Но дом и двор не перестраивали, всё осталось прежним: беседка, в которой пел Высоцкий, комната, в которой он спал.

Баню, правда, где Высоцкий парился, – не там ли песня про баньку по-белому придумалась? – пришлось перестроить. Однако новая банька стояла на том же самом месте и даже на прежнем фундаменте.

Хозяин звал нас в дом – но мы, исключительно по причине нехватки времени, – отказались. Тогда он сам на минутку забежал в дом и вернулся с застеклённым коллажем из фотографий Высоцкого и Мончинского. Коллаж висел у него на стене, но он решил его подарить мне на память.

– За десять лет, – говорит, – вы вторые, кто ко мне заехал. Никто не интересуется.

Есть чему подивиться.

– Я тут, – делился Серёга, – чердак разбирал и нашёл там рукопись «Чёрной свечи».

– Где она? – спросил я, чуть не задохнувшись.

Выяснилось: один местный, знатный поэт побывал тут до нас и забрал рукопись себе.

Надеюсь, не пропала рукопись.

Серёга оказался ещё и отменным мебельщиком: показал столы, стулья и лавки, которые делает из коряг – обрабатывает их, покрывает лаком, получается – красота.

На прощанье мы с ним обнялись.

По дороге я размышлял: надо же, и Мончинский, и Высоцкий – не последние люди на Руси – неужели ж местной администрации нет никакого интереса к этому обстоятельству?

Кто-то ж возглавляет эту деревню, этот район, эту область – какие-то занятые люди. Наверняка, песни Высоцкого слушают в машине.

Неужели ж им не хочется, чтоб в их деревне было что-то, что отличает её от всех других деревень в Иркутской области, а также во всех остальных областях страны?

Больше ведь у нас нет ни одного дома в России, где Высоцкий сочинял бы роман.

Можно ж облагородить эту заброшенную улочку, знак поставить, красивую доску приладить, в кафе выставку на постоянной основе организовать. Это же элементарное уважение – даже не к Леониду Васильевичу и Владимиру Семёнычу, а к себе.

А?





Успеть всюду, или Живу на всём готовом




Спросили – отвечу.

Вопрос был простой: как ты всё успеваешь?

Только не стоит думать, что я тут кого-то собрался учить жизни.

Все правила, которые прозвучат ниже, – вовсе не универсальны. Это мои правила, личные, им никто не обязан следовать. Люди вправе считать их сущей ерундой. Но вдруг кому-то пригодится?

Я не использую слова́ «некогда». По сути, это лукавое слово.