Ярость

* * *


Сотрудница департамента водоснабжения, природной и береговой охраны Нижней Саксонии еще не утратила надежду, что кто-то сыграл с ними очень дурную шутку. И при этом боялась вдохнуть. Ей даже было страшно прикоснуться к себе кончиком собственного пальца.

Она оставила все лежать на рабочем столе, вышла из кабинета в уборную и помыла руки так тщательно, как не мыла еще никогда в жизни.

Потом она позвонила начальству.





* * *


Посылка лежала на рабочем столе, рядом с пакетиком арахисовых хлопьев. Хольгер Блём открыл её и вытащил сначала записку. Прочитал и тут же набрал номер 110.

Марион Вольтерс ответила:

– Полиция! Экстренный вызов!

– Меня зовут Хольгер Блём.

– Тот самый Хольгер Блём? – переспросила Марион Вольтерс, преисполнившись уважения. Она выписывала журнал «Остфризия», и ей нравилась его внятная манера письма.

– Да, Хольгер Блём из журнала «Остфризия». У меня тут в редакции есть кое-что, – деловым тоном продолжил он, – что должно вас заинтересовать. Кто-то угрожает отравить питьевую воду во всей Остфризии и, если я не ошибаюсь, приложил к записке образец яда, которым он собирается нас всех убить.

– А вы открыли? – уточнила Марион Вольтерс.

– Ну да, иначе мне бы едва ли удалось прочитать письмо.

– Я имею в виду образец яда.

– Я же не сумасшедший. Я не притронулся к бутылочке.

– Хорошо. Больше ни к чему не прикасайтесь. Вы можете стереть следы…

– Не проблема. Я и так не собирался.

Марион Вольтерс откашлялась. Все были страшно заняты. Кроме того, убийство в Лере задействовало все их силы.

– Господин Блём, не могли бы вы запаковать все это в пластиковый пакет и привезти к нам?

– Надеюсь, вы не серьезно?! Я должен везти вам биологическое оружие через весь Норден? И как? На велосипеде? На такси? Мне казалось, здесь сразу появится кто-то из ваших людей и все безопасно ликвидирует. У вас же определенно есть опыт в подобных вещах.

– Гм, да… Конечно. Прекрасно вас понимаю. Но возможно, мы столкнулись всего лишь со студенческой выходкой. Проделкой выпускников. Мы же не хотим стрелять из пушки по воробьям.

Блём раздумывал, не проще ли будет просто позвонить ее шефу.

– Проделка выпускников? В конце ноября? В любом случае юмора я не понял, – продолжал упорствовать он, и Марион Вольтерс решила:

– Хорошо. Сейчас к вам кто-нибудь приедет.

Блём вышел из кабинета и запер за собой дверь. Потом он проинформировал обо всем коллег.





* * *


Старший полицейский советник Дикманн побелела как мел, когда Руперт положил ей на стол посылку со словами:

– Коллеги из Нордена нашли это сегодня утром перед участком. Точнее, вообще-то еще вчера вечером, но тогда никто не обратил на это особого внимания. Либо кто-то хочет нас разыграть, либо…

Дикманн очень осторожно отодвинула кресло назад, высоко подняла руки, словно хотела сдаться в плен, и часто задышала.

– Уберите это, – выдохнула она. Ее голос утратил сварливую командность. Теперь он скорее напоминал напуганного дошкольника. – Это… Это не шутки, – прошептала она, словно все могло взорваться, если говорить слишком громко.

Руперт уже давно задавался вопросом, обладают ли женщины шестым чувством и замечают недоступные мужчинам детали или они всего лишь истерички и видят за каждым углом притаившуюся опасность, хотя на самом деле там ничего нет. Но потом догадался: Дикманн просто знает больше его, и ему стало не по себе оттого, что он посчитал ее дурой.


– Значит, вы знаете, что там внутри, – заключил он, страдая от пульсирующей боли в крестцово-подвздошном суставе.

Дикманн не ответила. Она просто вышла с ним вместе из комнаты и, судя по ее виду, предпочла бы очистить здание и отдать приказ пустить все на воздух.





* * *


Анне Катрине не хотелось уезжать с Вангероге. Выглядывая из самолета, он почувствовала, что остров волшебным образом сохранил свою невинность. Она знала, что теперь будет приезжать сюда чаще, чтобы встретиться с Уббо. Ей не хотелось отказываться ни от его дружбы, ни от его опыта.

Он хотел еще пригласить ее на рыбный суп в «Компас», но тут пришло недвусмысленное сообщение от Веллера: «Нужна твоя помощь, мой ангел!»

Она дважды пыталась дозвониться ему с аэродрома, но он не снял трубку, а в центральном отделе ей заявили, что по какой-то причине не дают справок по телефону.

– Но, Марион, – рассмеялась она, – ты же узнаешь мой голос!

Но сотрудница, которую Руперт так любил называть «задницей», и которая была настолько болтливой, что окружающие давно прозвали ее «остфризским радио», была непреклонна:

– Нет, Анна Катрина, развязать мне язык не удастся. Лучше приезжай поскорее.





* * *


Потом появились вертолеты. Один приземлился на парковке на Штельмахерштрассе, прямо перед редакцией журнала «Остфризия». Из него вышли люди в футуристической спецодежде, словно здесь собирались снимать голливудский фильм о конце света.

Хольгер Блём стоял у входа. Он не удержался. Невозможно было не сфотографировать, как они врываются в редакцию и забирают посылку из его кабинета.

Какое зрелище, подумал он и задался вопросом, не разместить ли в следующем номере поменьше материалов про рождественские ярмарки и побольше – об этих событиях, что бы здесь ни происходило. Ему казалось, это поможет поднять много вопросов и многое изменить. Правда, не в лучшую сторону.

Вдруг к нему подошел человек и по-военному представился офицером органов безопасности. В отличие от своих людей, он не носил спецодежды: на нем был серый костюм с красным галстуком. Он не стал заходить в здание, а остался стоять снаружи, у вертолета. Он попросил Хольгера Блёма:

– Позвольте ваш фотоаппарат?

– Нет, – ответил Блём, – не позволю.

– Фотографии придется удалить, – жестко сказал офицер.

Он протянул руку и хотел схватить фотоаппарат. Блём спрятал его себе за спину и сделал шаг назад.

– Меня зовут Хольгер Блём. Я главный редактор журнала «Остфризия». Могу я узнать, кто вы?

– Я возглавляю эту операцию как офицер органов безопасности, и вы сейчас отправитесь в карантин.

Хольгер Блём издал короткий, изумленный смешок.

– Получается, я отправлюсь в карантин, потому что отказался отдавать вам фотоаппарат? Но если я сделаю, как вы сказали, то все в порядке, я считаюсь здоровым и исцеленным и вы меня отпускаете?

Офицер ничего не ответил, только поджал губы. Потом раздраженно втянул щеки. Он делал так всегда, когда попадал под сильное давление, и Хольгер Блём понял, что он теряет самообладание и вот-вот взорвется. Но Блём не был готов так легко отдать фотоаппарат.

– Это, – сказал сквозь сжатые зубы офицер, – очень серьезная ситуация.

Его челюсть скрипела, как ржавые клещи. Он еще раз попытался разрешить ситуацию по-хорошему. Протянул открытую ладонь, словно прося милостыню.

– Фотоаппарат! – потребовал он, не размыкая губ.

– А вы не боитесь, что он заражен? Я ведь его трогал. А мы оба совершенно не хотим, чтобы с вами что-нибудь случилось… – сказал Хольгер Блём, и в его голосе не слышалось ни капли иронии.

Офицер службы безопасности отвернулся и заскрипел от злости зубами. У него были проблемы в общении со штатскими, и он об этом знал. Жена ушла от него, потому что он якобы был бесчувственным и черствым, и сын-подросток считал его «больным психом, которому нужно срочно лечиться». Женщины, пубертатные подростки и гражданские – со всеми ему приходилось непросто. Но особенно нервировали журналисты. С ними нужно иметь в виду, что каждое сказанное им слово будет потом процитировано и сделано смехотворным.

Он подозвал к себе двоих сотрудников. Они медленно, как в замедленной съемке, подошли в своих скафандрах к Блёму. И жестами попросили его залезть в некое подобие надувного презерватива на все тело.

Он сделал это отчасти из журналистского любопытства, отчасти из опасений, что опасность действительно существует. В любом случае он находился там, где, по его мнению, и следовало быть журналисту: в центре событий.

Фотоаппарат он так и не отдал, и мобильный тоже был по-прежнему у него. Он чувствовал себя вооруженным. Но злился на себя, что оставил пакетик с арахисовыми хлопьями на рабочем столе. Он сам страшно удивился, что именно сейчас, в этой ситуации, ему так захотелось арахисовых хлопьев.