Я не ангел

Ты, папа, знаешь, что в этом есть и твоя вина… Нет, не вина, конечно, но причина: ты давал мне столько заботы, внимания, знаний, опеки, что я не хотела вырасти. Может быть, если бы я была взрослой, может быть, если бы Глеб не был моим первым и единственным мужчиной, может быть, я была бы сейчас сильной, а я слабая, папа… Беата сильная, а я слабая. Наверное, ему надоело чувствовать себя защитником, ему нужна другая женщина, которая сама дает мужчине силу. Мне бы надо быть такой, как Беата. Как все эти девушки, которые открывают сеть спортивных клубов, выпускают журналы, становятся кем-то значительным. Я сама виновата, – я скучная, ничего не могу ему дать, кроме себя самой, а я ему больше не нужна. Я скучная, а Беата блестящая.

Если это так, то меня надо выбросить? Папа, да? Неужели ты скажешь мне – не вой, как раздавленный щенок, пойди и открой сеть спортивных клубов?..

Нет, все-таки не может быть, чтобы у них был секс. Ничего, если я немного подумаю об этом?

Беата как-то сказала мне о своем отношении к сексу: «Это все хорошо, но не имеет значения. Чья-то часть тела, засунутая в меня, никогда не будет иметь никакого значения в моей жизни».

…Нет. Я все придумала, между ними ничего нет: Беате просто нужно, чтобы все вокруг нее крутились и чтобы ее Дядя Бэ это видел, ей нужно подстегнуть его, вызвать ревность. Прости, папа, что я рядом с тобой обо всем этом думаю.

Теперь я всех понимаю. Понимаю женщин, о которых мы читаем или слышим «она убила своего мужа из-за ревности». Я теперь понимаю, – не выдержала боли.

Я теперь вообще всех понимаю. Понимаю женщин, о которых я раньше презрительно думала «как можно простить измену» или «как она живет, зная, что у мужа есть любовница». Ну, просто уговариваешь себя «потерпи еще немного» и терпишь. Или подумаешь, что без него будет еще хуже, совсем невыносимо, и меньше боли лучше, чем больше боли.

А к Беате у меня нет плохих чувств, ни обиды нет, ни злости. Это ведь он предал все наше, а не она.

У меня в голове все время крутится одно слово – предательство. Он врал мне. Я не могу ему больше доверять. Прости, папа, что я хожу по кругу.

Но если я не могу верить ему, то кому я вообще могу верить? Никому, никому никогда, кто бы ни встретился мне в будущем. Это значит, что никакой близости не существует в принципе. Что ищешь любовь, а находишь обман. Всегда. И я абсолютно одинока, я одна в мире. Мир перестал быть простым и понятным, а я потеряла себя. Вот всего-то.

Кажется, я совсем помешалась. Как проснусь утром, сразу начинаю с того, на чем закончила, засыпая: был ли секс, что он чувствует, что она дала ему, чего не дала я?

А почему в его машине был чемодан Беаты?! Я не удержалась и невзначай спросила Беату (мне очень стыдно, папа, что приходится пускаться на такие хитрости), она сказала, что забыла чемодан, когда улетала в Париж с Дядей Бэ. Специально, чтобы оказаться в Париже в одном платье, чтобы он ей все купил.

Неужели Глеб не видит, какая она? Красивая, обаятельная, умная, но она же все время хитрит и врет! Мне так хочется рассказать Глебу, как на самом деле устроены отношения этих троих, как Беата выпрашивает у Дяди Бэ деньги и подарки. Как говорит ему: «Смотри, какая я умница, из одного твоего кармана тяну бриллианты, а из другого наличные!», а он смеется, ему нравится, что она такая веселая и циничная. А самое ужасное – она прячет деньги от мужа, называя это «мой личный фонд безопасности». Личный! Не для них обоих, а только для себя одной! По-моему, это еще хуже, чем изменять. Я так хочу рассказать все это Глебу, так хочу…

Но я не могу выдать Глебу ее секреты, это непорядочно, ведь она мне доверилась. Да и разве это отвратит Глеба от нее? Может быть, ему тоже нравятся веселые и циничные? Может быть, всем нравятся веселые и циничные?..

Беата рассказывала мне, как «приручать и обольщать». Своему Дяде Бэ она рассказала о какой-то страшной истории, которая произошла с ней в детстве: «Мужчины его типа любят испытывать жалость. Если он будет не только хотеть меня, но и жалеть, то прилипнет ко мне, как муха к липкой ленте. Кстати, мою душевную травму, из-за которой у меня проблемы в сексе, я могу преодолеть только с ним, а секс с мужем – это просто чтобы не обижать его… Ну как, ловко?.. Это как война, и нужно правильно выбрать оружие. Внешность – это необходимое условие, но недостаточное… Дяде Бэ можно рассказать про психотравму, а кому-то нужно почитать стихи, не Маяковского, конечно, а Ходасевича или Мандельштама, чтобы он понял, какая я тонкая натура… Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого… Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой».

Что она говорит Глебу? Читает стихи, вызывает жалость, смотрит восторженными глазами? Что, что?..

Но что же делать, что мне делать?..

А что, если не обращать внимания? Не думать о том, что он мне изменяет, не думать ни о чем, пусть только он будет со мной! Я ведь смогу любить его и не думать каждую минуту, что он был с другой? У нас семья, дети, хорошие отношения. Приучить себя, что, когда он со мной, есть только он и я.

Нет. Нет! Я так не смогу. Я могу быть с ним, только если я единственная.

Перебираю аргументы, спрашиваю себя: «да» или «нет», «да» или «нет»? А если «да», то что?

Папа?.. Хорошо, что ты не умеешь читать мои мысли.

Папа, я живу в аду.





5 мая


Дорогой Давид!

У нас все хорошо.

Папа почти без изменений. Массаж ему помогает, правая рука стала немного лучше, левая так себе. Речь лучше не становится. Врач говорит, что если в первые несколько месяцев речь не восстановилась, то прогноз неважный. Иногда папу приходят навестить бывшие аспиранты или коллеги с кафедры, это всегда очень болезненно для папы и для меня, потому что они не могут скрыть ужас.

Отводят меня в сторону и спрашивают: «Он нас понимает?» Я объясняю, что он все понимает, может читать, не может только внятно выражать свои мысли, но их пугают эти звуки. Им кажется, что если отсутствует речь, то интеллект пострадал. Во второй раз никто не приходит.

Ну а мы будем надеяться, правда? Ты ведь сам сказал, что способность мозга заменять поврежденные связи на новые зависит от количества связей, то есть от уровня интеллекта до болезни, и от образования. В случае папы это дает нам надежду.

Глеб очень доволен новой работой. У него теперь новая машина. Но главное, что Глебу интересно, и он видит перспективы. Он ведь очень способный и, если бы жизнь осталась прежней, мог бы стать доктором филологических наук, занять пост завкафедрой. Так должно было быть, а вместо этого вышло – семья, и надо было зарабатывать на содержание семьи. Я очень рада, что ему интересно, и перспективы, и у нас впереди новая жизнь.

Обнимаю вас обоих, тебя и Катю.

Эмма.





21 сентября. О чем думал Игорь Сергеевич, став невольным свидетелем ссоры Эммы с Глебом



Эмма в принципе знала, что чувства могут выйти из-под контроля, – у других, но у нее никогда. Можно сказать, что этого она от себя не ожидала. Есть люди, которые всегда от себя ожидают и, перед тем как сорваться, вспоминают, что их не должны услышать дети или старые родители, прикрывают двери – и затем оправдывают свои ожидания.

А Эмма не предполагала, что в состоянии даже просто повысить голос, иначе обязательно прикрыла бы дверь, когда Глеб заглянул на кухню со словами «я пошел, пока».

На плите уже булькала овсянка для отца, и Эмма обдумывала субботний завтрак: детям гренки, Глебу омлет с помидорами, а маме она потом отнесет кофе с бутербродом.

– Ты пошел, пока? Как пока, почему пока, а завтрак?.. Сегодня же суббота, – сказала Эмма, как всегда, мирно и доброжелательно. И вдруг закричала: – Как пока?! Почему пока?! Я больше не могу слышать это твое «пока»!

Глеб удивился ее крику, а Эмма удивилась тому, что ее давно не прекращающееся внутреннее кипение вдруг выплеснулось наружу стыдным криком и перекошенным лицом, и пропустила звук, на который она обычно бросалась, как на крик младенца, – не услышала, как отец в коридоре зашаркал-застучал палкой.

– У тебя дела?! У тебя дела с Беатой? Беата, почему опять Беата?! А я?! А дети? Ты нам тоже нужен… Нет, я не ору, не ору, я стараюсь не орать! Я только и делаю, что стараюсь! Я стараюсь быть прежней, оживить все наше. Глажу тебя по голове, называю тебя нашими ласковыми словами… пытаюсь поговорить с тобой о нашем прошлом, напомнить тебе обо всем нашем! Думаешь, я не замечаю, что, когда я говорю «а помнишь», у тебя каменеет лицо? Думаешь, я не понимаю, что это значит?

– Что?

– Что ты меня больше не любишь! Ты не любишь меня так, как раньше!

– О, да, это самое страшное обвинение: как раньше.

– Да, это самое страшное. Да… нет, не уходи! Давай поговорим, пожалуйста… я не буду злиться, я просто хочу знать. Я только хочу узнать, и все! Я хочу знать правду. Просто хочу знать – «да» или «нет».

– Что ты хочешь узнать?

– Ты знаешь, о чем я… Хорошо, я скажу это вот так просто, скажу… Ты мне изменяешь? Вот я выговорила то, что невозможно было произнести. Этого слова между нами не могло быть. А я сказала. Я спрашиваю тебя прямо: ты изменяешь мне с Беатой?.. Не молчи. Не молчи! Я каждое утро просыпаюсь и начинаю думать с того места, на котором заснула: «да» или «нет», «да» или «нет»? Говорю себе: измена невозможна, наша любовь… ну вот это все… А потом понимаю, что измена была и есть, привожу себе аргументы… Скажи мне правду, пожалуйста, ну хотя бы это я заслужила – знать правду?..

– Какие аргументы?

– Ну, смотри… Ты восхищался Беатой. Ты только о ней и говорил. Я видела, пока мы еще встречались все вместе, – тебе нравится с ней разговаривать, она кажется тебе остроумной… Да, так и есть, она прекрасная, но я… рядом с ней ты не видел меня. А потом эта записка, ты не сказал, от кого она, ты солгал. Противно все это говорить, как будто я в суде перечисляю список претензий, но… ты же сам спросил, я отвечаю… Скажи, разве всего этого мало, чтобы…

– Этого мало. У тебя неубедительная информация, которую ты же сама придумала. Ничего этого нет. Как нет? Да вот так и нет. Ты делаешь выводы на основе неправильной информации и свои неправильные выводы считаешь фактами.

– Ты изменился. Ты больше не говоришь мне «я тебя люблю». А раньше ты всегда говорил! А теперь нет. Это что, так совпало?.. У тебя постоянные перепады настроения. Ты часто раздражался, но я понимала, что это не на меня, ты просто устаешь, раньше я была ни при чем, а сейчас я тебя раздражаю. Я для тебя не важна. Раньше ты рассказывал мне, как прошел день, а теперь нет. Ты постоянно куда-то уходишь. У тебя совсем нет времени на меня. Ты меня разлюбил или у тебя неприятности и ты от меня скрываешь?

– Зачем тебе нужно все контролировать?

– Мне не нужно все контролировать. Мне нужно знать, что ты меня любишь. Потому что если нет, то я… ну, тогда я… Глеб, я не знаю, что тогда я… Но скажи, разве ты не заметил, что у нас целый месяц ничего не было, мы целый месяц не… Разве у нас когда-нибудь так бывало?..

– Ну, уж это точно из-за тебя. Это ты не хочешь.

– Я не хочу?! Я не «не хочу», а не могу! Я не могу, если не чувствую, что ты меня любишь. Для меня это уже не наша любовь, а просто секс, а просто секс мне не нужен. Мой мир рухнул… Я всегда думала, что ты не можешь меня разлюбить.

– Конечно, не могу, ну хватит уже, – вяло отозвался Глеб и вдруг рассердился, повысил голос: – Знаешь, мне тоже есть что тебе сказать. А может быть, ты сама во всем виновата? Может, я не гожусь на ту роль, которую ты мне придумала? Ты выглядишь как жертва, а на самом деле ты меня используешь! Да, используешь для своих целей – чтобы у тебя была великая любовь. И хватит уже вот этого «ты меня любишь, ты меня не любишь». У тебя не ревность, а самый настоящий невроз.

– У меня невроз?! Невроз?.. Да, наверное, у меня невроз. Если честно, я просто схожу с ума. Вот ты сейчас уйдешь, а я могу залезть в твои бумаги, в твои карманы, осмотреть твою одежду… Прости, но я так и делаю каждый день. И телефон твой смотрю, ты засыпаешь, а я думаю – сейчас посмотрю твои сообщения, нет, не буду, тихонечко встаю и смотрю. Это меня измучило, но я ничего не могу с собой поделать. Ты лучше не приноси домой телефон.

– Ты за мной шпионишь? Какие улики ты хочешь найти, сыщик?

– О господи, не знаю… Что-то, что даст мне ответ – да или нет.

– Ты окончательно съехала с катушек. Тебе нужно лечиться.

– Да, точно, мне нужно лечиться. Ты уходишь, а я представляю, как ты выходишь из дома, садишься в машину, едешь… и где-то на перекрестке тебя ждет Беата. Она садится к тебе, вы едете в гостиницу… Я представляю во всех подробностях, что происходит дальше, и меня тут же начинает тошнить. И тогда я должна сразу же узнать, где ты. Я звоню тебе под каким-то предлогом, слышу твой голос и успокаиваюсь: значит, ты сейчас не с ней. Я успокаиваюсь. На время. Думаю: «Вот дура, все придумала». Через час думаю: «Вот дура, не хочешь признать, что это правда».

– Сходи к врачу, тебе выпишут лекарство. Не бойся, я ей не нужен. Ей нужен миллионер для жизни и много мужчин для тонуса. Ей знаешь, что нужно? Чтобы мужчина сказал ей: «Я тебя люблю». Она охотник за черепами. Как только сказал «я тебя люблю» – все, дальше ей не интересно, череп повесила на пояс и вперед к новым победам. Комплексы, что ли? Это ведь ты у нас идеальная девочка, а у всех остальных комплексы и прыщи…

– Можно я спрошу в последний раз?.. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты восхищался только мной, но я понимаю, что это детский эгоизм: я не должна обижаться, если Беата кажется тебе красивой. Она красивая, остроумная и притягивает к себе мужчин, как магнит. Я просто должна знать. У вас с Беатой что-то было? Да или нет?..

– Нет.

– Нет?.. Ты меня любишь?! – беспомощно вскрикнула Эмма.

На этих словах отец повернулся, держась за стену, и зашаркал по коридору, стараясь не стучать палкой. У него, как сказал бы его чужой сын Давид, вследствие нового опыта образовывались новые нейронные связи. Эмма читала отцу письма Давида, в которых он писал ей в утешение: мозг хранит в себе огромный ресурс, нейронные сети могут меняться в течение жизни, и даже после инсульта нейроны способны вырастить дендриты, отростки нервных клеток, передающие импульсы от нейрона к нейрону, для компенсации потерянных связей. Отец думал: «Если бы я мог сказать ей. На меня когда-то тоже так кричали. Я так же молчал, считая “какая же глупость и пошлость – вот так требовать любви”. Но я ведь не знал, что чем больней человеку, тем более глупым и пошлым он выглядит. Теперь знаю, что умна только ложь, а настоящая боль выглядит глупой и пошлой. Знаю, как точно передают страдание пошлые слова “сердце мое за нее обливается кровью”. Неужели ему жалко этих глупых, ничего не значащих слов “я тебя люблю”?.. Если бы я мог сказать ему, попросить…»

…Мозг профессора очень старался, но быстро уставал. У профессора, как говорил лечащий врач, были «ментальные затруднения», раньше он думал быстро и мыслей было много, а теперь часто бывало так, что только одна мысль, и он ее думал старательно и медленно.

Сейчас он думал: «Если бы я знал, что это так больно, я бы…» На этом мысль приостановилась и запуталась: что бы он – в свое время вел бы себя иначе? Или сейчас сказал бы Эмме, что страдание бессильно выразить себя, что Глеб считает ее боль тоскливым беспомощным нытьем, и пусть она прекратит это свое рвущееся из сердца «как же так, мы с тобой, ты и я»? Но как сказать? Если никто тебя не понимает, как сказать?..

И вот уже осталась одна-единственная мысль, пошла пунктиром, расталкивая другие мысли, и вскоре заполонила все: «Моя бедная девочка, бедная моя девочка…»



… – Конечно люблю, – сказал Глеб.

– Нет, скажи не так. Ты говоришь, как будто отмахиваешься. Скажи, как раньше.

– Я тебя люблю.