Кафка на пляже

Как только мы туда прибыли, я посмотрел на часы, так что запомнил точно. 11:55. До места, откуда начинался подъем, ехали на велосипедах, а дальше – со всех ног по горной дороге на своих двоих.

На месте мы увидели, что кто-то из детей уже немного пришел в себя. Сколько? Трое… четверо… что-то в этом роде. Они еще были как в тумане, поэтому на ноги встать не могли и, шатаясь, пытались подняться, опираясь руками о землю. Остальные по-прежнему лежали на земле, но к некоторым, похоже, сознание постепенно возвращалось – они начинали медленно шевелиться, совсем как большие жуки. Зрелище совершенно дикое!.. Удивительно ровная открытая площадка, будто специально вырубленная в лесу, залита ярким осенним солнцем. И на ней в разных позах – шестнадцать ребятишек. Кто-то шевелится, кто-то лежит без движения. Мне это напомнило сцену из авангардистского театрального спектакля.

Я забыл, что я врач, забыл о том, что должен делать, дыхание перехватило, я словно окаменел. И не я один. Все, кто был со мной, на какое-то время так или иначе впали в ступор. Мне даже показалось, как ни странно это звучит, что по какой-то ошибке нам открылась картина, которую обычный человек не должен видеть. Время было военное, поэтому даже в деревне мы, врачи, готовились ко всяким критическим ситуациям. Я – частица своего народа и должен хладнокровно исполнять свой долг, что бы ни случилось. Но я буквально застыл на месте от увиденного.

Все же я быстро взял себя в руки и приподнял одну девочку. Она была как тряпичная кукла – из нее будто все силы выкачали. Дыхание нормальное, хоть сама и без сознания. Глаза открыты как обычно, куда-то смотрят, двигаются влево-вправо. Достав из саквояжа маленький фонарик, я посветил ей в зрачки. Никакой реакции. Глаза жили, что-то видели, однако на свет не реагировали. Непонятно. Я проверил еще несколько Детей и получил тот же результат.

Тогда я стал измерять пульс и температуру. Пульс в норме – порядка пятидесяти-пятидесяти пяти ударов. Температура, помню, у всех была тридцать шесть с чем-то. Или примерно тридцать пять с половиной? Да, у детей в этом возрасте пульс бывает замедленный, а температура ниже чуть не на целый градус. Никакого запаха изо рта. Горло и язык тоже в порядке.

В общем, на первый взгляд признаков пищевого отравления я не обнаружил. Рвоты ни у кого не было. Ни расстройства желудка, ни болей. Если человек отравился, через какое-то время у него обязательно проявится хотя бы один из этих трех симптомов. Убедившись, что это не отравление, я сразу вздохнул с облегчением. Но что же все-таки произошло?

Симптомы напоминали солнечный удар. Летом с детьми так часто бывает. Упадет один – смотришь, и другие следом валятся. Как заразная болезнь. Но ведь стоял ноябрь. Да еще прохладно, лес кругом. Ну один-двое – куда ни шло, но чтобы сразу у всех шестнадцати солнечный удар… Такого просто не могло быть.

Газ! Вот следующее, о чем я подумал. Отравляющий газ, похоже, нервно-паралитический. Природный или искусственный… Но откуда ему взяться здесь, в безлюдном лесу? Однако если предположить, что это газ, тогда все логически объяснимо. Дети вдыхали его вместе с воздухом, и с ними случился обморок. А на классную руководительницу, взрослого человека, он не подействовал – концентрация не та оказалась.

Ну хорошо! Чем же им помочь? Я совершенно растерялся. Простой сельский врач, что мог я знать о специальных отравляющих газах! Что делать? С горы специалистам не позвонишь, не посоветуешься. Правда, к кое-кому из детей сознание вроде бы постепенно возвращалось. Может, подождать и все само собой восстановится? Перспектива радужная, но, по правде сказать, ничего более подходящего в голову не приходило. Я решил ребят больше не тормошить и стал наблюдать, что будет дальше.



Как вам показался воздух? Вы ничего необычного не почувствовали?



Я тоже об этом подумал и, когда мы добрались до места, специально сделал несколько глубоких вдохов. Но воздух был самый обыкновенный – пахло зеленью и свежестью, как всегда в горах в лесу. С цветами тоже ничего не произошло, они не поникли, не поблекли.

Я проверил грибы, которые насобирали дети. Их было немного – видно, ребята только начали, когда с ними это случилось. Грибы все были хорошие, съедобные. Я уже давно в этих местах, поэтому в грибах разбираюсь. Но в тот раз, само собой, я был особенно внимателен: захватил их с собой и потом показал человеку, который о грибах знал все. Я не ошибся: грибы оказались нормальные, неядовитые.



Дети были без сознания. Вы сказали, что у них глаза как-то двигались. А еще какие-нибудь отклонения вы обнаружили? Симптомы, реакции?.. Может, расширенные зрачки? Или белки, не того цвета были? Или мигали не так?



Нет-нет. Глаза действительно ходили туда-сюда, как прожектор, но и только. В остальном все было в норме. Дети что-то видели. Точнее сказать, они не видели того, что видели мы, но зато видели нечто такое, чего мы не видели. Скорее даже не видели, а могли наблюдать. Вот такое у меня впечатление. Лица ничего не выражали, но казались очень спокойными. На них не было ни боли, ни испуга. Потому я и решил оставить их в покое и посмотреть, как пойдет дальше. Ребята не мучились. Вот я и подумал: может, какое-то время не делать ничего?



Об этой версии с газом говорил кто-нибудь?



Говорили. Хотя для всех, как и для меня, то, что произошло, было полной загадкой. Я ни разу не слышал, чтобы в наших краях кто-то пошел в горы и отравился газом. Но тут завуч, кажется, – точно, он – заявил: «А может, это американцы? Может, они бомбу с отравляющим газом сбросили?» Тогда классная руководительница сказала, что перед тем, как подниматься в юру, видела в небе самолет, вроде «Б-29». Как раз над горой пролетал. И все сразу заговорили, что, дескать, верно, так оно и есть: Америка испытала бомбу с отравляющим газом. У нас в округе ходили слухи, что американцы изобрели какую-то новую бомбу. Никто, естественно, не мог понять, зачем понадобилось сбрасывать ее в такой глуши, но ведь ошибки тоже бывают. Никто не знает, что может случиться.



Значит, мало-помалу дети сами приходили в себя?



Совершенно верно. У меня прямо камень с души свалился. Они зашевелились, пошатываясь стали подниматься на ноги; постепенно к ним возвращалось сознание. На боль никто не жаловался. Дети словно просыпались после глубокого сна, очень тихо. Вместе с сознанием нормальной жизнью начали жить глаза. Зрачки на свет фонарика уже реагировали как обычно. Но нам пришлось еще подождать, прежде чем ребята смогли что-то сказать. Они были как сонные мухи.

Мы стали расспрашивать одного за другим, просили рассказать, что с ними случилось. Но дети только рассеянно смотрели на нас, будто сами себя не помнили. Как поднимались на гору и начинали искать грибы, память еще зафиксировала, но дальше – полный провал. Они даже не представляли, сколько прошло времени. Им казалось: только что они занялись грибами, как вдруг будто занавес упал, и в следующий миг они уже лежат на земле и вокруг толпятся взрослые. Дети никак не могли понять, почему у нас такие серьезные лица и вообще из-за чего такой шум. Похоже, наше присутствие их даже испугало.

И только один мальчик – из тех, кого эвакуировали из Токио, – все не мог очнуться. Его звали Сатору Наката. Да, точно – Сатору Наката. Маленький такой, худенький. Сознание никак не хотело к нему возвращаться. Он лежал и все водил глазами из стороны в сторону. Мы спустили его с горы на руках. Остальные дети шли сами, будто ничего и не случилось.



Выходит, за исключением этого паренька, Накаты, у остальных все обошлось без последствий?



Именно так. Никаких видимых последствий я не обнаружил. На боли, недомогание никто не жаловался. Вернувшись в школу, я прежде всего внимательнейшим образом осмотрел детей – вызывал по очереди в медкабинет и проверял все, что можно: измерял температуру, прослушивал стетоскопом сердце, проверял зрение. Заставлял их решать простые примеры, стоять с закрытыми глазами на одной ноге. Но все функции были в норме. Повышенной утомляемости я тоже не нашел. На аппетит никто не жаловался. Все остались без обеда и потому сильно проголодались. Рисовые колобки смели подчистую.

Этот случай не давал мне покоя, поэтому я еще несколько дней заходил в школу понаблюдать детей. Приглашал кого-то в медкабинет, чтобы немного поговорить, но ничего страшного не заметил. Они два часа пролежали на горе без сознания – случай далеко не ординарный – и абсолютно никаких последствий, ни для психики, ни для физического состояния. Школьники, похоже, даже не помнили, что с ними приключилось. Все вернулось на круги своя, и жизнь спокойно потекла дальше. Дети ходили на занятия, пели песни, на переменах носились радостно по школьному двору. И только классная руководительница после этого случая долго не могла оправиться от шока.

А тот мальчик, Наката, – он один так и не пришел в сознание, и на следующий день его отвезли в город Кофу, в университетскую больницу, а оттуда сразу перевели в военный госпиталь. В наш городок он больше не вернулся. Что с ним стало, – мы так и не узнали.

Об этом случае ни одна газета не написала. Наверное, власти не разрешили, чтобы людей не будоражить. Шла война, и любые непроверенные слухи вызывали у военного командования страшную нервозность. Ситуация на фронтах становилась все тяжелее: на юге армия сражалась героически, но продолжала отступать, американцы все ожесточеннее бомбили города. Немудрено, что накапливавшаяся усталость от войны, распространение в народе антивоенных настроений вызывали страху командования. Через несколько дней объезжавший округу полицейский чиновник строго предупредил, чтобы мы без нужды не распространялись о происшествии.

Этот поистине необъяснимый случай так или иначе оставил горький осадок. Честно говоря, у меня начинает щемить в груди, когда я о нем вспоминаю.






Глава 5




Я так и не увидел, как автобус проезжает по мосту через Сэто Найкай[8]. Проспал. А так хотелось посмотреть эту громадину, ведь я этот мост только на карте видел. Кто-то легонько тряхнул меня за плечо.

– Эй! Приехали. Просыпайся, – услышал я голос своей попутчицы.

Потянувшись в кресле, я тыльной стороной руки протер глаза и посмотрел в окно. Автобус действительно стоял на площади – видимо, привокзальной. Все вокруг было залито светом нового утра, ослепительно ярким и в то же время каким-то умиротворяющим. В Токио солнце светит немного иначе. Часы показывали 6:32.

– Ну наконец-то, – устало проговорила она. – Уж думала, никогда не доедем. Что теперь со спиной будет? И шея болит. Ни за что больше не поеду ночным автобусом. Лучше на самолете. Наплевать, что дороже. Воздушные ямы, угонщики – это все равно: только на самолете.

Я снял с верхней полки ее чемоданчик и свой рюкзак и спросил:

– Тебя как зовут?

– Меня?

– Ага.

– Сакура. А тебя?

– Кафка Тамура.

– Кафка Тамура, – повторила она. – Странное какое имя. Хотя легко запомнить.

Я кивнул. Стать другим человеком непросто. Не то что имя сменить.



Выйдя из автобуса, девушка поставила чемодан на землю, села на него и достала из кармашка маленького рюкзака записную книжку. Записала что-то шариковой ручкой, вырвала листок и протянула мне. На листке были цифры, как я понял – номер телефона.

– Мой мобильник, – сказала, нахмурившись, она. – Я буду жить у подруги. Захочешь потусоваться – звони. Может, перекусим вместе. Звони, не бойся. Как говорится, «даже случайная встреча…»

– «…связана с кармой прошлой жизни», – закончил я.

– Вот-вот, – сказала Сакура. – И что же это значит?

– В мире все предопределено… Случайностей не бывает, даже в мелочах.

Сидя на своем желтом чемодане с записной книжкой в руке, она задумалась.

– О'кей. Это все философия. Можно и так думать. Может, ничего плохого в этом и нет. Хотя все эти разговоры про реинкарнацию… от них «нью-эйджем» малость отдает. Но имей в виду, дружок Кафка Тамура. Я кому попало номер мобильника не даю. Понял?

Я сказал спасибо и, сложив листок с ее телефоном, спрятал его в карман ветровки. Потом передумал и переложил в бумажник.

– Ты сколько в Такамацу пробудешь? – спросила Сакура.

– Пока не знаю. Как получится.

Слегка наклонив голову набок, Сакура пристально посмотрела на меня с таким видом, будто хотела сказать: «Ну и ладно». Потом села в такси, махнула мне рукой и укатила. Я снова остался один. Сакура… Значит, она не моя сестра. Хотя имя сменить – дело нехитрое. Особенно если человек хочет от кого-то скрыться.



Я заранее забронировал в Такамацу бизнес-отель. В Токио позвонил в Ассоциацию молодых христиан, и там мне посоветовали эту гостиницу. Через Ассоциацию получилось дешево, но скидка действовала всего трое суток. А дальше уже надо платить по полной.

Если заняться экономией, думал я, то можно переночевать на скамейке у вокзала. На улице не холодно, поэтому можно и в каком-нибудь парке улечься. Спальный мешок есть. Но нарвешься в таком месте на полицейского – потребует удостоверение личности. Мне этого меньше всего хотелось. Поэтому на первые три ночи я забронировал гостиницу. А дальше посмотрим, что будет.

У вокзала я заглянул в первую попавшуюся удонья[9], чтобы подкрепиться. Я родился и вырос в Токио и удон ел редко. Но такого, что подавали в той закусочной, никогда не пробовал. Лапша была что надо – упругая, свежая, бульон душистый. И на удивление дешево. Просто объедение, я две порции умял. Давно так не наедался. Много ли человеку для счастья нужно? Я вышел на привокзальную площадь, посидел на скамеечке, подняв голову к прояснившемуся небу. Вот она, свобода! Один, сам по себе, как облака в небе.



Время до вечера я решил скоротать в библиотеке. Заранее узнал, где в Такамацу и окрестностях какие библиотеки. Я с детства привык к библиотекам. А куда деваться, если домой идти не хочется? В кафе не пускают, в кинотеатр тоже. Остается библиотека. За вход платить не надо, пришел один, без взрослых – никто слова не скажет. Садись на стул и читай любимую книжку. После уроков я на велосипеде катил в ближайшую районную библиотеку. А сколько я просидел там в выходные! Читал все, что под руку попадется, – рассказы, романы, биографии, книги по истории… Разобравшись с детской литературой, переключился на книжки для взрослых. Прочитывал до конца даже те книжки, в которых ничего не понимал. Уставал читать – перебирался в кабинку с наушниками и слушал музыку. О музыке я не имел никакого понятия, поэтому слушал подряд все кассеты, что стояли на полке, начиная справа. Так познакомился с Дюком Эллингтоном, «Битлз», «Лед Зеппелин».

Библиотека стала моим вторым домом. Вернее сказать, там и был мой настоящий дом. Я приходил туда почти каждый день, знал в лицо каждую библиотекаршу. Они помнили, как меня зовут, здоровались, норовили сказать что-нибудь ласковое. А я жутко стеснялся и им не отвечал.

В пригороде Такамацу есть частная библиотека, которую устроил в своем доме один богач из старинного знатного рода. В ней были собраны редкие книги, да и сам дом с садом стоило посмотреть. Библиотеку я видел на фото в журнале «Тайё». Большое старое здание традиционной постройки, уютный читальный зал, напоминающий гостиную, люди развалились на диванах в непринужденных позах, читают книги. Эта фотография почему-то на меня так подействовала, что я подумал: будет случай – надо обязательно побывать в этой «Мемориальной библиотеке Комура».

В справочном бюро на вокзале я поинтересовался, как туда добраться. Любезная женщина средних лет за стойкой вручила мне туристическую карту, пометила крестиком место, где находилась библиотека, и объяснила, на какой электричке ехать.

– До вашей станции минут двадцать, не больше, – сказала она. Поблагодарив, я подошел к табло с расписанием. Электрички ходили каждые двадцать минут. До следующей оставалось еще немного времени, и я купил в киоске бэнто[10], чтоб было чем пообедать.