Черная перепелка
Часть 8 из 35 Информация о книге
Поэтому, когда обнаружат тело Макса и снова пройдет волна допросов всего коллектива, всего его окружения, то никому и в голову не придет, что в этой трагедии замешана я. И какой же бомбой громыхнет по всему городу финал расследования убийства, когда станет известно, кто и за что убил нашего молодого доктора! Оказывается, у него был роман со своей хирургической сестрой, Тамарой Савушкиной! Вы видели ее? Да она похожа на синий чулок! Страшна, как атомная война! Что он в ней нашел? Сколько же месяцев, лет они тайно встречались? А что, жена ничего не видела и не слышала, они же все работали бок о бок! Говорят, Савушкина приревновала Тропинина, узнала о его связи с другой и просто сошла с ума! Заманила в какой-то загородный дом, напоила снотворным и убила, вонзила ему шило, простое сапожное шило прямо в сердце! Да не может этого быть! Говорят, это муж той девушки приехал, разыскал их и убил. Нет-нет, это она, ведь на рукоятке шила обнаружили отпечатки ее пальцев. Да там повсюду, в этом доме, следы ее рук. А что это за дом? Он принадлежит Марте Круль, помнишь, немка, она уехала в Германию, а за домом присматривала ее племянница, маникюрша из парикмахерской, что рядом с больницей. А что его жена? Ты имеешь в виду бывшую жену Тропинина?.. Таких разговоров будет много, об этом будут судачить все — и бывшие пациенты Макса, и мои коллеги, знакомые, продавщицы, парикмахерши, пенсионеры, водители такси, учителя… Весь город! А меня посадят в тюрьму. Мне дадут лет восемь, будет трудно, возможно даже, невыносимо, но все же лучше, чем страдать здесь, на воле, глядя, как Макс живет своей жизнью, без меня. Как в перерыве между операциями он уединяется в укромном углу больницы, чтобы позвонить своей новой возлюбленной. „Ты моя перепелка, — скажет он в трубку, — моя птичка сладкая… Как же я соскучился по твоим перышкам, клювику…“ Он всех своих женщин называет перепелками, и как же нежно у него это получается! И тогда каждая женщина чувствует себя маленькой и беззащитной перепелкой, и ей хочется принадлежать этому страстному, красивому парню… Понимает ли он, что губит их? Как погубил свою жену! …Наташа, самая бодрая из нас, забыв про холод и не мучая себя вопросом, кто же расчистил дорожку от снега, отправилась осматривать дом. Я дала ей всего пару минут на то, чтобы она открыла дверь спальни и увидела трупы. Но время шло, она ходила по дому, открывала какие-то двери, а я в ожидании кошмара не могла найти себе места. Мне так хотелось выпить! Выпить, чтобы все, что должно было случиться в ближайшие минуты, не накрыло меня с головой, чтобы у меня оставались силы выдержать крики моих подруг, появление полиции, допросы… И когда мы с Соней уже выпили, и когда нервы мои уже не выдерживали, и я готова была сама уже распахнуть дверь спальни, чтобы увидеть то, что мучило меня весь последний месяц, мы наконец услышали истошный визг Наташи. Бросились в спальню, а наша дурочка, оказывается, нашла в шкафу искусственную елку! А спальня… Там не было никаких трупов. Постель, которая сейчас должна была заледенеть от застывшей на морозе крови, была чистая. Перины вообще не было. Не говоря уже о трупах. Покрывало с черно-белым шахматным рисунком было совсем новым, белые подушки взбиты и лежат одна подле другой. Кругом в комнате чистота и порядок. Вот только запах хлорки и плесени насторожил меня — здесь явно кто-то был и все чисто вымыл. А вот куда дел трупы? Кто же обнаружил тела? Кто позаботился о том, чтобы в доме их не было? И тот, кто это сделал, тоже молчит — город не знает о том, что доктор Тропинин мертв. И что убили не только его, но и его возлюбленную. Возможно, этот человек, так же, как и я, молчит до поры до времени. Но если у меня была причина молчать, вернее, я просто пока не готова была сообщить о том, что произошло в этом доме и какое отношение к этому имею я, мне понадобилось время, то человек, который проник в этот дом и все прибрал, — он-то почему молчит? Какое отношение он имеет к этому дому? Кто этот неизвестный, который приехал сюда, расчистил дорожку, вошел в дом, открыл дверь спальни, обнаружил там трупы и вывез их куда-то, после чего все вымыл, постелил чистую постель, прикрыл ее этим жутким, рябившим глаза шахматными квадратиками покрывалом? Почему он сразу не вызвал полицию? Чего ему-то бояться? Ну, рассказал бы полиции, что приехал в дом, а там трупы… Конечно, начнутся вопросы, кто такой, почему без разрешения проник в дом… — За дровами пойду я! — Неунывающая Наташа, вручив мне в руки елку, отправилась за дровами. — У меня в сумке где-то есть сухой спирт! А вы поищите газету или картонку! Ну, и начинайте уже хозяйничать! Включайте все радиаторы, духовку»! 12 Дождев по дороге домой заехал в поселок Караваево, расположенный в двадцати километрах от Маркса. Нашел дом художника Гришина. Добротный, кирпичный, с большим садом, который просматривался через сетку-рабицу. Дождев подумал о том, что в доме художника наверняка имеются картины с зимними пейзажами, убеленными снегом яблонями, зимними розовыми закатами. Сам Дмитрий зиму не любил, считал, что это смерть для всех растений, что вся природа словно замирает в ожидании тепла и что это несправедливо вот так мучить холодом все живое. Но вслух никогда об этом не говорил, как-то не по-мужски это. Дождев был сентиментальным, мягким человеком, но всегда старался это спрятать. У него сердце сжималось, когда он видел бездомного котенка, больную собаку, но в дом к себе животное взять не мог, понимал, что не справится с питомцем, что его и дома-то не бывает, и оттого расстраивался еще больше. Поэтому проходил мимо с тяжелым сердцем. Но если у него был при себе бутерброд, то всегда подкармливал голодных животных, а иногда и покупал для них какой-нибудь пирожок или булку. Никто не подозревал, что в душе он оставался ранимым и нежным мальчиком, честным и справедливым, таким, каким его воспитала мать. Он и в следователи-то пошел, чтобы помогать людям по мере своих сил. Вот только на службе он старался не показывать своей мягкости, с коллегами держался нейтрально, общался преимущественно по работе, ни с кем не дружил. Исключением для него стал Иван Соболев, с которым им довелось вести общие дела, несмотря на то что тот жил и служил в областном центре. С Ваней они как-то быстро нашли общий язык, подружились, и, хотя виделись редко, время от времени перезванивались, советовались друг с другом, а иногда просто разговаривали по душам. Летом Иван с семьей часто приезжал в Маркс — погостить у Дождева, порыбачить, а то, если удастся, и поохотиться. В охотничьих угодьях Маркса можно было подстрелить вальдшнепа, рябчика, перепелку, была дичь и покрупнее — олени, косули, кабаны… Пока друзья рыбачили или охотились, жена Вани Лиля проводила с детьми время на пляже, помогала Дмитрию по хозяйству, готовила еду и в душе мечтала купить в Марксе на берегу Волги маленький домик с садом. Валентин Петрович Гришин, невысокий коренастый старик с шапкой седых волос и молодыми голубыми глазами, встретил гостя в современных джинсах и толстом вязаном свитере. Из распахнутой двери пахнуло теплым скипидарным духом. Дождев представился. — Впустите, Валентин Петрович? — Отчего ж не пустить? Я гостям всегда рад. Проходите, пожалуйста. Как Дмитрий и предполагал, все стены большой комнаты в доме были увешаны картинами, но вот мольберта там не было — мастерская художника находилась в правом крыле дома, почти в саду, и была она вся застеклена и хорошо протоплена. Вот там Гришин с удовольствием показал Дождеву свои новые работы, рассказал о том, как ему здесь, в Караваево, уютно и спокойно живется и, главное, хорошо пишется. — Что привело вас ко мне, молодой человек? Дождев достал телефон и показал фотографию натюрморта с розами в белой вазе. — Скажите, Валентин Петрович, это ваша работа? — Да, моя. Вернее, у меня было две работы, одну я написал летом, в июле этого года, а вторую — примерно в сентябре я скопировал по заказу одного человека. — Скажите, где находятся эти ваши работы? — Одну я сам лично подарил своей ученице, Милочке, а вторую она попросила меня написать для своего мужа, в офис. — Милочка? — Да, Мила Закатова. Она занималась у меня, брала уроки живописи. Талантливая девочка, у нее много чего получалось. Правда, времени на занятия у нее всегда было в обрез. Все спешила куда-то, а потом и вовсе забросила. Предполагаю, муж ее чрезмерно контролирует. Но это и неудивительно, ведь она такая красавица! Редкой красоты девочка. А почему вы, собственно говоря, заинтересовались этими моими работами? Смею предположить, хотите заказать еще копию? За каких-то пару секунд он рассказал так много и одновременно почти ничего, чтобы в самом конце спросить, не желает ли товарищ следователь заказать у него натюрморт? — Быть может, когда-нибудь… Но сейчас я приехал к вам совсем по другому поводу. — Да? Ну, что ж… Я вас слушаю. — Вы слышали когда-нибудь о докторе Тропинине? — Максиме Ивановиче? Разумеется! Кто ж его не знает? Нашли? — Оказывается, и Гришин знал о том, что доктор пропал. — Увы, пока нет. — И вы приехали ко мне, чтобы… — Гришин взглянул на Дождева так, что они одновременно все поняли. Вернее, это Дождев понял, что Гришин догадался, какое отношение он может иметь к доктору. Ведь он только что назвал имя девушки, судя по всему, обычной девушки без каких-то особых талантов, которой вдруг вздумалось брать уроки живописи у художника, живущего поблизости с городом, в котором она могла встречаться со своим любовником доктором Тропининым. — Скажите, когда вы последний раз видели Милу Закатову? — Вот так, прямо в лоб спросил следователь. — Примерно месяц тому назад. — При каких обстоятельствах? — Как обычно. — Валентин Петрович, доктор Тропинин пропал, сами знаете. Поэтому я прошу вас — будьте предельно честны и откровенны, отвечая на мои вопросы. Возможно, вы поможете нам с поисками. Вы же понимаете, о чем я? Гришин задумался. Занервничал. — Хорошо. Значит, дело было так. На обратном пути домой она заезжала ко мне, я показывал ей этюд или набросок, который сам за нее и делал, она платила мне и забирала работу, чтобы показать мужу. Если же это было масло, то работу она взять, конечно же, не могла, просто делала фотографию, но чаще я сам фотографировал ее за мольбертом, чтобы она показала мужу, чтобы он не сомневался, что она действительно занимается у меня. — Когда Мила появилась у вас впервые? — Накануне моего дня рождения, двадцать пятого августа, это я точно помню. Я гостей ждал, ко мне еще тогда сестра приезжала, помогала мне готовить… А Мила? Она — девушка прямая, знает, чего хочет. Она сразу объяснила мне, что ей от меня нужно, сказала, что у нее дела в Марксе и что муж не должен об этом знать. Словом, я нужен ей был для алиби. И она готова была мне заплатить за эти несуществующие занятия. — Она что, художница? — В детстве Мила ходила в художественную школу, поэтому, думаю, выбрала для своих поездок именно эту тему. — Но почему она выбрала вас? — Уверен — по географическому принципу. Узнала, что поблизости от интересующего ее объекта проживает художник, у которого можно позаниматься живописью, вот и обратилась ко мне. — Она сказала, что у нее в Марксе «дела»? — Поначалу да. Это уже позже, когда мы с ней сблизились, вы же понимаете, что такого рода отношения не могут не сблизить людей, повязанных тайной и деньгами… Так вот, когда она поняла, что может мне доверять, она и призналась мне, что в Марксе у нее живет любовник. Она не то что наивная, нет, просто, я думаю, ей хотелось об этом поговорить. К тому времени я уже узнал из интернета, кто такой Закатов, ее муж, понял, что человек он серьезный, очень богатый и что Мила не зря так крышуется, что она боится его, с одной стороны, с другой — верит в то, что наши с ней так называемые занятия помогут ей еще какое-то время продлить свой роман с доктором.