Ярость

Зигфрид сиял, как маленький мальчик, которому папа уже в третий раз позволил обыграть себя в шахматы. Из-за него провал Юстуса становился еще глубже. Они были как плюс и минус. Хороший сын, присмотревший за домом отца и увеличивший доходы, и ветрогон, спустивший все состояние за время папиного отсутствия.

Он снова задумался о самоубийстве. Только теперь этот план «Б» постепенно превращался в план «А». Юстус обдумывал место и способ.

Он чувствовал себя нелюбимым. Женой, биржей, своим компьютером и собственным телом.

Юстус плакал. Это было приятно. Больше всего ему хотелось сказаться больным и уйти с работы. Но это было невозможно. Никто не должен занимать его место даже на несколько минут. Тогда все полетит в тартарары.

То, что он делал, было недопустимо – во всяком случае, в таком объеме. Существовал контроль соблюдения безопасности.

Максимальная граница спекуляций составляла пятьдесят миллионов в день. Иногда он превышал эту границу в десятки раз. Чтобы не упустить из вида теневые счета и собственноручно подтвержденные поддельные гарантии, он создал специальные файлы и организовал систему для контроля процесса.

Сегодня вечером предстояла встреча инвесторов. Он должен будет рассказать о своей успешной стратегии, крайне выгодной для всех вкладчиков. Состоятельные люди не знали, куда девать деньги. Проценты были такими крошечными, что их съедала малейшая инфляция. Каждый искал стратегию, чтобы избежать убытков от инфляции. Но, к сожалению, она затрагивала и биржу.

Из-за волдырей между пальцами Юстус с ужасом ждал сегодняшней встречи. Он представлял, как будет протягивать клиентам влажную ладонь, а они потом – украдкой вытирать руки.

Юстус решил рискнуть. Он поехал домой, чтобы принять душ и накачаться таблетками. Может, Нееле даже удастся как-нибудь перевязать ему пальцы. Но нужно придумать какое-нибудь объяснение. Волдыри напоминали сыпь от заразной болезни. Кто доверит такому деньги?

Даже инвестиционный консультант с простудой или какой-нибудь другой нормальной человеческой болезнью выглядел бы куда надежнее. Люди предпочитают доверять свои деньги сильным, здоровым, образованным людям. А не невротику с больным желудком и слабым сердцем.

Нееле не было дома. Он предположил, что она развлекается с любовником, и это стало последней каплей. На полпути в Вильгельмсхафен, отель «Коламбия», он повернул обратно. Больше делать нечего. Игра окончена.

Правая нога так дрожала, что он с трудом удерживал педаль газа. Сейчас он во всем признается Нееле.

Когда он вернулся, в доме горели свечи. Свет выливался наружу, удивительно теплый, заманчивый, полная противоположность холоду офиса, который обычно окружал Юстуса.

После того как он во всем ей признается, они смогут вместе решить, что делать дальше.

Он действительно оказался бездарем, как всегда считал его учитель немецкого. Притворщиком и обманщиком. Очевидно, скоро он присоединится к шайке Квеку Адоболи, Ника Лисона и Жерома Кервьеля.

Он точно придумает что-нибудь получше смерти. Может, сможет потом написать книгу, как Квеку Адоболи, и выступать после тюрьмы на разных телешоу. Люди любят крупных мошенников…

Юстус подумал о Томасе Манне. Может, он как Феликс Круль? [12] Или капитан из Кёпеника? [13] Может, потом он станет народным героем?

Сейчас, когда он был готов капитулировать, это внезапно показалось не таким уж и плохим исходом – даже желательным. Будто это делало его каким-то особенным. Неважно как, но непременно вырвать себя из этого ужасного мира, в котором он сейчас томится.



В доме пахло рождественской выпечкой. Играла музыка. Какая-то пафосная классическая мелодия, столь любимая Нееле – ему она казалась примерно такой же прекрасной, как взрывы гранат или дребезжание разбитого окна.

Юстус повесил в гардероб пальто. Он не заметил Нееле. Она подошла сзади, закрыла ему глаза ладонями и, постоянно требуя, чтобы он не подглядывал, отвела в гостиную.

Он ожидал, что обнаружит там ее любовника. Возможно, теперь оба расскажут ему всю правду и признаются в своей любви. Что же, он не собирался препятствовать их счастью. В одиночку терпеть крушение легче, а если его посадят в тюрьму, у нее и так будет бесконечно много времени, чтобы крутить интрижки с другими мужчинами. Зигфрид Унтер, несомненно, тоже будет рад ее пожалеть.

Когда она усадила его в кресло и убрала ладони с глаз, он был готов ко всему. Но только не к этому.

На столе в гостиной, прямо перед ним, высилась пирамида из купюр. По сто, двести и пятьсот евро, тщательно собранные в стопки, с бандеролями сберкассы, лежащие друг на друге, как кирпичи, аккуратно и изумительно красиво. По сторонам, словно две оборонительные башни возле бумажной крепости, стояли бутылки шампанского.

– Ну что, удивлен? Думал, я на такое не способна? – спросила она.

Он быстро окинул взглядом комнату. Был ли здесь другой мужчина? Они что, хотели над ним поиздеваться?

– Что… Что это? – спросил он.

Она рассмеялась.

– Банкир спрашивает у меня, что это? Это деньги, мой дорогой. Твое спасение.

Юстус утратил дар речи. Он начал подозревать, что стимулирующие средства и таблетки для желудка образовали вместе какое-то абсолютно невыносимое сочетание.

Его спортивная жена встала рядом со столом и поставила на него правую ногу. Она напоминала африканского охотника, завалившего носорога. Только перед ней лежало не мертвое животное, а груда купюр. И она опиралась не на охотничье ружье, а на бутылку шампанского.

– Я подслушивала твои разговоры, – сказала она. Потом погрозила ему пальцем, словно строгая учительница в пятидесятые годы. – Почему ты не сказал мне правду? Я твоя жена. Ты же можешь доверять мне! Я бы помогла тебе. Поверь. Ну вот, видишь? Это доказательство. Давай поклянемся, что у нас больше никогда не будет друг от друга тайн. Никогда!

– Ты подслушала мой разговор с Хайнером Мюллерсоном?

Она кивнула.

– Да, ты, наверное, думал, что я на тренировке. Но я тогда прилегла отдохнуть и задремала, а когда проснулась, услышала твой разговор в гостиной. Тогда я все и поняла.

– Что ты поняла? Ты ничего не поняла!

Она начинала сердиться. Почему он не упал перед ней на колени, как она себе представляла? Почему не целовал ее ноги? Почему не был счастлив? Почему не признал, что она – его ангел-хранитель и спасла его? Почему он смотрит с такой злобой, почти ненавистью и при этом с недоверием?


Татуировка в виде пламени у нее на груди до основания шеи, из-за которой было столько скандалов, потому что у жены консультанта по капиталовложениям не должно быть заметных татуировок, словно начала по-настоящему нагреваться. Она светилась на коже Нееле, и казалось, вот-вот загорится. Ей захотелось принять холодный душ, чтобы погасить пламя.

Эта реакция была ей слишком хорошо знакома. Татуировка давала сигнал, когда ситуация становилась действительно опасной.

– Где ты взяла деньги? – спросил он.

– В горе и в радости, поклялись мы когда-то. А ты даже не поделился со мной, что пришло время горя. Во всяком случае, вербально. Но я смогла это по тебе увидеть. Твое лицо, твое тело говорили со мной четким, понятным языком. Ты больше не желал меня. Я жила здесь, как переставшее быть востребованным предложение.

– Я задал вопрос: где ты взяла деньги? Они настоящие?

Он схватил пачку и пропустил купюры сквозь пальцы, как игральные карты.

– Сколько здесь?

– Оцени сам.

– Я задал тебе вопрос: сколько здесь? Нееле, пожалуйста, давай без загадок.

– Я еще их не пересчитала, но предполагаю, здесь ровно десять миллионов. Похоже?

Он снова спросил, откуда деньги, и выглядел таким бледным, словно вот-вот потеряет сознание. Она надеялась выпить с ним шампанского, что они снова принесут друг другу свадебные клятвы, поклянутся в вечной любви и у них наконец снова все будет прекрасно, как вначале, когда он был юным героем, а она – прекрасной принцессой.

Она начала рассказывать с конца. Ей казалось, так веселее. Сначала – историю с Санта-Клаусами и как она организовала на «Фейсбуке» флешмоб. Потом она рассказала о письмах с шантажом.

Он только качал головой и хлопал себя по щекам.

Как она придала письмам особую значимость, положив в них в качестве доказательства биологическое оружие. Дойдя до этой части истории, она сначала молчала. Боялась, что для него это будет уже слишком.

По его просьбе она принесла стакан воды. Про шампанское сегодня можно было забыть.





* * *


Ну да, он запихнул в себя два куска кремового торта и выпил слишком крепкого остфризского чая с леденцами и сливками, который до сих пор стоял у него в горле. Руперт пил черный чай, следуя его названию, – черным.

Опустившись в кишки, торт начал набухать и тяжелеть. Ему захотелось выпить виски и желательно заесть его жареной колбасой с карри, очень острой, чтобы избавиться от сладкого привкуса.

Но вместо этого жена и теща решили взять его в оборот. Они заняли стратегически выгодную позицию, чтобы он не смог выйти, не подняв одну из них со стула.

Беата многоречиво поведала о том, как у нее сломался компьютер, а ей нужно было связаться с подругами, потому что планировалась встреча одноклассников, и поэтому она воспользовалась его компьютером и случайно прочитала почту. Она практически наизусть выучила письмо, полученное от Марии Реннефарт-Нойманн.

По спортивным показателям, Руперт был на двенадцать с половиной лет старше своего реального возраста. Беата, как верная и заботливая жена, все обдумала и, заручившись поддержкой матери, решила убедить Руперта, что занятия фитнесом принесут в его жизнь новую радость.

Пока его жена говорила, теща как по волшебству достала из сумочки скакалку и продемонстрировала ему, как с ней правильно прыгать. Подпрыгивая вверх и вниз, она так быстро крутила веревку, что казалось, будто она прыгает в огромном яйце. Руперт изо всех сил старался не смотреть на ее огромную грудь – если на свете и были вещи, которые его не интересовали, так это грудь его тещи.

Беата утверждала, что это не только развивает мускулатуру ног и спины, но также благотворно влияет на систему кровообращения и помогает от проблем с равновесием.

– У меня нет проблем с равновесием! – защищался Руперт. Ему совершенно не хотелось скакать с двумя кусками кремового торта в брюхе, словно кенгуру. Но ему никогда не удавалось дать женщинам достойный отпор, и не прошло и десяти минут, как он уже прыгал через скакалку, которую Эдельтраут и Беата крутили вместе. И высоко подскакивал каждый раз, когда они кричали: «Хоп!»

Несколько раз он опоздал или подпрыгнул недостаточно высоко, и с тех пор задирал колени чуть ли не до подбородка. Крестцово-подвздошный сустав уже давал о себе знать. Руперту казалось, что кто-то выстрелил ему в спину, но он мужественно продолжал упражнение. Он не хотел всех подвести.

Потом в спине что-то по-настоящему хрустнуло. Боль стала невыносимой. Руперт больше не смог выпрямить правую ногу и не смог устоять на одной левой. Скакалка упала на пол, и рядом опустился сам Руперт.

Он не смог подняться самостоятельно. Женщины вместе дотащили его до дивана и помогли закинуть ноги.

– Вот видишь, – сказала Беата, – насколько тебе необходимы занятия?

Она вытерла с его лба капли пота, выступившего скорее от боли, чем от напряжения.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спросила она.

Руперт кивнул, превозмогая боль, и с искаженным страданиями лицом попросил двойную порцию виски.

Теща отвела Беату в сторонку и прошептала дочери:

– Лучше сделай ему ромашковый чай, а потом – ледяной компресс для спины.

– Я не хочу ромашковый чай, – захныкал Руперт, – я хочу виски.

– Ага, – рассмеялась Эдельтраут, – а я хочу быть принцессой и наблюдать, как за меня сражаются принцы на турнирах. Но, к сожалению, этому не бывать, как и твоему виски.