Ярость

– Я хочу поехать к Уббо.

– К Уббо Гейде? Но зачем?

– Хочу спросить, что он об этом знает.

– Но ты же не думаешь, что… – теперь у Веллера тоже перехватило дыхание.

С трудом выговаривая слова, она выпалила:

– Франк, если кто-нибудь что-то и знает, то он.

– Я тоже поеду, – решительно заявил Веллер, но Анна Катрина этого не хотела.

– Нет. У нас с Уббо особая связь. Ты нужен мне в другом месте. Найди мне изображение доктора Вольфганга Штайнхаузена.

Веллер по-прежнему надеялся, что всему найдется какое-нибудь другое объяснение. Более подходящее под его мировоззрение. Но он боялся, что она права. Как будто в этом могли возникнуть сомнения, он подчеркнул:

– Я на твоей стороне, Анна. Можешь на меня рассчитывать.

– Я знаю, Франк, – ответила она. Но ей было очень приятно услышать это еще раз.

Она закончила разговор и оглядела главный вокзал Ганновера. Ей показалось, что она попала на другую планету. Во всех этих запахах и цветах было что-то нереальное. Мимо нее спешили люди с целеустремленными взглядами, словно ими управляла чужая воля.

Ее несло, словно корабль без штурмана, швыряемый волнами из стороны в сторону. Она почувствовала себя одинокой и брошенной, и ей захотелось снова позвонить Франку, чтобы просто услышать его голос, словно он мог снова поставить ее на якорь.

Потом она рванула прочь. В пятнадцать двадцать один с одиннадцатой платформы отходил региональный экспресс. С пересадками в Олденбугре, Санде и Джевере у нее был шанс попасть в Харлесиль.

Она не помнила график приливов и не знала, будет ли у нее возможность отправиться на остров. Но было слишком мало времени, чтобы узнавать об этом в интернете или в кассе вокзала. Ей не хотелось упустить шанс.

Она вбежала на эскалатор и начала поспешно пробираться мимо других пассажиров, вызвав гневные комментарии.

Анна Катрина успела вскочить на поезд незадолго до отправления, и ей даже досталось сидячее место. И тут ей стало нехорошо. Она не могла вспомнить, когда в последний раз что-нибудь ела. Желудок сжался, и во рту возник кислый привкус. Ей захотелось сплюнуть, но она сглотнула, злясь, что нет ничего попить.

Когда в вагон привезли тележку с закусками и напитками, она чуть не расцеловала от радости продавца. Она купила две бутылки воды, пакетик арахиса и попросила чего-нибудь крепкого. У него были «Егермейстер» и «Дорнкат». Она взяла «Дорнкат», только ради того, чтобы почтить память отца. Напиток оказался ужасным. Он был недостаточно холодным. Но ей все равно стало лучше. Это было как возвращение домой. Как поцелуй ее отца.

Ей на глаза навернулись слезы. Проглотив снова подступившую кислоту, она залпом выпила бутылку воды.

На сайте inselflieger.de ей удалось раздобыть место на самолет до Вангероге.





* * *


Она шаталась по пешеходным улицам Нордена, словно бродячая собака в поисках небрежно выброшенной обглоданной кости. Все казалось ей каким-то нереальным. Она подбросила письма с биологическим оружием и угрозой отравить питьевую воду, но этим людям, казалось, все было нипочем.

В одном из небольших домов школьники праздновали день рождения. Возле киоска с глинтвейном Тео люди по-прежнему набивались в три ряда. Перед аптекой крутилась маленькая карусель. Из рождественских киосков пахло жареным миндалем и вафлями. В кафе «Тен Кате» Беттина Гёшль пела с детьми рождественские песни. Стояла страшная суматоха. Народу набилось до самого входа, и все подпевали.

Она заправила светлые волосы обратно под капюшон и плотно намотала платок на рот и подбородок, словно ей было холодно. Она заглянула через витрину в кафе. Лучистые детские глаза ее разозлили. Все это предрождественское веселье казалось ей ужасным. Разве они не знают, что их ждет? Неужели этих невозмутимых остфризцев не волнует угроза?

Водопроводная станция в Хаге снабжала через магистральный водопровод более десяти тысяч домов в Нордене и Хаге. Вода добывалась из четырех артезианских скважин на глубине шестидесяти метров под землей. Специальные установки очищали ее от железа.

В Остфризии была прекрасная питьевая вода. Мягкая, и потому домашние фильтры здесь практически не использовались. Вода прекрасно подходила даже для детского питания. В ней не было нитритов и было мало поваренной соли.

Но это все им не поможет, потому что она нашла возможность отравить воду. От этих мыслей она улыбнулась, и ей стало теплее.

«Вы все у меня в руках. О да, какая торжествующая мысль. Вы все у меня в руках. Я могла бы убить вас… Могла бы…»

Она повыше подняла воротник куртки, чтобы спрятать пылающую шею.

Она смотрела на веселых людей, гордых родителей, любующихся своими детьми, поющими с Беттиной Гёшль рождественскую песню. В ней рассказывалось про ребенка, который должен был прочитать Санта-Клаусу стихотворение, но забыл текст. Поэтому ребенок решил станцевать перед Санта-Клаусом, и тому так понравился танец, что он начал танцевать вместе с малышом.

Дети хлопали в ладоши и хотели еще, и остфризская певица затянула следующую песню.

«Почему бы мне просто этого не сделать?» – подумала она. Шквал смертей может начаться уже сегодня вечером…

Она ненавидела Рождество и ненавидела детские песни.

Чего я, собственно, жду?

Ей нравилось шантажировать целую область, правительство, народ. Еще недавно она чувствовала себя маленькой, беспомощной и незащищенной. Но теперь все изменилось. Она больше не была игрушкой для этого мира. Теперь сам мир стал ее игрушкой. Наконец у нее в руках появилось оружие, чтобы обороняться.


Неважно, насколько они все были самоуверенны и веселы, у каждого из них было уязвимое место: питьевая вода. В среднем каждый человек потреблял по сто тридцать литров в день.

Уже скоро ваше торжество превратится в горестные вопли, мрачно радовалась она. Уже очень скоро.

Охмурить мастера с водопроводной станции не стоило ей никаких усилий. Матиас Лютьенс так изголодался по похвале, так жаждал любви и признания. Он стал для нее легкой добычей. Теперь его переполняло чувство вины по отношению к жене и детям. Просто разрывало на части. Он так и не смог ничего им сказать, словно весь мир может взлететь на воздух под действием далекого механизма. И необходимое для конца человечества кодовое слово должно прозвучать из его уст. Это слово – «развод», а может, «любовница» или «измена». Без него не обойдется в предложении, которое он неизбежно должен будет однажды сказать жене, если не закончит свою интрижку.

Он звал ее «моя вишенка». Прозвище казалось ей ужасно глупым, но ему она об этом не говорила, ведь любовь, дружба или секс были тут ни при чем. Ей нужен был доступ на водопроводную станцию, внутренние знания и возможность обойти систему охраны.

Из кафе вышла маленькая девочка со светлыми локонами. У нее в руке было пирожное на палочке. На первый взгляд сладость выглядела как большой леденец. Мать наклонилась к своей дочери, спрятала локоны под вязаную шапочку и вытерла малышке носик.

– Ну как, – спросила она четырехлетку, – вкусно?

– Охрененно! – с улыбкой ответила та и уставилась в лицо ужаснувшейся матери.

– Где ты услышала это слово? У вас говорят так в детском саду?

Малышка покачала головой и откусила еще кусочек пирожного. Пожевала и сказала с полным ртом шоколада:

– Так говорит папа.

Вишенка ухмыльнулась и даже немного пожалела, что отравление воды затронет и этого ребенка. Но уже через несколько шагов, когда она покупала себе жареную сосиску и с трудом стерпела, когда жирный остфризец пролез вперед и отодвинул ее со словами «Спокойно, барышня», от ее милосердия не осталось и следа. От него отвратительно пахло пивом. Она подавила побуждение достать нож и зарезать его.

А потом снова подступила эта пустота. Чувство неприкаянности. Чтобы не завыть, она впадала в эту бездонную ярость. Ей становилось легче. С яростью приходило высокомерие. Чувство превосходства над всеми. Возможность повелевать жизнью и смертью.

Танцующим шагом она прошла по Остерштрассе, мимо отеля «Райхсхоф» и банка. Она представляла этот город опустевшим. Из туристического он совсем скоро может превратиться в город мертвых. Все было в ее руках.

Улыбаясь, она направилась дальше, в сторону торгового центра «Нордер Тор». Ей захотелось посмотреть на город с крыши парковки, раскинув руки.

Какое ничтожество, подумала она. У вас даже нет гор. Чтобы посмотреть на мир сверху, приходится забираться на торговый центр.

У нее за спиной засигналил водитель черного «БМВ». Он высунулся из окна и крикнул:

– Ты мешаешь проехать! Людям нужно домой! Господи, пропусти же!

Она отошла в сторону и освободила путь. «БМВ» поспешно проехал мимо нее. Она увидела, как водитель непонимающе покачал головой и сказал жене что-то вроде: «Здесь постоянно ошиваются какие-то наркоманы».

Вишенка крикнула ему вслед:

– Ты уже мертв, говнюк! Мертв! Только ты об этом еще не знаешь!





* * *


Уббе Гейде сидел на своем любимом месте возле окна, в носках, которые связала для него из овечьей шерсти жена Карола. Рядом с ним стояла чашка чая и стакан водопроводной воды.

Он не собирался пить чай. Он был нужен ему для аромата, который словно говорил ему: здесь ты дома.

Чем дольше он смотрел на море, тем более безумным казался ему мир и тем меньше хотелось участвовать в его глупых играх.

На самом деле он знал, что рано или поздно все откроется. В этом новом мире тайну невозможно сохранить тайной.

Анна Катрина уже была на верхнем променаде и боролась с ветром, направляясь к его квартире, пока он наблюдал за волнами в их вечном естественном движении. Пенные гребни становились все выше, и ветер стучался в стекло, словно просился внутрь.

Карола стояла возле плиты и переворачивала на сковородке картофельные оладьи. Уббо их очень любил, особенно с луком и крабовым мясом. Она предпочитала сладкий яблочный мусс. У них было и то и другое.

Она посмотрела на мужа сзади. Она завидовала ему, что он может часами сидеть там и смотреть на море. Иногда она садилась рядом. Они даже держались за руку, как молодые влюбленные, и это после сорока лет совместной жизни. Неважно, сколь тяжелые удары им наносила судьба – их любовь была нерушима, и Уббо всегда старался, как мог. Даже эта инвалидная коляска со стороны казалась невероятно удобным креслом, устланным овечьей шкурой, скорее передвижным троном добродушного короля, чем вспомогательным средством для инвалида.

Она направилась к двери, когда раздался стук Анны Катрины. Перед ней возникла женщина с растрепанными от ветра волосами, слишком легко одетая и с таким выражением лица, будто она секунду назад узнала, что в матрасе, на котором она спала каждую ночь, находилось змеиное гнездо. С ядовитыми змеями…

Она ничего не сказала. Просто стояла, и Карола Гейде открыла дверь еще шире, чтобы впустить Анну Катрину в дом.

Анна Катрина принесла с собой холод, он окружал ее, словно кокон.

Карола закрыла за ней дверь.

Уббо медленно повернулся. На Вангероге он забыл, что такое спешка.

Увидев Анну Катрину, он догадался: она все знает.

Он предложил ей стул, но она не хотела садиться. Она продолжала стоять. Ее по-прежнему окружал холод, когда она сказала: