Смертельная белизна

– Мужик с самой большой камерой все время держал тебя в объективе, – сообщил Джимми, опуская соратницу на землю.

– Зараза, если меня в газетах пропечатают, мамаша с ума сойдет, – заволновалась она и пошла дальше в ногу с Джимми, не упуская случая ткнуть его локтем или шлепнуть, когда он пугал ее родительским гневом.

На взгляд Страйка, она была как минимум на пятнадцать лет моложе Джимми.

– Развлекаешься, Джимми?

Маска не позволяла Страйку скосить глаза; каково же было его удивление, когда прямо перед ним возникла нечесаная помидорно-рыжая копна и он без труда опознал Флик, успевшую примкнуть к демонстрантам. Джимми, похоже, удивился не меньше.

– Вот так встреча! – сказал он, вяло изображая радость.

Флик зыркнула на девчонку по имени Либби – та сочла за лучшее рвануть вперед. Джимми попытался обнять Флик, но она, дернув плечом, высвободилась.

– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он с видом оскорбленной добродетели. – Что случилось?

– Угадай с трех раз, – огрызнулась Флик.

Страйк понимал: Джимми не может решить, как с ней держаться. На его нагловато-красивом лице отразилась досада, но вместе с тем и определенная настороженность. Он сделал еще одну попытку обнять Флик за плечи, но на этот раз получил по руке.

– Фу-ты ну-ты! – повторил он с ноткой враждебности. – За что, черт возьми?

– Я делаю за тебя всю грязную работу, а ты клеишься к этой? За дуру меня держишь, Джимми?

– НЕТ ракетам! – гаркнул в рупор кто-то из распорядителей, и толпа вновь подхватила этот клич; шагающая рядом со Страйком женщина с ирокезом орала пронзительно, как павлин.

Скандирование толпы давало Страйку определенное преимущество: он мог не сдерживать стоны, наступая на протезированную ногу; это приносило какое-то облегчение, но маска дрожала на потном лице, как будто от щекотки. Сквозь прорези Страйк, щурясь, наблюдал за ссорой Флик и Джимми, но их слова заглушал хор голосов. Лишь когда демонстранты переводили дух, Страйк улавливал обрывки разговора.

– Мне твои придурки уже поперек горла, – кипятился Джимми. – Разве это я, чуть что, бегу в бар, чтобы снять там студентишку?

– Ты же меня сам к этому толкнул! – сдавленно выкрикнула Флик. – Ты подло меня к этому толкнул! Сказал, что не падок на особые…

– Ну погорячился, дел-то – куча, – грубо ответил Джимми. – У меня же был стресс. Билли мне плешь проел. Я вовсе не имел в виду, что ты должна нестись в бар и кадрить там какого-нибудь барана…

– Ты сам сказал, что тебе надоело…

– Ну с кем не бывает: психанул, наговорил всякой фигни. Вот если бы я заваливал бабу каждый раз, когда ты меня достаешь…

– Знаешь, я уже начинаю думать, что ты меня держишь при себе только из-за Чиз…

– Рот закрой!

– …а сегодня, думаешь, мне было очень весело у этого урода?..

– Я же сказал спасибо, хватит, сколько можно талдычить одно и то же? Мне нужно было срочно напечатать листовки, а иначе мы бы съездили вместе…

– И я занимаюсь уборкой, – голос ее вдруг сорвался от рыданий, – гадость такая, а сегодня ты меня отправил… это просто кошмар, Джимми, ему в больничку надо, он дошел до такой кондиции…

Джимми оглянулся. На миг встретившись с ним взглядом, Страйк попытался не хромать, хотя в культю при каждом шаге словно впивалась тысяча огненных муравьев.

– В больничку никогда не поздно, – сказал Джимми. – И мы непременно это устроим, только сейчас отпускать его нельзя – он нам испоганит все дело, ты же понимаешь. Дай срок – пусть Уинн раздобудет фотки… Слушай, – Джимми заговорил поласковее и в третий раз потянулся ее приобнять, – я тебе благодарен – не передать как.

– Еще бы, – всхлипнула Флик, вытирая нос ладонью, – деньги-то немалые. Да ты бы даже не узнал, что у Чизуэлла рыло в пуху, если бы не…

Джимми бесцеремонно прижал к себе Флик и впился ей в губы. Пару мгновений она сопротивлялась, потом приоткрыла рот. Так они и шли дальше, не прерывая своего поцелуя взасос. У обоих слегка заплетались ноги, что смешило других отпоровцев, и только девчонка, которую Джимми вначале нес на закорках, окончательно сникла.

– Джимми, – выдохнула наконец Флик, когда поцелуй закончился, но объятия еще не разжались. Взгляд у нее затуманился от желания, голос сделался бархатным. – Я считаю, ты должен вправить ему мозги. У него с языка не сходит этот проклятый сыщик.

– Кто-кто? – переспросил Джимми, хотя, по мнению Страйка, все расслышал.

– Страйк. Вояка, урод одноногий. Билли на нем свихнулся. Надеется, что этот приедет его спасать.

На горизонте наконец-то замаячила конечная точка марша: Боу-Куортер на Фэрфилд-роуд, где высилась квадратная кирпичная башня старой спичечной фабрики – предполагаемое место ракетной стартовой площадки.

– Спасать? – презрительно повторил Джимми. – Обалдел, что ли? Можно подумать, его там пытают.

Участники марша, понемногу нарушая стройный порядок колонны, вновь превращались в бесформенную толпу, которая теперь кишела вокруг темно-зеленого пруда. Страйк дорого бы дал, чтобы сесть на скамью или хотя бы привалиться, по примеру многих демонстрантов, к дереву и перенести вес на здоровую ногу. И место послеоперационной раны, где раздраженная, воспаленная кожа не выдерживала его веса, и коленные сухожилия требовали льда и отдыха. Но он безостановочно ковылял за Джимми и Флик, которые сейчас обходили толпу с краю, чтобы оторваться от своих товарищей по ОТПОРу.

– Он хочет с тобой повидаться, но я ему сказала, что у тебя нет времени. А он – в слезы. Это ужас какой-то, Джимми.

Изображая интерес к выступлению темнокожего демонстранта, который сейчас поднимался с микрофоном на помост, Страйк боком подступил к Джимми и Флик.

– Вот срублю денег – и сразу займусь братишкой, – виновато и неуверенно говорил Джимми своей подруге. – Естественно, я его не брошу… и тебя тоже. Никогда не забуду, что ты для меня сделала.


Ей было приятно это слышать. Страйк заметил, как ее чумазая физиономия вспыхнула от удовольствия. Вытащив из кармана джинсов пачку табака и несколько листков папиросной бумаги, Джимми принялся свертывать очередную самокрутку.

– Стало быть, до сих пор трендит про этого сыщика?

– Ага.

Затянувшись, Джимми стал рассеянно обводить глазами толпу.

– Вот что, – внезапно заговорил он. – Наведаюсь-ка я к братишке прямо сейчас. Успокою слегка. Ему ведь совсем недолго осталось там кантоваться. Ты со мной?

Флик заулыбалась, и они, взявшись за руки, скрылись из виду.

Немного выждав, Страйк сорвал с себя маску и старую серую фуфайку с капюшоном, бросил их на ворох уже ненужных транспарантов, вместо маски нацепил очки, лежавшие для такого случая у него в кармане, и двинулся следом.

По сравнению с неторопливым движением марша ход Джимми заметно ускорился. Флик то и дело переходила на бег, чтобы за ним поспевать, и вскоре Страйк уже скрежетал зубами от боли – протез нещадно натирал, а натруженные мышцы бедра в открытую бунтовали.

Он взмок, хромота делалась все более заметной. Ему вслед уже оборачивались прохожие. Приволакивая протезированную ногу, Страйк чувствовал на себе сочувственно-любопытные взгляды. Ясное дело: надо было пройти курс физиотерапии, исключить из рациона чипсы, а где-нибудь в идеальном мире – взять сегодня выходной, чтобы забыть о протезе, приложить к культе пузырь со льдом и спокойно поваляться. Но сейчас он ковылял дальше, хотя тело требовало остановиться; неуклюжие движения торса и рук помогали мало, расстояние между ним и Джимми с Флик увеличивалось. Можно было уповать лишь на то, что те двое не станут оглядываться: в таком виде сохранить инкогнито он бы не смог. Они уже входили в аккуратный кирпичный кубик станции метро «Боу», а Страйк, задыхаясь и матерясь, еле передвигался по другой стороне улицы.

Стоило ему сделать шаг с тротуара, как правое бедро пронзила нестерпимая боль, словно в мышцы вонзился нож. Нога подвернулась, он боком рухнул на проезжую часть и, ободрав вытянутую руку об асфальт, ударился плечом и головой. Где-то рядом от ужаса взвизгнула женщина. Зеваки решили, что он пьян. Такое случалось и прежде, когда Страйк падал на улице. Униженный, злой, он со стоном заполз обратно на тротуар, едва убрав правую ногу из-под колес транспорта. Какая-то девушка нервно подскочила к нему с предложением помощи, Страйк на нее рявкнул и тут же устыдился.

– Извините, – прохрипел он, но девушка уже бросилась догонять подруг.

Страйк подтянулся к ограждению, отделявшему тротуар от мостовой, и сел, прислонившись спиной к металлу. Глаза заливало потом и кровью. Подняться без посторонней помощи нечего было и думать. На заднем краю культи он нащупал яйцевидную опухоль и понял, что это разрыв сухожилия. Боль делалась настолько резкой, что к горлу подступила дурнота.

Он достал из кармана мобильный. Экран, как оказалось, треснул.

– За…дол…ба…ло, – пробормотал он с закрытыми глазами, прижавшись затылком к холодному металлу.

Прохожие обходили его стороной, как алкоголика или бродягу, а он сидел без движения и обдумывал немногочисленные варианты действий. В конце концов с ощущением полной безысходности он открыл глаза, утер лицо рукой и набрал номер Лорелеи.





23




…хиреть тут в сумерках этого брака…

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



Робин понимала, что празднование первой годовщины свадьбы, еще не начавшись, завершится провалом, – до нее это дошло еще в крипте палаты общин, откуда был отправлен Страйку ее отказ последить за Джимми.

Чтобы облегчить совесть, она поделилась этим с Мэтью, когда тот заехал за ней после работы. Мэтью и без того был на взводе – он терпеть не мог садиться за руль «лендровера» в пятницу вечером, а потому тут же перешел в наступление и призвал жену к ответу: с какой стати она считает себя виноватой, если Страйк уже два года использует ее рабский труд? А затем стал последними словами честить Страйка, да так, что Робин волей-неволей встала на защиту своего партнера. Спорили они битый час и в какой-то момент, поймав жест ее левой руки, Мэтью заметил отсутствие помолвочного колечка с сапфиром и гладкого обручального. Она всегда оставляла их дома, если предстояло изображать незамужнюю Венецию Холл, но не сообразила, что сегодня до отъезда не успеет забрать их с Олбери-стрит.

– Черт побери, в день нашей годовщины ты забыла кольца? – разорался Мэтью.

Полтора часа спустя они подъехали к зданию из золотистого кирпича. К автомобилю подскочил швейцар, чтобы открыть дверь для Робин. Ее «спасибо» прозвучало еле слышно: в горле стоял твердый, злой ком.

За ужином в гостиничном ресторане, удостоенном мишленовских звезд, они почти не разговаривали. Робин, которой казалось, будто она жует пластик с пылью, обводила взглядом соседние столики. Все посетители оказались намного старше их с Мэтью, и Робин невольно задалась вопросом: случался ли у этих супружеских пар такой же раздрай и как после этого жить дальше?

Той ночью они спали спиной друг к другу.

В субботу Робин проснулась с ощущением, что каждая минута, проведенная в этом отеле, каждый шаг по прекрасно ухоженной территории с лавандовой дорожкой, каждая прогулка по японскому садику, экологически чистому огороду и плодовому питомнику обходится им в умопомрачительную сумму. Как видно, та же мысль посетила и Мэтью, потому что за завтраком он несколько смягчился. Но беседа так или иначе норовила свернуть в нежелательное русло, от которого они оба шарахались как от огня. У Робин в виске стучала головная боль, но обращаться к обслуживающему персоналу за таблетками нечего было и думать: любое проявление недовольства жизнью грозило привести к новой размолвке. Небезопасно было даже вспоминать день бракосочетания и медовый месяц, но Робин уже не понимала, бывает ли как-то иначе. Во время прогулки по территории разговор велся исключительно о работе Мэтью.

На следующую субботу была намечена встреча по крикету между его компанией и партнерской фирмой. Мэтью, игравший в крикет не хуже, чем в регби, очень ждал этого матча. Слушая его хвастливые рассказы о собственном спортивном мастерстве и колкости насчет неуклюжести Тома, Робин в нужные моменты смеялась и поддакивала, но все это время несчастные и холодные уголки ее души были заняты тревогами: отправился ли Страйк на эту манифестацию, светит ли ему вызнать что-нибудь дельное в отношении Джимми и как получилось, что она, Робин, связала свою судьбу с напыщенным, самодовольным типом, напомнившим ей красивого паренька, в которого она некогда влюбилась.

В ту ночь Робин впервые в жизни пошла на близость с Мэтью только затем, чтобы избежать скандала. Раз у них годовщина, значит должен быть секс – как шлепнутый на этот уик-энд штамп нотариуса, стандартный и унылый. Когда Мэтью застонал от наслаждения, у нее защипало в глазах и холодный, несчастный внутренний голос, зарывшийся в недра податливого тела, спросил: почему же муж не чувствует, насколько ей паршиво, – пусть даже она не подает виду, и как он может считать их брак удачным?

В темноте, как только Мэтью откатился в сторону, она положила согнутую руку на мокрые глаза и произнесла все фразы, обязательные в таких случаях. Выдавив: «Я тоже тебя люблю», она впервые четко осознала, что говорит неправду.

Стоило Мэтью уснуть, Робин с большой осторожностью нащупала лежавший на прикроватном столике мобильный и проверила сообщения. От Страйка ничего не пришло. Тогда она погуглила картинки марша в Боу и в гуще демонстрантов узнала, хотя и без особой уверенности – лицо скрывала маска Гая Фокса, – рослого мужчину с характерными курчавыми волосами. Робин положила телефон экраном вниз, чтобы отключить подсветку, и закрыла глаза.





24