Рождение нации

Первым делом хлопок. Да, первоначальное решение продать только что зародившейся Конфедерации часть флота рухнувшей Ост-Индской компании было верным решением. Эти устаревшие лоханки составили основу зарождающегося флота и позволили на первых порах даже фактом своего присутствия избежать плотной блокады. И дать возможность не прерывать поставок хлопка на британский рынок. Сырьё! Именно оно загружало большую часть мощностей текстильных производств метрополии. Потому и последующие закупки как военных кораблей, так и машин представителями Конфедерации не вызвали никакого неодобрения как со стороны парламента, так и со стороны дельцов Сити. Все были заинтересованы в постоянных поставках от проверенного делового партнёра по невысокой цене.

Дальше – больше. Мексиканская авантюра, в которую его королева всё же решила ввязаться в расчёте на немалую политическую и финансовую выгоду, внезапно перестала быть таковой, перейдя в разряд военной операции невысокого риска. Почему? Исключительно по причине того, что та же Конфедерация устами своего госсекретаря Тумбса пообещала отрезать Мексике сухопутную связь с дружелюбно настроенным северным соседом. Ни для кого ведь не было секретом, что новоизбранный президент США Авраам Линкольн благоволит правителю Мексики Хуаресу и готов поддерживать его оружием, деньгами и советниками.

И снова обе палаты парламента, Сити, да и сама королева Виктория с радостью ухватились за возможность чужими руками таскать каштаны из огня. Хочет Конфедерация проливать кровь своих солдат для того, чтобы облегчить задачу Британии? Пусть. А требуемая плата совсем невелика – всего лишь признание КША и обмен послами. Всего-то!

Потом наступило просветление. Сперва частичное. Затем полное. Началось всё с того времени, как в Лондон стали поступать абсолютно трезвые, взвешенные, рассчитанные на перспективу доклады назначенного представлять интересы королевы Виктории посла в КША графа Роберта Бульвер-Литтона. Несмотря на довольно молодой возраст, он умел не просто смотреть, но и делать правильные выводы. А они не слишком радовали. Конфедерация явно не желала служить исключительно источником сырья. Свидетельством тому были начавшееся промышленное производство оружия, расширение судостроения, сталелитейного производства. Окрестности Ричмонда и вовсе становились промышленным сектором, безжалостно загаживая атмосферу, но производя всё больше и больше стали, чугуна, сопутствующих изделий. Да и у плантаторских семейств, наблюдающих за этим, возникали мысли создания ткацких фабрик, которые станут перерабатывать получаемое на их же плантациях сырьё. Отсутствуют станки? Препятствием это не посчитали, разумно решив, что на первых порах их можно закупать в Европе, благо выбор имелся. Со временем же и собственное производство наладить не составило бы больших проблем.

Это и само по себе настораживало, но оказалось лишь частью, а не целым. Вместо того чтобы перекрыть границу США с Мексикой, конфедераты захватили всю Калифорнию вместе с золотыми приисками. Сам захват являлся лишь военной составляющей. Политическая заключалась в склонении мормонов к мятежу и выходу их из состава США. Причём президент Дэвис имел лишь частичное отношение к завоеванию Калифорнии и абсолютно никакого к мормонским делам. Сей нюанс Бульвер-Литтон узнал из заслуживающих доверия источников, находящихся совсем близко от Дэвиса, после чего сразу же переслал шифрованные сообщения как в Лондон, так и сюда, в Вашингтон.

Необычные для американцев методы, тут сомневаться не приходилось. И сразу же разведка её величества королевы Виктории стала копать, выясняя истинных авторов происходящих изменений.

Искать долго не пришлось, потому как тайны из этого особой не делалось. Генерал Борегар, полковник Станич и примкнувший к этой парочке губернатор Южной Каролины Френсис Пикенс. Армия, тайная полиция и представитель хлопковой аристократии с дипломатическим опытом. Уже тогда был ясен состав нового центра силы. А вот что с ним делать – этого виконт Лайонс пока не знал. Точнее, не получил чётких указаний из метрополии. Там пока выжидали, решив не торопить события. Могучая империя не любила вмешиваться, не оценив как возможные риски, так и получаемые от прямого или косвенного вмешательства выгоды.

Но относительный, пусть и настороженный нейтралитет сменился на явно выраженное недовольство сразу после того, как стали понятны устремления триумвирата относительно внешней политики Конфедерации. Ставка на Испанию относительно помощи последней в восстановлении влияния, а то и власти над бывшими колониями. Контакты, страшно подумать, с Россией. И не просто разговоры, а передача лицензий на производство новейшего стрелкового оружия и нового слова оружейной мысли – пулемётов. В дальнейшем стоило ожидать ещё более тесного сотрудничества.

Подобного Британия никому позволить не могла! Стало очевидно – Конфедерации надо преподать урок. Но как? Резко перестроиться, заявив о полной поддержке США? Та же Россия просто из-за оскорблённого самолюбия царя Александра парирует любые действия флота империи. Поэтому действовать следовало тоньше.

Вот он и действовал, подготавливая почву для того, чтобы одним рывком перетянуть США, эту бывшую колонию, на сторону Британии в качестве младшего партнёра, по сути покорного вассала. Одновременно же, при помощи своего коллеги, графа Бульвер-Литтона, старался держать руку на пульсе политической и военной жизни Конфедерации.

Получилось ли? По большей части. Линкольн всеми лапами и даже головой охотно сунулся в расставленные на него силки, ему уже не ускользнуть. Банкиры Сити выражали полную удовлетворённость от того, к каким рынкам и на каких чрезвычайно выгодных условиях оказались допущены. Железные дороги, порты и верфи – это то, что просто не может не приносить большого и постоянного дохода.

Зато с делами внутри Конфедерации не получилось. Покушение провалилось, а Борегар со Станичем усилили охрану до такой степени, что к ним было не подобраться. Да и как можно англичанам подобрать ключи к охране, которая большей частью состоит из ирландцев? Отныне все надежды возлагались лишь на ту часть элиты Юга, которая была довольно тесно связана с британскими интересами. Взять власть её представитель не сможет, тут Лайонс здраво оценивал ситуацию. Но добиться скорейшего заключения мира на приемлемых для США – то есть Британии, которая отныне стоит за их спиной – условиях уже можно было надеяться.

Для этого требовалось как можно скорее организовать переговоры воюющих сторон, но с непременным – и лидирующим – участием Британии. Особенно важным фактором была скорость, ведь посол Британии в Конфедерации доложил о том, что Борегар и Станич наносили визиты в посольства Испании и России, причём стремясь сделать это без привлечения постороннего внимания. Опытному дипломату подобное поведение говорило о многом. Если нельзя предотвратить заключение мира на своих условиях, то надо постараться принять самое живое участие в переговорном процессе, настраивая других против победителя. Это удавалось Британии после наполеоновских войн и во время Парижского конгресса, где удалось вырвать из русских нейтралитет Чёрного моря, несмотря на то что война, по сути, окончилась ничем. Именно ничем, что бы там ни писала в мажорных тонах имперская пресса, выдавая желаемое за действительное, создавая у большей части народа иллюзию абсолютной победы. На деле только и удалось, что взять Севастополь, да и то не целиком! Зато показательная и многократная порка русскими турецкой армии, разгром посланных на Камчатку и Русский Север частей… Нет, война, чего уж самих себя обманывать, не была выиграна. Зато битва дипломатов увенчалась успехом, удалось надавить на юного Александра II, в том числе через влияние проанглийской и профранцузской партий при дворе русского оператора. Так почему бы вновь не повторить то, что не раз удавалось?

Придя к устраивающему его решению, виконт Ричард Лайонс заметно успокоился. А успокоившись, сел за письменный стол, придвинул к себе лист бумаги, перо с чернильницей и стал набрасывать черновик донесения, которое в самом скором времени будет отправлено в Лондон.



Российская империя, Санкт-Петербург,

конец июля 1862 года

Император Александр Николаевич Романов был одновременно и не в духе, и доволен. Подобное случалось с ним редко, но не было чем-то уникальным. Столь неоднозначное состояние накатывало на императора тогда, когда однозначно приятные известия, способные пойти на пользу как империи, так и лично ему, соседствовали с различными мелкими, но досаждающими неприятностями. На сей раз неприятность имела конкретное имя и обладала крайне высоким положением в официальной и неофициальной иерархии.

Вице-канцлер Горчаков, являющийся министром иностранных дел и доверенным лицом Александра Николаевича, с самого утра портил ему настроение. Хотя бы уж тем, что князь, известный своими взглядами, близкими к либеральным, ворчал относительно новостей, которые не так давно были ему переданы послом в Конфедеративных штатах Америки, генералом Эрнестом Густавовичем Штакельбергом. И это несмотря на всю их пользу для России в настоящем и интересных перспективах на будущее.

– Не пойму, чего вы брюзжите, князь, – в раздражении Александр II бросил в пепельницу окурок, но не попал. Коротко выругавшись, император вновь посмотрел на своего министра, стоявшего перед ним, невзирая на предложение сесть, и ласково, как он это умел, произнёс: – Александр Михайлович, дорогой вы мой, что такого опасного вы могли разглядеть в предложении, поступившем из Конфедерации?

– Дело не в самом предложении, ваше величество, – улыбка престарелого сатира, появившаяся на лице вице-канцлера, говорила знающим его о том, что один из опытнейших дипломатов Европы желал поделиться тайной подоплёкой, которая таилась под внешним слоем. – России предлагают взять на себя роль посредника и гаранта на конгрессе вроде Парижского. Но не одной России, а вместе с Испанией, с которой у нас давний и прочный нейтралитет. Тем самым нас ставят выше Англии и Франции, с которыми после Крымской войны отношения сложные.

– И это хорошо.

– Всё гораздо сложнее, ваше величество… Ох.

– Садитесь же, князь! – повысил голос император, видя, что его министр иностранных дел в этот день чувствует себя далеко не лучшим образом. – Я так хочу.

Изящный, но неглубокий – в силу возраста – поклон лицеиста, одноклассника Пушкина и иных весьма известных персон, стал выражением покорности монаршей воле. Царедворец с огромным стажем, он хорошо знал, как и когда себя вести. Порой стоило, невзирая на подкашивающиеся ноги, скакать козликом. Иногда же наоборот, выпятить наружу реальные и мнимые болезни, вызывая к себе сочувствие и толику опаски. Императорской опаски лишиться советника – одного из немногих, кому он привык доверять, а порой и соглашаться даже с тем, против чего изначально возражал.

Вот и сейчас, изображая измождённого возрастом и болезнями, вице-канцлер добился того, что отвлек часть внимания императора на своё здоровье. Разговор продолжился, но теперь оба – император и его министр – сидели.

– Вы ведь поняли, что именно между строк сказали генералу Штакельбергу двое настоящих правителей Конфедерации? – слабым голосом, но уже без ноток, заставлявших беспокоиться за здоровье, спросил Горчаков. – Не про мир, а про то, чем они хотят сделать свою Конфедерацию.

– Монархией, – пожал могучими плечами император. – Сначала Мексика, теперь вот и КША. Наигрались в республиканство. Монархия, как мне видится, будет не абсолютной, а конституционной, с парламентом… Похоже, они возьмут часть от британской системы, часть от прусской, как у моего дяди Вильгельма. Консервативное начало у этих конфедератов оказалось сильнее. Я рад. И обещают они много.

– Слишком много, ваше величество.

– И выполняют! – сверкнул глазами Александр. – Милютин и всё военное министерство оценили как винтовки системы «спенсер», так и эти новомодные пулемёты. Про золото Аляски не забывайте! Много золота, что важно из-за трат на перевооружение армии и проводимых мною реформ. Оказалось, что на Аляске есть не только пушнина. А кто-то, не хочу лишний раз вспоминать, предлагал избавиться от «ненужных земель за океаном». Мой отец, узнав про такое, про продажу земель с золотом, в лучшем случае выслал бы затейника в Сибирь… Нет, сразу на Камчатку! Вы же, Александр Михайлович, изволите про «слишком много обещает» говорить.

Министр почувствовал, что разговор пошёл несколько не в те сторону. И зная вспыльчивый характер самодержца, понял, что надо срочно отступить. Сдать часть позиций, но закрепиться на другой, более важной.

– Я не говорил, что надо отвергать предложение. Напротив, его следует принять, но с оговорками. Вашему величеству лучше заранее понимать, чего на самом деле хотят от нас Борегар со Станичем.

– Борегар хочет увенчать свою голову короной, примеры Наполеона и его родичей и прочих маршалов не дают покоя этому французу. Кроме короны желает получить нашу с Испанией поддержку. Королеве Изабелле отплатит отменой доктрины Монро, нам обещает поддержку в денонсации Парижского трактата. Гнева Англии в КША не опасаются, слишком далеко, а от Канады они отделены. Французский император воздержится от возмущений, ибо нуждается в помощи Конфедерации до тех пор, пока дела в Мексике не закончатся однозначной победой коалиции и гибелью либо изгнанием Хуареса.

– Вы верно описали общую картину, ваше величество. Как раз ту, которая и должна была появиться у вас после знакомства с докладом посла в Конфедерации.

– Мной упущено что-то важное? Тогда как мой министр вы должны сказать об этом. Я жду, вице-канцлер.

Горчаков, мысленно перекрестившись и обратившись к богу за помощью, решил рискнуть, выложив часть козырных карт:

– У Конфедерации появился политик, весьма необычный. И понять его игру мне не сразу удалось.

– Вы о Борегаре?


– Конечно нет! Борегар – это будущий монарх, любимый армией полководец и неглупый человек. Политик – это полковник Виктор Станич. Хотите говорить с тем, кто управляет – обращаться нужно к нему. Он хочет… стать тем, кем планирует оказаться знакомый вам Бисмарк, при этом не выходя из тени. Тайная полиция – это самый подходящий для него выбор. Власть, но не явная.

Говоря это, Горчаков понимал, что идея о превращении Конфедерации в монархию настолько пришлась по душе императору, что его не переубедишь. Вообще никак. Оставалось играть на нюансах, не давая возможности заокеанскому интригану получить от России всё желаемое.

– Обратите внимание, что Станич обратился только к нам и к Испании. Не к Британии, от которой он всеми силами дистанцируется, словно они не близки к очень многим семействам южных штатов. Вежливые, холодные, исключительно деловые отношения. С самого начала, я намеренно просил Штакельберга это проверить. Его люди подтвердили мои подозрения.

– Для нас это хорошо, – усмехнулся Александр II. – Возможно, сказывается его происхождение. Дед Виктора Станича выехал отсюда, опасаясь мести родственников, убитых им на дуэли. Серб… горячая кровь. Могли сохраниться симпатии, если дети воспитывались в русском духе.

– Могли, я не исключаю, – не стал противоречить императору вице-канцлер. – И как противовес устремлениям Англии в обеих Америках Станич может быть полезен. Но он почти столь же явно отстраняется от возможности завязать тесные отношения с Францией. Мимо этого тоже нельзя пройти.

– И снова Франция! Александр Михайлович, я понимаю ваши симпатии к этой стране, но далеко не все их разделяют. Видимо, полковник Станич тоже не восторгается видами на парижские бульвары. А почему он всё ещё полковник? Заслуги давно позволяют получить звание генерала.

– Видимо, чин для него не так важен, как настоящее влияние, – не стал акцентировать своё внимание на подобной мелочи Горчаков. И вновь принялся за своё, считаемое им наиболее важным: – Полная отстраненность от Англии. Незначительная, на грани необходимого, связь с Францией. Понимаю отсутствие внимания к Австрии, это государство ничем не может быть полезно Конфедерации. И с другой стороны, большая и понятная заинтересованность в Испании соседствует с непонятной, если не вникать, заинтересованностью в России.

Вице-канцлер готов был продолжать, ожидая любого знака со стороны Александра Николаевича, но вместе с тем отслеживал все движения монаршей особы, даже самые незначительные. Слишком хорошо он знал императора, что не раз помогало. Сейчас это самое изучение князя не радовало. Император становился веселее с каждой минутой, с каждой его, Горчакова, фразой. Монаршую особу совершенно не трогали намёки про Францию, он даже готов был немного иронизировать над симпатиями своего министра.

Не развивать тему милой его сердцу Франции? Горчаков не мог пойти на такое, разве что над ним нависла бы угроза опалы со стороны императора. Дело в том, что слишком давно, упорно, опираясь как на российских франкофилов, так и на немалую часть французской элиты, он всеми силами пытался затянуть Россию в союз с Францией. Именно в этой стране князь видел лучшее, по его убеждению, государственное устройство, на которое падал отсвет правления, приближенного к республиканскому. Вот только тех рек крови, которые пролились во время Французской революции, и большей частью уничтоженной физически аристократии видеть просто не желал. Или видел, но отбрасывал в сторону, как нечто вторичное. Почему так? Сразу вспоминалась связь князя с декабристами, ни для кого тайной не являющаяся, в последнее время и вовсе выставляемая князем напоказ. Крепости этой связи во время провалившегося бунта было недостаточно для того, чтобы быть причисленным к их движению, но определённый след с явственным ароматом либерализма тянулся ещё с тех самых пор. Потому предыдущий император, Николай Павлович, не благоволил Горчакову, обоснованно видя в нём возможный источник угрозы консервативной политике империи.

И уж тем более покойный Николай ни в коем случае не мыслил даже в теории рассматривать союз с одной из тех стран, которые продиктовали унизительные для империи условия мира на Парижском конгрессе. От Франции, которую Россия показательно выпорола во время Наполеона, и с которой сроду не было нормальных отношений. Испокон веков не было! Именно Франция была исконным и непрерывным союзником Османской империи в её вечных попытках укусить могучего северного соседа. Франция всеми возможными способами пакостила России, своему союзнику в Семилетней войне. Правда, в этом случае наравне с Австрией, но снимало ли это саму проблему нежелательности союза с государством, готовым предать сразу же, как только минует острая надобность в могучем северном союзнике?

А император Александр II временами бывал податлив, чем вице-канцлер беззастенчиво пользовался, проталкивая интересы Франции взамен государственных. Причём были они созвучны с нуждами России или нет – дело вторичное.

– Я вижу лишь выгоду моей империи от союза с Конфедерацией. Новое оружие, золото Аляски и новой земли, купленной у компании Гудзонова залива. Возможность показать, что мы давно оправились от проблем Крымской войны и вновь играем главную роль в «Европейском концерте». Обратите внимание, князь, не Францию с Англией позвали в качестве посредников представители побеждающей в войне стороны. Позвали нас! Ну, и Испанию тоже… Виктория, должно быть, распекает своего Пальмерстона, а Наполеон III, как только узнает, будет орать на своих министров, морщась от болей в почках.

– Нас затягивают в новый сверхконсервативный союз, ваше величество, – поморщившись от очередного нелестного упоминания о французском императоре, вымолвил Горчаков. – Если Бисмарк выстоит в противостоянии с парламентом и построит Пруссию по старым юнкерским замашкам на новый лад, то… Этот Станич и вашего дядю позовёт в новый «Священный союз монархов». Возглавляемая им тайная полиция уже вешает на столбах североамериканских аболиционистов, борющихся за права негров.

– Их негры, пусть сами с ними разбираются, – отмахнулся император, которого проблемы негров явно не волновали. – А окоротить разных гарибальди нужно. Последние месяцы я начинаю беспокоиться о польских губерниях… там становится неспокойно.

– Этот союз, которого ещё нет, но который может появиться в ближайшие пару лет, он способен поссорить Россию с некоторыми важными для нас государствами. Если мы не…

Тут Горчаков сдулся, словно воздушный шар, лишённый притока горячего воздуха. Император хоть и изображал внимание, но его мысли были где-то в стороне от произносимого сейчас вице-канцлером. Это значило, что надо было очень аккуратно и осторожно переходить от критики Борегара со Станичем к отмечанию их полезности. Несмотря на то что делать это князю ох как не хотелось. А иного выбора не было, Александр Михайлович чётко уловил монаршую волю, идти против которой напрямую он не собирался, понимая возможные последствия. Изображать тяжкую болезнь или с печальным лицом обращаться с просьбой об отставке? Иногда это могло сработать, но чутьё подсказывало старому, умудрённому дипломату, что на сей раз отставку могут и принять. И что тогда?

Впрочем, отчаиваться Горчаков не собирался. Если не вышло сразу убедить монаршую особу в пагубности ставки на консерватизм, то придётся идти обходными путями. В империи, слава богу, хватало тех, кто разделял стремление вице-канцлера к тесному союзу с Францией. А память о Крымской войне… Всё проходит, да к тому же иногда нужно идти на жертвы. Например, есть давний знакомец Бисмарк, который вполне способен через несколько лет восстановить военные мускулы Пруссии до такой степени, чтобы эта страна стала угрозой не только для Австрии Франца-Иосифа, но и для наполеоновской Франции.

Зачем это нужно было князю? С единственной целью – подтолкнуть Францию к союзу с Россией перед лицом прусской угрозы. А что она, то есть угроза, возникнет, в этом не стоило сомневаться. Рейнские земли и Эльзас с Лотарингией – это то, что не могло не стать целью для усилившейся Пруссии, тем более под руководством такого подающего надежды политика, как Отто фон Бисмарк. Не зря же он взял его под крыло и давал очень полезные в мире большой политики уроки. Инструмент готовят заранее, причём не один год. Только тогда можно достигнуть желаемого. Ах да, ещё нужно уметь ждать своего часа.

Именно это Горчаков и делал – готовился сам, готовил других и ждал. И всё у него получалось… до недавних пор. Потому как заранее предсказать подобный поворот событий в гражданской войне за океаном не мог, пожалуй, никто. По всем прогнозам, при отсутствии явного вмешательства других стран, должны были победить сторонники президента Линкольна. Хотя бы потому, что имелись куда большие людские ресурсы. Поддержка флота, имеющаяся на Севере промышленность и политическая поддержка либеральных кругов Европы. А вышло совсем не так, как ожидалось. Вместо торжества идей республики, либерализма и равенства налицо готовый вот-вот состояться триумф ультраконсерватизма и даже не реставрации – это было бы хотя бы понятно – а возникновения монархии в колыбели демократии. На этом фоне и мексиканская авантюра Франции с Испанией уже не казалась таковой. Происходящее за океаном откровенно тревожило вице-канцлера, заставляя готовить ответные меры. И кое-что он уже придумал. Для этого на предстоящем конгрессе следовало появиться ему лично, не доверяя столь важное дело никому из помощников.





Интерлюдия


КША, штат Виргиния, Хэмптонский рейд,

конец июля 1862 года

Когда почти все карты биты, сложно удержаться от соблазна выложить на стол последний козырь. Вот янки и попытались разыграть последнюю карту, которая хотя бы выглядела прилично. Флот! Не абы какой, а с использованием новейшего типа кораблей – броненосцев, коих к этому моменту успели построить всего три штуки. Или целых три – это ещё с какой стороны посмотреть! Пусть они и были пригодны лишь к плаванию около берегов, но ведь и океан пересекать им совершенно не требовалось. Противник рядом, не по ту сторону Атлантики.

«Монитор» и построенные по аналогичному проекту «Пассаик» и «Роанок». Последний был перестроен из одноимённого фрегата, отличался большими габаритами, но имел довольно большое количество недостатков, как выяснилось несколько позже. К трём новинкам стоило прибавить десять винтовых фрегатов и шесть канонерских лодок. По тому времени – весьма нехилая по мощи эскадра! Янки действительно могли рассчитывать на успешные действия. Могли и рассчитывали!

Правды ради, следовало заметить, что для отправки в море такой эскадры они собрали в кулак все самые мощные корабли. Как остававшиеся после битвы при Порт-Ройале, так и достроенные после неё. К ним добавились купленные в Британии суда. Мелочь вроде шлюпов в состав эскадры было решено не включать, ограничившись теми самыми канонерками как кораблями весьма специфическими, идеально подходящими для бомбардировки берега.

Рассчитывало командование флота исключительно на победу, но то ли не приняли во внимание, то ли недооценили тот факт, что военно-морской министр Стивен Мэллори уделял очень большое внимание постройке именно броненосцев. Хороших таких броненосцев, причём имел для этого куда больше возможностей, чем в прошлой исторической линии. Здесь ему вовсе не приходилось думать о том, где достать машины для броненосцев и как бы ухитриться найти нормальную броню в пристойных количествах. Плюс к его услугам были мощности имеющихся в Конфедерации верфей, не загруженных попытками на скорую руку переделать торговые корабли в хреноватого качества канонерские лодки.

Знали ли янки о том, что у Конфедерации тоже имелись броненосцы? Бесспорно. Но решили рискнуть, собрав в кулак все три броненосца и корабли сопровождения. Зачем? Показать собственному народу, новоприобретённым союзникам и просто всему миру, что силы для продолжения войны ещё имеются. На море тем более. И в качестве первой цели был выбран Портсмут. Точнее, не сам город, а ориентированная на строительство военных кораблей верфь, изрядно к тому же разросшаяся за последние полтора года, ставшая крупнейшей верфью Конфедерации.

Командующим Северной эскадрой янки был назначен контр-адмирал Луис Голдсборо, а броненосным отрядом руководил кэптен Джон Марстон. Опытные командиры, знающие своё дело и абсолютно верные идеям северян. Основная задача, которую поставил лично Линкольн перед контр-адмиралом, была проста, как мычание – бомбардировкой с моря привести в неработоспособное состояние портсмутскую верфь, одновременно уничтожив все вражеские суда, которые будут обнаружены. При этом командующий эскадрой был предупреждён, что ради выполнения цели эскадра может понести даже очень тяжёлые потери. Равно как и о том, что броненосцы – «Монитор», «Пассаик» и «Роанок» – представляют наибольшую ценность. Впрочем, это и так было известно любому человеку, имеющему отношение к флоту или… к финансам, которые выделялись на строительство этих самых броненосцев.

План атаки был заранее разработан, но как раз по причине предварительной подготовки нельзя было отбросить важную проблему. Как правило, на Хэмптонском рейде находился как минимум один броненосец конфедератов. Остальные же очень быстро могли подтянуться, разведя пары и выйдя из гавани. Министр Мэллори здраво рассудил, что столь важную верфь, как Портсмутская, надобно защищать серьёзными силами. А что может быть серьёзнее новейших кораблей? Ну, разве что когда к этим новейшим кораблям добавляются мощные форты и некоторое количество судов старого образца.

Впрочем, обвинить Голдсборо и Марстона в тупоумии не осмеливались даже их явные недоброжелатели. Нападение на Портсмут решили приурочить к тому моменту, когда оборонять город, порт и верфи будут лишь броненосцы конфедератов с минимальным количеством иных кораблей. Откуда должен был взяться такой момент? Проводка торговых караванов, которую необходимо было осуществлять. Разумеется, суда Конфедерации не сопровождали торговые корабли на всём пути, но начальный – и завершающий в обратном направлении – участки пути таки конвоировали. Во избежание нежелательных в океане случайностей, под которыми подразумевались корабли флота США, рыскавшие в поисках торговых судов, идущих в Конфедерацию или отплывающих оттуда в Европу.

Разведка у янки сработала неплохо. Голдсборо, получив информацию, сумел подгадать момент и нагрянул как раз тогда, когда помимо броненосцев у причалов имелись лишь три канонерки и винтовой фрегат. По мнению контр-адмирала, преимущества в небронированных кораблях должно было с избытком хватить для того, чтобы потопить или серьёзно повредить все броненосцы конфедератов, не говоря уже о других судах. Оставшиеся же форты… Зря, что ли, канонерки с собой прихватили?

А вот адмирал Джосайя Тэтнелл, уже показавший себя в сражении при Порт-Ройале, считал иначе. Причём имел для этого все основания. Он хорошо запомнил проводившийся на испытательном полигоне обстрел установленных на броненосцах броневых плит из орудий, которые были установлены на фрегатах и канонерках янки. Эти пробные стрельбы многое показали. Например, практически полную непробиваемость брони из орудий не совсем уж монструозного калибра. Да и калибр свыше двухсот миллиметров был опасен лишь в том случае, если выстрелы производились бронебойными снарядами и не с дальней дистанции. Но некоторые сомнения у Тэтнелла оставались. До тех пор, пока одна из канонерок специально не начала обстрел «Акулы» с целью провести окончательную «пробу пера в боевых условиях», как изволил выразиться имеющий крайне яркую и вместе с тем мрачную репутацию полковник Станич.

«Проба пера» удалась. Добровольцы, находящиеся в момент стрельбы внутри «Акулы», засвидетельствовали лишь очень неприятные ощущения, когда бомбы и обычные снаряды ударяли в броню и рвались на ней. Разумеется, было произведено лишь несколько выстрелов, но и этого было достаточно, чтобы убедиться в принципиально новых защитных качествах броненосных судов. И в практически полной беззащитности перед ними кораблей старого образца. Именно поэтому адмиралу Тэтнеллу было настоятельно рекомендовано при выборе между вражескими броненосцами и кораблями старых типов атаковать именно последние. А при стрельбе по броненосцам янки стараться бить ещё и по трубам с целью снизить им ход. К советам же Станича стоило прислушаться, события не столь далёкого прошлого успели это подтвердить.

Как бы то ни было, в десять часов утра двадцать девятого июля на Хэмптонском рейде появились первые корабли Северной эскадры янки. Находившиеся на боевой вахте «Чарльстон» и канлодка «Злобный» не могли не заметить приближение вражеской эскадры и, что было логичным в их положении, не собирались принимать неравный бой, предпочтя оттянуться назад. Сигнал тревоги был подан незамедлительно, побуждая оставшиеся три броненосца развести пары и идти навстречу незваным гостям.

Фрегату и канонеркам адмирал Тэтнелл, державший свой флаг на «Булл-Ране», приказал находиться в арьергарде, ни в коем случае не подставляясь под огонь броненосцев северян. Видевшим результаты пробных стрельб было ясно, что нанести сколь-либо серьёзный урон приземистым бронированным монстрам обычные корабли не в состоянии. Зато подставиться под огонь их огромного калибра пушек означало подвергнуть лишённые брони корабли почти стопроцентному риску утопления или выведения из строя.