Шпионское наследие

* * *


Если бы вы прожили с мое в шпионском поместье старого Цирка, вам было бы понятно отвращение, которое я испытал, когда в четыре пополудни следующего дня, расплатившись с таксистом, зашагал по бетонной дорожке к новому, шокирующему своим показным величием зданию Службы. Представьте меня на пике моей шпионской деятельности: усталый как собака, я возвращался из какого-то богом забытого провинциального городка империи — советской империи или ее сателлита. Из лондонского аэропорта ты сначала ехал автобусом, а потом подземкой до Кембридж-сёркус, где тебя уже поджидала производственная бригада, чтобы вытянуть все подробности. Ты преодолевал пять грязных ступенек перед викторианским уродцем, который мы называли ГО (Головным офисом), или Конторой, или просто Цирком. И вот ты уже дома.

Забудь о пикировках с бригадой, или отделом проверки, или администрацией. Обычные семейные разборки между полевиками и центровыми. Сидящий в своем закутке вахтер со знанием дела говорит тебе «С возвращением, мистер Гиллем», спрашивает, собираешься ли ты сдавать чемодан, и желает тебе хорошего дня. Ты отвечаешь «Спасибо, Мак» или «Спасибо, Билл», в зависимости от того, кто сегодня дежурит, и показываешь ему свой пропуск. Улыбаешься, сам не зная почему. Перед тобой три старых расшатанных лифта, которые ты ненавидишь с первого дня, — причем два из них застряли наверху, а третий принадлежит лично Хозяину, так что даже не думай на него покушаться. Поскорей бы затеряться в лабиринте из коридоров и тупичков, этом физическом воплощении мира, в котором ты решил обосноваться, с его изъеденными древоточцем лестницами, щербатыми огнетушителями, подозрительными зеркалами и букетом запахов — затхлый сигаретный дым, «Нескафе» и дезодорант.

И вот теперь этот кошмар. Добро пожаловать в Шпионленд на Темзе!

Под присмотром суровых мужчин и женщин в спортивных костюмах я подхожу к пуленепробиваемому стеклу, отделяющему меня от стола на ресепшен, и мой британский паспорт ускользает от меня в металлическом лотке. За стеклом женщина. В мужском электронном голосе, доводящем выделение слов до абсурда, звучит эссекский акцент:

— Положите все ключи, мобильные телефоны, мелочь, наручные часы, ручки и другие металлические предметы в коробку на столе слева от вас, сохраните белую бирку от вашей коробки, а затем, с обувью в руках, пройдите через дверь с табличкой «Посетители».

Мне возвращают паспорт. Сначала меня досматривает веселая девочка на вид лет четырнадцати, которая обстукивает все тело этакой ракеткой для пинг-понга, потом меня просвечивают в своего рода стеклянном гробе, поставленном на попа. Провожая меня к непомеченному лифту, после того как я снова надел и зашнуровал ботинки — почему-то эта процедура показалась мне гораздо унизительнее, чем требование их снимать, — веселая девушка спрашивает, хорошо ли я провел день. Плохо. И ночь тоже, если ей это интересно, хотя, похоже, нет. По милости А. Баттерфилда я провел бессонную ночь, какой у меня не было уже лет десять, но ей этого не скажешь. Я полевой специалист, или, по крайней мере, был таковым. Моя естественная среда обитания — открытые пространства для ведения слежки. И вот сейчас, так сказать, в зрелом возрасте, я выяснил, что письмо из новоявленного Цирка («Дорогой Джон»), свалившееся как снег на голову и потребовавшее немедленного приезда в Лондон, обрекает душу на беспокойные ночные скитания.

Кажется, мы поднялись на верхний этаж, но нигде этому нет подтверждения. В мире, где я когда-то жил, самые большие секреты прятали на верхнем этаже. У моей юной сопровождающей на шее висит целый арсенал ленточек с пластиковыми карточками. Она открывает дверь без опознавательных знаков, я вхожу, и она ее за мной закрывает. Я пробую ручку — не поддается. В жизни меня несколько раз запирали, но это всегда были противники. Окон нет, а на стенах наивные рисунки цветов и домов. Постарались дети А. Баттерфилда? Или это граффити бывших заключенных?

И куда пропали все звуки? Чем дольше я вслушиваюсь, тем безнадежнее тишина. Ни веселого перестука пишущих машинок, ни звонящих телефонов, ни дребезга колес изношенной передвижной картотеки, едущей по деревянным половицам наподобие тележки молочника, ни зычного мужского рыка «Кончай там насвистывать, черт побери!». Где-то между Кембридж-сёркус и набережной перекрыли звук как таковой.

Присаживаюсь на стул из стали и кожи. Листаю потрепанный экземпляр «Частного сыщика» и пытаюсь понять, кто из нас потерял чувство юмора. Встаю, снова пробую дверную ручку и сажусь уже на другой стул. Я уже пришел к выводу, что А. Баттерфилд пристально изучает язык моих телодвижений. Что ж, в добрый час, потому что к моменту, когда распахивается дверь и короткостриженая проворная женщина сорока с лишним лет, в деловом костюме, переступив порог, бесстрастным голосом горничной, проводящей санобработку в номере, обращается ко мне: «Здравствуйте, Питер. Я Лора. Пройдемте со мной?», — я успел провернуть в голове все проколы и провалы, со мной так или иначе связанные на протяжении всей моей карьеры лицензированного мошенничества.

Мы печатаем шаг по пустому коридору и заходим в стерильный белый кабинет с герметичными окнами. Свеженький очкастенький выпускник английской публичной школы неопределенного возраста, в рубашке и подтяжках, вскакивает из-за стола и хватает мою руку.

— Питер! Господи! Как же молодо вы выглядите! Тридцать пять от силы! Добрались нормально? Кофе? Чай? Точно не хотите? Как же здорово, что вы приехали. Для нас это такая поддержка. С Лорой вы знакомы? Ну конечно. Простите, что заставил вас ждать. Звонило начальство. Разобрались. Да вы садитесь.

Доверительно заглядывая в глаза, будто бы желая сойтись поближе, он подводит меня к неудобному стулу с высокой спинкой и подлокотниками, рассчитанными на долгие беседы. Сам снова садится за стол, заваленный старыми на вид делами, — тут тебе все национальные флаги. Поставив локти, обтянутые рукавами рубашки, куда-то между папок, он подпирает подбородок сжатыми кулачками.

— Кстати, меня зовут Кролик, — объявляет он. — Это глупое имя преследует меня с детства, никак не могу от него избавиться. Может, я и здесь-то из-за него оказался. Попробуй распустить хвост в Высоком суде, когда тебя все окликают «Эй, Кролик!».

Это его обычный треп? Так тридцатилетний юрисконсульт секретной службы теперь разговаривает? То забегая вперед, то одной ногой залезая в прошлое. Я не очень-то разбираюсь в разговорном английском сегодняшнего дня, но, судя по реакции Лоры, занимающей место рядом со мной, похоже, что так. Вид у нее свирепый, она словно готова нанести удар. На среднем пальце правой руки кольцо с печаткой. Отцовское? Или кодовый сигнал о сексуальных предпочтениях? Давненько я не был в Англии.

Кролик поддерживает светский разговор. Его дети без ума от Бретани. Обе девочки. Лора пока была только в Нормандии. С кем ездила, не признается.

— Ой, вы же, Питер, у нас бретонец! — вскрикивает он ни с того ни с сего. — Мы должны вас называть Пьер!

Можно Питер, говорю я.

— Короче, Питер, если без обиняков, нам предстоит разобрать серьезную юридическую заваруху, — продолжает Кролик уже медленнее и громче, заметив среди седых завитков мое новое слуховое устройство. — Пока это еще не кризис, но фаза активная и, я бы сказал, тревожная. И нам очень нужна ваша помощь.

В ответ я говорю, что буду рад помочь чем могу, Кролик, и как приятно сознавать, что ты еще можешь быть чем-то полезен после стольких лет не у дел.

— Я здесь защищаю интересы службы, — продолжает он, проигнорировав мои слова. — А вы здесь присутствуете в качестве частного лица, так сказать, бывшего члена, уже давно наслаждающегося, не сомневаюсь, счастливой пенсией, но вот чего я не могу гарантировать, так это что ваши интересы и наши интересы будут во всем совпадать. — Глаза превратились в щелки. На лице ухмылочка. — Короче, Питер: при нашем огромном уважении к тому, что вы сделали для Конторы во время оно, есть Контора, есть вы и есть я, юрист-убийца. Как Катрин?

— Хорошо, спасибо. А почему вы спрашиваете?

Она ведь нигде не упоминается. Решил меня пугануть. Дал понять: гонг прозвучал. Контора все видит.

— Мы подумали, что ее, наверно, следовало бы включить в длинный список ваших подруг, — поясняет Кролик. — Такие у нас правила, сами знаете.

— Катрин снимает у меня жилье. Она дочь и внучка предыдущих жильцов. Мы живем под одной крышей. А что касается ваших правил, то я с ней не спал и спать не собираюсь. Я ответил на ваш вопрос?

— Отлично, спасибо.

Моя первая ложь, умело поданная. А теперь быстро поменять тему.

— Кажется, мне понадобится адвокат.

— Это преждевременно, к тому же вы не можете его себе позволить. С учетом нынешних цен. В вашем досье сказано: «Женился, потом развелся». И то и другое верно?

— Да.

— И все в течение года. Впечатляет.

— Я рад.

Это шутка? Или провокация? Я подозреваю второе.

— Юношеское недомыслие? — Он высказывает свое предположение все тем же участливым тоном.

— Недопонимание, — отвечаю я. — Еще есть вопросы?


Но Кролик так легко не сдается и сразу дает мне это понять.

— А чей ребенок? В смысле кто отец? — все тем же бархатным голосом.

Я делаю вид, что задумался.

— Знаете, я никогда ее не спрашивал, — отвечаю. И пока он это переваривает, сам перехожу в наступление: — Раз уж мы обсуждаем, кто чем занимается, может, вы мне скажете, что здесь делает Лора?

— Лора занимается историей вопроса, — звучно произносит Кролик.

История в образе бесстрастной короткостриженой кареглазой женщины без косметики. Из нас троих улыбаюсь уже только я.

— И что же, Кролик, включает в себя обвинительный список? — бодро спрашиваю я, раз уж мы вступили в рукопашную. — Поджог королевских доков?

— Ну-ну, Питер, «обвинительный список» — это вы уже загнули! — так же бодро отбивается он. — Решение проблем — вот, собственно, и всё. Позвольте вам задать один вопрос, пока мы не перешли к остальной повестке, не возражаете? — И снова глаза-щелки. — Операция «Паданец». Как она готовилась, кто руководил, с чего все пошло не так и каково было ваше участие?

Становится ли легче на душе, когда оправдываются твои худшие ожидания? Только не в моем случае.

— Вы сказали «паданец», я не ослышался?

— «Паданец», — повторяет он громче на случай, если моя слуховая гарнитура чего-то не уловила.

Не торопись. Помни, ты уже в возрасте. Память нынче уже не та. Держи паузу.

— Паданец… вы не могли бы уточнить, Кролик? Дайте мне подсказку. Когда это было?

— Начало шестидесятых. И наши дни.

— Вы сказали «операция»?

— Секретная. Кодовое название «Паданец».

— Направленная против кого?

Сбоку следует подсказка от Лоры:

— Советы и их союзники. Против восточногерманской разведки, известной как Штази. — Последнее слово она выкрикивает, чтобы я наверняка расслышал.

Штази… Штази… минутку… Ах да, Штази.

— С какой целью, Лора? — спрашиваю я, собрав осколки в одно целое.

— Ввести в заблуждение, обмануть противника, прикрыть главный источник информации. Проникнуть в московский Центр с целью выявить возможного предателя или предателей внутри Цирка. — И тут же, с жалобной интонацией: — У нас не сохранилось ни одного досье. Лишь несколько отсылок к делам, которые словно испарились в воздухе. Вроде как отсутствуют. Предположительно украдены.

— «Паданец», «Паданец», — повторяю я, качая головой и улыбаясь, как это делают старики, даже когда они не такие старые, как кому-то кажется. — Простите, Лора. Не слышу звона.

— Даже отдаленного? — Это уже Кролик.

— Увы. Чистый лист. — А сам мысленно отгоняю картины, как я, еще совсем молоденький, в костюме доставщика пиццы, перегнувшись через руль недавно освоенного мотоцикла, везу спецрейсом ночные досье Цирка «некоему» лондонскому получателю.

— На случай если я об этом забыл упомянуть или вы вдруг не расслышали, — говорит Кролик медоточивым голосом. — Насколько мы понимаем, в операции «Паданец» участвовал ваш друг и коллега Алек Лимас, которого, если помните, застрелили у Берлинской стены, когда он пытался спасти свою подругу Элизабет Голд, которую к тому моменту тоже уже застрелили. Или этого вы тоже не помните?

— Еще как помню, — огрызаюсь я. И только потом поясняю: — Вы меня спрашивали про «Паданец», а не про Алека. И я вам ответил: нет, не помню. Никогда не слышал. Извините.





* * *


В любом допросе отрицание вины становится отправной точкой. О предыдущем обмене любезностями можно забыть. После отрицания расклад кардинально меняется. На уровне агента тайной полиции отрицание человеком своей вины почти всегда оборачивается немедленным возмездием — не в последнюю очередь потому, что рядовой агент глупее своего подопечного. Умный следователь, напротив, когда дверь перед его носом захлопывают, не пытается сразу в нее ломиться. Он перегруппируется и зайдет к жертве с другого боку. И, судя по довольной улыбке Кролика, именно это он сейчас обдумывает.

— Что ж, Питер. — Голос его стал тверже, несмотря на все мои заверения. — Отставим пока тему операции «Паданец», и, если не возражаете, мы с Лорой зададим вам несколько фоновых вопросов, касающихся более общего предмета.

— Например?

— Персональная подотчетность. Вечная проблема: где заканчивается подчинение приказам старших и начинается ответственность за индивидуальные действия. Улавливаете?

— Не очень.

— Вы полевой игрок. Контора дала вам зеленый свет, но что-то пошло не по плану. Пролилась невинная кровь. Вас или вашего коллегу подозревают в превышении полномочий. Такой сценарий вы никогда не рассматривали?

— Нет.