Непобедимое солнце. Книга 2

— Не хочу говорить об этом.

— Тогда твои клиенты будут ждать выполнения своих просьб очень долго, — сказал я и кивнул на таблички в ее руке.

— Хорошо, — ответила мать. — Я расскажу тебе сегодня за ужином, когда хорошенько выпью.

— А я тогда же решу твои дела.

Мы редко ужинали вместе в последнее время — и я даже забыл, что мамочка может столько выпить.

— У Каракаллы были две маски, — сообщила она наконец. — Не знаю, где он их взял. Сделаны они были довольно грубо — такие могли бы сработать даже britanniculi[17]. Одна изображала Луну, другая Солнце. Когда он сходился с мужчиной или женщиной, он надевал на себя маску Солнца. А на того, кто был с ним, надевал маску Луны.

Эти слова поразили меня.

Я только что, буквально за несколько дней перед этим, устроил союз Камня с Уранией. Луна и Солнце… Оказывается, мой отец грезил тем же самым. Или нет?

— Зачем он это делал? — прошептал я.

— Не знаю, — ответила мать. — Наверно, ему наскучили постельные игры. Когда человек может позволить себе все, доступное становится малоинтересным. Он ищет наслаждений за пределами обычных человеческих радостей. Или хотя бы меняет эти радости так, чтобы они казались необычными и новыми. Так делают все принцепсы. Но твой отец хотя бы не выставлял свои причуды напоказ…

Я пожал плечами.

— Марк Философ говорил, что в радостях следует знать меру, и следовать обычаям времени.

Мать хихикнула.

— Ну да. Потому ты и взял себе в любовники этого парня, как его… Гиерокл? Иерокл? Колесничий зеленых, который управляет четверкой. Очень популярный в народе выбор, тебе не доносили?

Я смолчал.

— А почему, сын мой, ты остановился именно на нем? Правду ли говорят, что дело в его огромном…

Мать закрыла себе рот ладошкой — видимо, вспомнила, что женщина должна быть стыдливой.

— Нет, — ответил я, — дело совсем не в этом.

— А в чем же?

— Ну, мама…

— Скажи. Мне можно.

Ага. А завтра это будет повторять каждый разносчик еды в Риме.

— Ты помнишь, когда мы жили в Эмесе, я любил запрягать четверку собак в игрушечную колесницу. И катался так по нашему парку. Я воображал, что управляю четверкой на гонках в Риме.

— Помню, — улыбнулась мать. — Ты был таким хорошеньким мальчуганом. А потом одна из собак тебя укусила. Но при чем здесь Иерокл?

— Он ездит на колеснице, — сказал я. — И тоже на четверке. Для меня это как мостик в детство… Не знаю, поймешь ли ты.

И я сделал серьезное лицо, изо всех сил сдерживая подступающий к горлу смех. Мать задумалась, и на ее лице проступило напряжение.

— Нет, — сказала она наконец, — не понимаю. Во всяком случае, до конца.

— И хорошо, — ответил я. — Люди, которые понимают принцепса до конца, долго не живут.

— Ты мог бы и сам ездить по цирку на колеснице, — сказала мать. — Если это для тебя так важно.

— И кончить как Коммод? Моя собственная бабка Меса заплатит тогда гвардейцам, чтобы меня убили. Может быть, она уже заплатила.

Мать побледнела. Было видно, как с нее слетает хмель — вернее, как она пытается пробиться сквозь него к своему трезвому образу, попутно соображая, не сболтнула ли она лишнего. Мне стало ее жалко.

— Не обращай внимания, — сказал я, — я шучу. Скажи лучше, меня вы тоже зачали в этих масках?

— Без маски я только… — мать запнулась, хихикнула и опять приложила унизанную перстнями ладошку к губам — то ли закрывая себе ротик, то ли показывая жестом то, что стеснялась доверить словам. — Но от этого не зачинают.

— А все остальное время…

— Да, сынок. Выходит, именно так ты и был зачат… Может быть, так же зачали и твоего брата Александра, это надо спросить у моей сестры. А насчет прочих… В целом Каракалла предпочитал сношения с солдатами, так что опроси ветеранов, много ли среди них лун.

Она захохотала, страшно довольная своей шуткой.

— Где эти маски сейчас?


Мать развела руками.

— Не знаю. Наверно, потерялись на Востоке, когда Каракаллу убили. Или, может быть, их привезли в Рим с его вещами. Не думаю, что они представляют для кого-то большую ценность.

Я дал приказ разыскать все вещи, оставшиеся от отца. Маски нашлись через два дня. Оказалось, они действительно в Риме — и хранятся среди золотой утвари из-за того, что сделаны из дорогого сплава.

Мне принесли небольшой ящик из полированного дерева, закрытый на золотой крючок. Дождавшись, пока все выйдут, я открыл его.

Солнце и Луна.

Мать ошиблась, назвав маски грубыми — они и правда были безыскусны, но выглядели изящно. Их простота была благородной. Женщины, живущие в роскоши и разврате, не всегда чувствуют такие вещи.

Но самое поразительное, что маска Солнца почти повторяла по форме маску Гелиоса, которую я надел во время своего поединка с быком на мраморной лестнице. Даже тесемки были там же… Впрочем, все маски Солнца будут похожи на Солнце и друг на друга.

Я померил ее, и она словно прилипла к моему лицу. Мне не хотелось ее снимать. Я взял маску в Элагабалум и ночью танцевал в ней перед Камнем.

У меня был только один вопрос — как найти ту, на чье лицо можно будет надеть вторую маску?

«Тебе не надо искать, — отозвался Камень, — она должна найти тебя сама…»

— Как?

«Пусть она выберет свою судьбу… И твою тоже».

Другого ответа я не получил.

Я долго размышлял. Было непонятно, кто должен этот выбор сделать: маска или та, на кого ее следовало надеть.

Наконец я придумал, как поступить.

В одном из залов дворца я устроил пир, куда были приглашены знатные молодые красавицы Рима. Подавали павлиньи мозги (ложечка угощения на розовых лепестках — острили, что девушки особенно любят это блюдо, поскольку у павлинов еще меньше мозгов, чем у них, и опасность растолстеть невелика), редкую рыбу, суп из крыльев бабочек, сладкое вино с благовониями — все, как любит наш изнеженный век.

На постаментах вдоль стен были разложены драгоценные вещи самого разного вида и свойства. Соседство подбирали так, чтобы между предметами по возможности не было ничего общего: рядом с золотым кувшином стояла статуэтка богини, за ней — изукрашенное камнями блюдо, следом — царское седло и так далее. Среди этих предметов была и маска Луны.

Я рано ушел с пира, чтобы гости чувствовали себя свободнее. Они могли любоваться драгоценностями и брать их в руки — за порядком смотрело множество слуг. Рядом с маской я поставил своего доверенного слугу иудея Савла — его задачей было следить, кто подойдет к маске и коснется ее.

Наконец гости разъехались и я призвал Савла к себе.

— Многие ли подошли к маске?

— Нет, господин, — ответил Савл. — Рядом с другими сокровищами маска выглядела скромно. За все время после того, как ты ушел, только одна особа приблизилась к ней. Но зато она взяла маску в руки, а потом даже надела на себя — и прошла так по залу… Потом, конечно, она вернула маску на место. Подобного за ней не осмелился повторить никто.

От волнения мое сердце сжалось. Я выбрал для Камня богиню Уранию. Сейчас я узнаю, кого Камень выбрал для меня.

— Кто она?

— Аквилия, господин.

— Аквилия? Какая Аквилия?

— Весталка.

Я знал Аквилию. Она была молодой, красивой, веселой и немного странной. Во всяком случае, для весталки. Она мне нравилась — но не настолько, конечно, чтобы я решился оскорбить Рим и нарушить древний обычай.

У нее были блестящие смелые глаза, нежное округлое личико и маленький орлиный нос, который делал ее особенно прелестной.

Я помнил, что в разговоре с ней однажды пошутил — и назвал ее последней девственницей Рима. Она, однако, отнеслась к моим словам серьезно.

— Ты оскорбляешь моих подруг, господин, — ответила она, глядя на меня исподлобья. — Мы шестеро, поддерживающие огонь — все чисты, как это платье.

И она провела ладонью по своей груди под белой робой. Но движение руки было медленным и чувственным, словно бы она намекала на что-то, полностью противоположное словам.

Белую ленту на ее волосах, какую носят все весталки, покрывал дорогой жемчуг редчайшего отлива — жемчужина к жемчужине.

Эти девственницы очень богаты — у любой из них можно взять в долг на небольшую войну, шутил мой дед. Они охотно дают деньги в рост. Но вот замуж они не выходят — если они согрешат, их зарывают в землю живьем.

«Пусть она сама выберет свою судьбу… И твою тоже».

Было понятно, почему Камень сказал именно так.

Выбрав свою судьбу, Аквилия выбрала и мою.

Рим давно уже глядел на меня косо. Понтифики не могли простить мне унижения своих дряхлых богов. Сенаторы исходили ядом, когда их собирали смотреть мой танец — они не понимали его смысла.

«Это уже было, — шептались они, — Калигула танцевал перед трепещущими сенаторами под флейты и скабеллы, и как кончил Калигула?»