Сожалею о тебе
Часть 39 из 65 Информация о книге
— Это должно было прозвучать романтично? — морщу я нос, откидываясь на скамье. — Потому что тогда ты просчитался. В ответ он смеется, притягивает меня к себе и прижимается к моим губам своими. Поцелуй получается не слишком нежный. Я чувствую его язык… и привкус хлеба. Оттолкнув Адамса, я притворяюсь, что меня тошнит, и отпиваю воды. — Ты еще не всю еду проглотил! Его стакан уже пуст, поэтому он делает глоток из моего. Секунду спустя Миллер уже печально смотрит на мусорную корзину. — Я выбросил его, чтобы подчеркнуть свои слова, но на самом деле очень хотел доесть. — На секунду его взгляд перемещается на меня. — Будет слишком противно, если я достану сэндвич обратно? — Конечно! — со смехом восклицаю я. — И я никогда тебя больше не поцелую. — Я протягиваю свою порцию. — Вот. Лучше возьми у меня. Я все равно не голодна. Миллер принимает угощение и доедает его, а затем допивает мой напиток. Аккуратно собирает весь мусор на поднос, выкидывает его, возвращается на место и снова притягивает меня к себе. Потом парень прислоняет свой лоб к моему, нежно улыбается и немного наклоняет голову, заправляя мне выбившуюся прядь за ухо. — Кажется, я ясновидящий. И знал, что нам с тобой будет хорошо вдвоем, Клара. — Какой из тебя предсказатель? Мы встречаемся меньше недели. Все может покатиться под откос хоть завтра. — Такого не произойдет. У меня очень хорошее предчувствие насчет нашего будущего. — Это называется влечение, а не шестое чувство. — Думаешь, это все, что я ощущаю? Влечение? — А что же еще? Мы пока слишком плохо знаем друг друга. — Я выбросил половину сэндвича ради тебя. Я бы сказал, что это куда большее, чем просто влечение. — Ты прав. — Его настойчивость заставляет меня улыбнуться. — Это был довольно широкий жест. Я наклоняюсь к нему и целую, но, когда собираюсь отстраниться, Миллер тянется за мной, не желая останавливаться. Я поворачиваюсь к нему всем телом и падаю в его объятия. Обычно я не стремлюсь проявлять чувства на людях, но сейчас, кроме нас, за столами никого нет. Удивительно, что возле такой крутой закусочной так мало народу. Миллер бросает взгляд в сторону камеры. — Надо выключить. Мы пока несовершеннолетние, и если кино перейдет в разряд порно, меня запросто могут арестовать. Обожаю, что он умеет меня рассмешить, даже когда настроение совсем не веселое. * * * Миллер заказал сэндвич и для дедушки. Когда мы заходим в гостиную, парень торжественно его вручает. — Неужели это то, что я думаю? — спрашивает старик с блеском в глазах. — Единственный в своем роде. — Я когда-нибудь тебе говорил, что ты — мой любимый внук? — От широкой ухмылки дедушки настроение поднимается даже у меня. — Я твой единственный внук, — отвечает Миллер. Он берет у деда стакан и идет на кухню, чтобы заново наполнить. — Именно поэтому ты унаследуешь все мое состояние, — бормочет старик под нос. — Ага, всю огромную дырку от бублика, — со смехом комментирует парень. Тогда старший Адамс поворачивается ко мне. — Клара, верно? — Он разворачивает сэндвич. Я же сажусь в одно из кресел и киваю. — Я рассказывал тебе о том, что когда Миллеру было пятнадцать, мы пошли в школу… — Над ним возникает рука и вырывает лакомство. Он лишь беспомощно оглядывается в поисках пропажи. — Какого черта? — наконец спрашивает он у внука. Тот садится в другое кресло, держа угощение в заложниках. — Обещай, что не станешь продолжать эту историю, и я верну бутерброд. — Ну Миллер, — с разочарованным стоном протягиваю я. — Ты уже второй раз не даешь мне дослушать семейную легенду. — Прости, Клара, — с сожалением разводит руками дедуля. — Я бы тебе все с удовольствием поведал, но ты же пробовала комбо? — Все в порядке, — понимающе киваю я. — Я как-нибудь заеду в гости, пока Миллера не будет, и вы мне все расскажете. Внук протягивает сэндвич обратно. — Мы с Кларой должны поработать над проектом. Будем в моей комнате. — Мне можно и не врать, — ворчит старик. — Самому когда-то было семнадцать. — Я говорю правду, — заявляет Миллер. — Нам действительно необходимо заниматься. — Как скажешь. Парень раздраженно закатывает глаза и встает с кресла. Затем берет меня за руку и помогает подняться. — Приношу извинения за дедушку. — Почему? Ты его обманул, у нас нет никакого проекта? — Конечно же, есть. — Миллер поворачивает голову к деду и бросает на него неодобрительный взгляд. — Я запрещаю вам общаться, вы слишком похожи. Старик заговорщически улыбается, пока мы не скрываемся из виду. Проходя мимо ванной, я замедляю шаг и бросаю взгляд внутрь. Миллер это замечает. На полке выстроилась целая батарея из бутылочек с таблетками, и это напоминание о болезни дедушки заставляет сердце сжаться. Как только мы оказываемся в спальне, парень понимает, что мое настроение изменилось. — Думаешь о дедуле? — Я киваю. — Да, это просто отстой. — Он скидывает обувь и запрыгивает на середину кровати, похлопывая по матрасу рядом с собой. Я тоже снимаю туфли и ложусь, обнимая Миллера. — Как сегодня прошел визит к доктору? Он проводит по моим волосам: — Говорили, чего следует ждать в ближайшие пару месяцев. Дедушке больше небезопасно оставаться одному, поэтому скоро его поместят в больницу. Там за ним будут постоянно присматривать, и мне не придется бросать школу. — И это единственный вариант? — спрашиваю я, опираясь на локти. — Ага. Мать умерла, когда мне было десять лет, а он именно ее отец. Есть дядя, живущий в Калифорнии, но оттуда долго добираться, поэтому помощи можно особо не ждать. Остальная родня навещает нас и обеспечивает едой и всем необходимым. Но так как мы с дедом почти всю жизнь прожили вдвоем, то и заботиться о нем тоже мне. — Сочувствую. — Я не знала, что у Миллера умерла мама. Я задумчиво качаю головой. — Такая ответственность для человека твоего возраста… — Тебе тоже только шестнадцать, и ты уже через столько прошла. Жизнь вообще несправедлива. — Он нежно проводит ладонью по моей щеке, а затем притягивает меня к груди. — Не хочу больше об этом говорить. Сменим тему? — Когда у тебя день рождения? — интересуюсь я, принюхиваясь к Миллеру. От него замечательно пахнет: в этот раз чем-то лимонным. — Пятнадцатого декабря, — отвечает он. И через пару секунд добавляет: — А твой будет на следующей неделе, верно? Я киваю, хотя предпочла бы об этом забыть. Обычно мы отмечали данное событие за ужином в кругу семьи, но на этот раз без папы и тети Дженни даже не знаю, как все будет. Эту тему не хочу развивать уже я, поэтому снова меняю направление беседы: — А какой у тебя любимый цвет? — Его нет. Мне нравятся все, кроме оранжевого. — Правда? А мне нравится оранжевый. — Не понимаю, почему. Он ужасен, — с отвращением произносит парень. — А какой тебе не нравится? — Оранжевый. — Ты же только что сказала противоположное! — Ну а ты заставил меня передумать. Ты так про него говорил, и я засомневалась, не пропустила ли что-нибудь ужасное в этом цвете. — Да в нем плохо абсолютно все, — с пылом соглашается Миллер. — Начать с того, что это слово ни с чем не рифмуется. — Так ты ненавидишь цвет или слово? — И то, и то. — Что-то конкретное вызвало твою жгучую неприязнь? — Нет. Полагаю, она родилась сама по себе. Может, даже вместе со мной. — А есть ли какой-то определенный оттенок оранжевого, который заслуживает особого презрения? — Я ненавижу их все, от мангового до кораллового, — с жаром выпаливает он.