Ясный новый мир

Илецк (Соль-Илецк), железнодорожный вокзал.

Штабной поезд корпуса Красной гвардии.

Полковник Бережной Вячеслав Николаевич

Долог был путь корпуса Красной гвардии по железным дорогам послереволюционной России от Эрзерума до Илецка. Выступив из Эрзерума, эшелоны нашего корпуса проследовали через Сарыкамыш, Карс, Александрополь (Гюмри), Тифлис, Гянджу, Баку, Петровск, Гудермес, Минеральные Воды, Армавир, Тихорецкую, Сальск, Зимовники, Царицын, Саратов, Уральск…

И вот он – Илецк, до которого добрались через сорок дней блужданий по железным дорогам «Единой и Неделимой». От Минвод до Царицына эшелоны корпуса шли по землям Всевеликого Войска Донского, где только-только улеглась смута, вызванная мятежом генерала Краснова.

Тяжелые пушечные бронепоезда, раскрашенные в коричнево-зеленые цвета камуфляжа, и эшелоны с бронетехникой и бойцами лязгали колесами на стыках рельсов, напоминая казачкам о том, что продолжение смуты может закончиться для ее участников большими неприятностями. Правда, станичники и сами не рвались начать братоубийственную войну. Да и не находилось уже для такой войны причин. Первые же декреты советской власти резко снизили напряженность между казаками и иногородними.

Войсковой старшина – а ныне атаман – Миронов крепко держал власть в своих руках, и была уже надежда на то, что вовсе обойдется без войны. Другая битва намечалась в казачьих станицах и селах иногородних – битва за урожай. Те казаки и иногородние, которые выжили на Германской войне и вернулись домой, отлюбили жен за все время разлуки и с жадностью набросились на привычный сельский труд. Не до войны им сейчас, не до смуты.

Вот и смотрит сейчас казак на покосе, отерев с лица пот, как пролетают мимо эшелоны, нагруженные хорошо вооруженными и обмундированными бойцами. Смотрит и благодарит Бога, что пока у Советской России есть такие люди, он может дома заниматься мирным трудом, а не мчаться на всем скаку под свист пуль в атаку на пулеметы.

Население в одиннадцать тысяч жителей, мухи, пыль, ужасная жара даже в начале июня – такова узловая станция, где мы должны получить приказ, который определит – двигаться нам в Туркестан, на подавление басмачей, или же в другую сторону. Приказ, кстати, уже пришел, вот он – телеграфный бланк с колонкой пятизначных чисел.

Из шифровального отдела мне принесли уже расшифрованную телеграмму, и мы с Михаилом Васильевичем Фрунзе склоняемся над ней, вчитываясь в отпечатанные строки. И нам становится все ясно.

Михаила Васильевича товарищ Сталин отзывает в Питер. Хватит, нагулялся наркомвоенмор по городам и весям, навоевался с зарубежными супостатами и прочими врагами советской власти, пора и честь знать. Пожары на окраинах в основном потушены, и лишь кое-где тлеют отдельные дымки. Теперь настало время поработать на перспективу и заняться стратегией. В любом случае из-за плеча Первой мировой обязательно появится Вторая, и Советская Россия к ней должна быть готова.

А корпусу Красной гвардии и мне лично поступил другой приказ. Путь наш лежит на восток – в Иркутск и Читу, где на границе с Маньчжурией сложилась тревожная ситуация. Императорская Япония – молодой хищник, отобравший у Германии Циндао – посчитала, что с бушующей на западе мировой войной ее уже ничего не связывает. Зато Страна восходящего солнца давно облизывается на северную Маньчжурию, а также на дальневосточные и забайкальские владения бывшей Российской империи. До сих пор сдерживали японцев только воспоминания о кровавых гекатомбах Русско-японской войны. Девяносто тысяч безвозвратных потерь за ту войну – это слишком много для немногочисленного японского народа, особенно учитывая то, что русские тогда потеряли вдвое меньше. Если бы император в Петербурге был бы хоть чуточку пожестче, то японцам пришлось бы вешаться прямо там, на сопках Маньчжурии.

Разгром 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр при Цусиме еще не означал проигрыша войны, потому что на суше Россия, уже имеющая в тылу Транссиб с Кругобайкальской железной дорогой, могла сражаться долго, перемалывая в сухопутных сражениях одну японскую армию за другой. В таком случае мир был бы заключен на русских условиях, и после того, как у японского императора Муцухито просто не хватило бы солдат. Но в Петербурге сидел тот, кто сидел, и та война кончилась так, как она кончилась. И возможность все переиграть и у тех, и у других появилась только сейчас.

Теперь, когда Россию одолела смута, особенно заметная на окраинах, самураи решили, что у них снова появился шанс… Первую попытку предприняли зимой и чужими руками, но атаману Семенову тогда сильно не повезло. Вторжение в Даурию было отбито, большая часть семеновской банды и приданных ей японских солдат полегли в бою, а сам Семенов и его ближайшие подручные попали в плен и впоследствии были повешены в Чите по приговору революционного трибунала.

Но, по данным разведки, самураи на этом не успокоились и решили повторить попытку, на этот раз начав против Советской России неприкрытую агрессию. В Джайрене (бывший русский Дальний), а также в Фузане (нынешний Пусан) каждый день с транспортов выгружались японские солдаты, направляясь затем на север – к Мукдену, Хасану и далее, в зону КВЖД, в которой, благодаря бездействию генерала Хорвата, японских солдат собралось уже несколько дивизий.

Первым пунктом приказа было присвоение мне внеочередного звания генерал-лейтенанта Красной гвардии. О как! Товарищ Сталин вспомнил, что корпусом командует подполковник! Доверие, конечно, немалое, но и ответственность тоже большая. К тому же мою политическую «няньку» – товарища Фрунзе – от меня забирают, не оставив никого взамен. Поверили, значит, в меня! И правильно сделали – Бережной воюет за совесть, а не за страх.

Вторым пунктом приказа шла задача, простая, как коровье мычание. В случае начала агрессии со стороны Японской империи, или при поступлении соответствующего шифрованного приказа командования, я, получив права красного наместника Дальнего Востока, должен силами своего корпуса и приданных местных частей Красной гвардии огнем и мечом пройти по КВЖД, выметая оттуда самурайскую нечисть.

Задача осложнялась еще и тем, что лето – не зима, и кадрированные части Забайкальского территориального корпуса Красной гвардии, которыми командует Сергей Лазо, собрать можно будет только в том случае, если японцы, сминая пограничные заслоны, толпой попрут через границу.

Что казака, что мужика летом от хозяйства оторвать никак нельзя, разве только угрозой чего-то настолько ужасного, что и вообразить трудно. Когда пьяный косорылый унтер зарубит твою жену, а солдаты толпой на сеновале снасильничают дочку – только после этого вскипит в еще не знавших вражеских нашествий сибиряках ярость благородная. Но боюсь, что тогда будет уже поздно. Придется моему корпусу одному драться против всей императорской армии…

– Да, Вячеслав Николаевич, – сказал Фрунзе, почесав в затылке, – нелегкую задачу поставил вам товарищ Сталин. Но мы уверены, что вы сможете ее выполнить…

– Бог не дает креста не по силам, Михаил Васильевич, – я хмуро посмотрел на Фрунзе, – отобьемся в любом случае, и задачу, поставленную партией и правительством, выполним. Но сколько народа поляжет зря – мне даже страшно представить… Короче, так, Михаил Васильевич, – мне будет дорог каждый штык или шашка, каждое орудие или бронепоезд. Молю вас Христом, Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, и прочими классиками, чтобы вы подкинули мне пару кадровых дивизий в довесок к моему корпусу, а также как можно больше артиллерии и бронепоездов. В любом случае боевые действия будут вестись вдоль железных дорог, и бронепоезда в них станут главным ударным оружием.

– Не так все плохо, Вячеслав Николаевич, – покачал головой Фрунзе, – в территориальном корпусе у Лазо имеются две кадровых бригады с хорошими командирами. Это разведывательно-штурмовая бригада вашего товарища, старшего лейтенанта Бесоева, которому по совокупности заслуг присвоено звание подполковника. И бригада лесных егерей полковника Слащова…

– Слащов, – кивнул я, – это еще тот перец. Отличный тактик, мастер маневренной войны. Если японцы сунутся, то он их заставит умыться кровью. Но одного Слащова для решающей победы будет недостаточно. Проблему подавляющего численного превосходства противника не сможет решить даже дюжина Слащовых.

– Вы, Вячеслав Николаевич, – сказал Фрунзе, – делайте свое дело, а мы будем делать свое. Много войск я вам обещать не могу – ну, пару дивизий, не больше. Трехмиллионной Красной армии в нашем распоряжении не имеется, но предметами материального обеспечения вас снабдят в полном объеме, ибо от мировой войны этого добра осталось навалом. Для антияпонской борьбы попробуйте использовать в деле местных товарищей – я имею в виду китайцев, – организуйте из них взводы, роты и даже батальоны. Ну, вы меня понимаете…

Я товарища Фрунзе понял. После страшного напряжения Первой мировой, когда царь Николай, пойдя на поводу у французов, призвал даже запасных четвертой очереди (что, собственно, и разложило армию), Советская Россия еще как минимум лет десять-пятнадцать не сможет себе позволить содержать постоянную армию свыше полумиллиона штыков и сабель.

Трехмиллионная Красная армия, которая в нашей истории возникла в ходе Гражданской войны, – это совсем не показатель. Большая ее часть не отличалась хорошей боеспособностью и имела крайне низкую дисциплину (что особенно ярко показала Польская кампания), в силу чего большинство красных частей пришлось расформировать сразу после ликвидации крымского плацдарма Врангеля. Лучше меньше, да лучше – видимо, это и в самом деле правильно.

Пройдет совсем немного времени – раздастся гудок паровоза, и наш поезд продолжит движение в новый этап жизни в этом бурном и горячем послереволюционном времени. Если нам и в самом деле суждено взять тут реванш за Русско-японскую войну, то мы обязательно это сделаем.



12 июня 1918 года.

Петроград. Таврический дворец.

Глава ИТАР Александр Васильевич Тамбовцев

Я с любопытством смотрел на сидящую передо мной даму средних лет. Мария Спиридонова сейчас меньше всего напоминала «самую популярную и влиятельную женщину России» – так называл ее в нашей истории американский журналист Джон Рид.

Ее лицо выражало сильное волнение и растерянность. Спиридонова мялась, видимо, еще не решив, как ей себя вести со мной. Для нее я представлял собой темную лошадку, ведь до октября 1917 года она ничего не слышала обо мне, хотя эсеры и эсдеки, находясь на каторге или в ссылке, были друг с другом достаточно откровенны.

Не желая больше испытывать терпение своей посетительницы, я взглянул на нее и поинтересовался:

– Мария Александровна, вы хотели меня видеть. Я готов внимательно выслушать вас. Если же вы сейчас не готовы к откровенному разговору со мной, тогда можно будет перенести его на другой день.

Спиридонова с тоской посмотрела на меня, тяжело вздохнула и начала излагать то, что, как я понял, мучило ее последние дни.

– Товарищ Тамбовцев, я пришла к вам, как человек, преданный делу революции. Прошу понять меня правильно – я всегда презирала доносчиков. Но в данном случае я перестала бы себя уважать, если бы утаила от своих товарищей то, что мне удалось узнать совсем недавно.

И она подробно рассказала мне о визите в Петроград Бориса Савинкова и о том, что он ей предложил во время встречи. Я не стал говорить Спиридоновой о том, что кое-что из того, что она сообщила, мы уже знали. Появление в Советской России такой заметной и известной многим политической фигуры, как Савинков, не могло остаться незамеченным. К тому же Александрович, за которым мы давно уже приглядывали, явно страдал недержанием речи. Он разболтал о своей встрече с бывшим подручным Евно Азефа кое-кому из своих приятелей. Ну, а далее, как говорил папа Мюллер: «Что знают двое – знает и свинья».


Мы, конечно, предполагали, что рано или поздно Борис Савинков вернется в родные пенаты, и заранее предприняли кое-какие меры для того, чтобы взять его под наблюдение. Лишь одного мы не знали точно – на кого он будет в этот раз работать – на французов или британцев. Оказалось – на французов.

Ну что ж, как говорил поэт Лермонтов: «Постой-ка, брат мусью…»

– Товарищ Тамбовцев, – взволнованно закончила свой рассказ Мария Спиридонова, – надо сделать все для того, чтобы остановить Савинкова. Этот человек погубит немало честных социалистов-революционеров, которые поверят в его пламенные речи и поднимут оружие на представителей народной власти. Скажу сразу – я не всегда и не во всем согласна с тем, что делают большевики. Мне чужды их грубые шаги и их союз с некоторыми из «бывших», но нам, левым эсерам, надо быть с ними в контакте, потому что за ними идет масса, выведенная революцией из состояния застоя. Но одно дело критиковать Сталина и Ленина, и совсем другое – поднять против них мятеж.

– Вы абсолютно правы, Мария Александровна, – постарался я успокоить Спиридонову. – Можно иметь взгляды, отличные от других революционеров – а вы ведь должны согласиться со мной, что товарищи Сталин и Ленин – настоящие революционеры. Но ни в коем случае нельзя переступать ту опасную черту, за которой начинается кровавая смута. Вы прекрасно понимаете, что мятеж Савинкова изначально обречен на поражение. С обеих сторон будут жертвы, прольются потоки крови – но что эти жертвы и кровь для Савинкова, который опять рассчитывает выйти сухим из воды, и его хозяев из Парижа… Но мы – не они, и не можем позволить, чтобы такое произошло.

– Я очень рада, Александр Васильевич, – Мария Спиридонова впервые обратилась ко мне по имени-отчеству, – что мы с вами нашли общий язык. Хотелось бы, чтобы наш разговор стал известен товарищу Дзержинскому. Ведь он у вас, у большевиков, служит кем-то вроде начальника красной охранки, – моя собеседница криво усмехнулась. – Савинкова надо остановить, и чем быстрее, тем лучше. Я хорошо знаю этого человека – он азартен и может поднять мятеж в самое ближайшее время.

– Товарищ Дзержинский должен сейчас подойти, – я взглянул на часы. – А пока, без него, следует подумать о том, как лучше обезвредить Савинкова. Можно, конечно, арестовать его – для этого имеющейся у нас информации вполне достаточно. Но нельзя гарантировать, что господа из Парижа не найдут другого человека, который, не имея такой известности, как Савинков, будет менее заметен и сможет организовать мятеж, во время которого погибнут люди. Следовательно… – я внимательно посмотрел на Марию Спиридонову.

Она понимающе мне кивнула.

– Вы, Александр Васильевич, – сказала она, – хотели бы выявить все связи Савинкова и всех тех, кто разделяет его желание выступить с оружием в руках против правительства Советской России? То есть провести что-то вроде жандармской провокации…

– А у вас есть какое-то другое предложение? – ответил я вопросом на вопрос. – Я с удовольствием его выслушаю.

Спиридонова лишь пожала плечами. Она прекрасно понимала, что с такими людьми, как Савинков, можно бороться, лишь проведя нечто вроде операции «Синдикат-2»[1].

Конечно, ей очень не хотелось играть роль провокаторши, чтобы заманить своего бывшего товарища по партии в ловушку. Но нельзя быть чуть-чуть беременной. И Мария Спиридонова решилась.

– Хорошо, Александр Васильевич, я согласна помочь товарищу Дзержинскому остановить Савинкова. Я лично не желаю, чтобы те из моих товарищей, кто попадется на удочку этого авантюриста, пролили кровь таких же, как и они, революционеров. Только, товарищ Тамбовцев, я прошу вас дать мне слово – те, кто не замарает свои руки кровью, не должны быть строго наказаны.

– Обещаю, – ответил я. – На эту тему у нас с товарищами Дзержинским и Сталиным уже был разговор. Они согласились, что добровольно сложивших оружие и давших слово не вести вооруженную борьбу против советской власти амнистируют и отпустят на все четыре стороны. Но мы не обещаем ни жизни, ни здоровья, ни свободы тем, кто не пожелает сложить оружие, или тем, кто будет замешан в убийствах и насилиях.

– Это вполне справедливо, – мотнула головой моя собеседница. – Скажите, что я должна сделать?

Тут раздался стук в дверь, и в мой кабинет вошел Железный Феликс. Он поздоровался со мной и со Спиридоновой, которую хорошо знал еще с дореволюционных времен, потом снял свою, ставшую уже привычной, солдатскую фуражку и, пригладив волосы, уселся за стол.

– Я вижу, что вы, товарищ Тамбовцев, уже успели переговорить с товарищем Спиридоновой, – сказал он. – Я знаю Бориса Савинкова еще по Варшаве и прекрасно представляю, что может натворить этот авантюрист, если его вовремя не остановить. Как я понимаю, товарищ Спиридонова тоже так считает?

Лидер партии левых эсеров кивнула, соглашаясь с Дзержинским.

– Ну вот и отлично, товарищ Спиридонова, – Дзержинский выразительно посмотрел на меня, предлагая мне рассказать о плане оперативной комбинации, которую мы с ним разработали.

Я раскрыл свой блокнот и, посмотрев на своих собеседников, начал.

– Мария Александровна, вам следует снова встретиться с Савинковым и сказать ему, что некоторые из ваших товарищей готовы участвовать в вооруженном выступлении. И еще, – я внимательно посмотрел на Спиридонову, – вы скажете, что у вас появился знакомый с эскадры адмирала Ларионова. Он не занимает высокие посты в большевистской иерархии, но то, что он может рассказать – естественно, не бесплатно, – должно заинтересовать Савинкова и его кураторов. Наша задача – взять под контроль штаб подготовки мятежа и узнать заранее все планы Савинкова. Ну и, если получится, то выявить его зарубежные связи. Вот вкратце наш план. А более подробно мы проработаем его тогда, когда будем располагать всей информацией.

– Товарищ Спиридонова, – сказал Дзержинский, – здесь мы с вами встречаться больше не станем – это для вас слишком опасно. Александр Васильевич даст вам несколько явок, где мы будем обсуждать все текущие вопросы. А также некоторые вещи, которые пригодятся вам в вашей работе.

Я достал из ящика стола карманную рацию и портативный радиомикрофон, замаскированный под брошь.

– Как пользоваться этими приборами, я научу вас чуть позже, – сказал я, в то время как Спиридонова с округлившимися от изумления глазами наблюдала за моими манипуляциями. – Думаю, многое из того, что вам еще предстоит узнать, окажется для вас весьма удивительным. Но всему свое время…



15 июня 1918 года, утро.

Германская империя.

Ставка верховного командования в Спа

Присутствуют:

Император Вильгельм II;

главнокомандующий – генерал от инфантерии

Эрих фон Фалькенхайн;

командующий группой армий «Фон Белов»

(1-я, 7-я, 9-я) (Парижское направление) – генерал

от инфантерии Фриц фон Белов;

Командующий группой армий «Принц Леопольд» (2-я, 17-я, 18-я) (Амьенское направление) – генерал-фельдмаршал принц Леопольд Баварский;

мужчина средних лет в русском камуфляже без знаков различия.

– Господа, – сказал кайзер, глядя на своих славных генералов, – у нас есть единственный шанс изменить ход боевых действий в нашу пользу. Должен открыть вам горькую правду – несмотря на то, что у нас есть все необходимое для ведения боевых действий и функционирования экономики, терпения у германского народа хватит лишь на полгода. Или за это время мы разгромим Францию и, оставшись один на один с Британией, сможем снизить военное напряжение, или германские солдаты сами решат вопрос в пользу мира по русскому образцу.