Сожалею о тебе
Часть 44 из 65 Информация о книге
Я кажусь себе другой и в то же время прежней. Мне одновременно и больно, и нет. Я и жалею об этом, и в то же время нет. Лежу, не двигаясь, положив руки на спину Миллера и обхватив ногами его талию. Приятно ощущать его внутри, хотя я не уверена, что сам процесс мне нравится. Я вовлечена не целиком, мысли бродят в другом месте, а значит, приходится прикладывать усилия, чтобы тело реагировало. Парень очень нежен и издает невероятно сексуальные стоны, но они не находят отклика. Моя душа переполнена отвращением, и ни для чего другого в ней нет места, в том числе и для происходящего сейчас. Часть меня жалеет, что я поторопилась с сексом. Однако в любом случае это бы случилось с Миллером, так неужели было бы лучше отложить событие на несколько месяцев? По-видимому, да. Ладно, теперь я уже всем сердцем сожалею, что не подождала. Меня терзает неприятное чувство, что это гнев толкнул меня на поспешное решение. Однако Адамс вроде получает удовольствие. По крайней мере, хоть кому-то из нас хорошо. Может, я не чувствую того, чего ожидала, из-за полученного сегодня урока: любовь полна уродливых поступков и предательства, и мне просто не хочется иметь к этому никакого отношения. Думаю, мои чувства к Миллеру похожи на те, что испытывала тетя Дженни к Джонасу, а папа к маме, и посмотрите, к чему это привело. Теперь возлюбленный целует меня в шею, сжимая одной рукой мое бедро. Мне нравится та позиция, в которой мы находимся. Может, когда мы снова этим займемся, будет не так больно, как физически, так и морально. Может, я смогу оценить, насколько ему нравится процесс, в следующий раз. Может, мне самой это доставит удовольствие. Но прямо сейчас ничто не радует меня. Я не могу перестать думать о том, что поступки родителей заставили меня пересмотреть чувства к Миллеру, и это печалит меня. Ведь я всей душой желаю и дальше верить в наши с ним отношения. Иногда его взгляд один в один напоминает мамин, когда она смотрела на папу, но значит ли это вообще хоть что-то? Я хочу верить Миллеру, когда он говорит, что никогда еще никого так не желал, но как долго эти слова будут правдой? Пока он не увидит девушку, которую будет хотеть больше? Слава богу, у меня нет сестры, в которую можно влюбиться. Я притягиваю его к себе, чтобы спрятать лицо у него на груди. Ненавижу сомневаться в нем, особенно сейчас, ведь Миллер — единственный, кто делает меня счастливой с момента катастрофы, а теперь я боюсь, что мама с Джонасом разрушили это чувство. Я сомневаюсь не только в них и своей любви, но и вообще в самой идиотской идее моногамии и необходимости отношений. Я думаю, что в потере девственности не было на самом деле ничего особенного. Ведь если любви не существует, то секс — это просто секс, вне зависимости, занимаешься ты им в первый, пятидесятый или последний раз. Всего лишь часть одного тела оказывается внутри другого. Большое, мать его, дело. Может быть, именно поэтому люди с такой легкостью изменяют друг другу, ведь секс на самом деле абсолютно ничего не значит. Почти никакой разницы с рукопожатием. Тогда и первая ночь с бойфрендом ничуть не серьезнее, чем тот же процесс с женихом мертвой сестры. — Клара? — Миллер произносит мое имя между двумя тяжелыми выдохами. Между движениями. А потом останавливается. Я открываю глаза и отстраняюсь, падая обратно на подушку. — Я делаю тебе больно? — Нет, — заверяю я. Он отводит волосы от моего лица и проводит большим пальцем по мокрой щеке. — Тогда почему ты плачешь? У меня нет никакого желания объясняться. Особенно прямо сейчас. — Ничего особенного. — Я снова пытаюсь обнять парня и прижать к себе, но он решительно отодвигается, а потом и вовсе перекатывается на другую сторону кровати. Теперь я чувствую себя до странности опустошенной. — Я сделал что-то не то? — настойчиво спрашивает Миллер. Ненавижу себя за то, что породила в нем сомнения. Вижу, как он обеспокоен, что моя реакция имеет к нему хоть какое-то отношение. Поэтому я изо всех сил трясу головой. — Нет. Дело не в тебе, клянусь. Кажется, он испытывает облегчение, но только на пару секунд. — Тогда в чем? Ты меня пугаешь, — шепчет Миллер. — Дело в матери. Сегодня мы сильно поссорились, и… — Я утираю капающие слезы тыльной стороной руки. — Я так зла на нее. Я просто в ярости и ничего не могу поделать. — С этими словами я переворачиваюсь на бок, чтобы заглянуть Миллеру в глаза. — У них с Джонасом интрижка. Парень выпрямляется от удивления. — Что? Я киваю и замечаю сочувствие на его лице. Затем он проводит по моим волосам в попытке утешить. — Вернувшись домой, я наткнулась на них, целующихся в кухне. Я так взбесилась. Мне кажется, я никогда так не злилась. Думаю, я даже ненавижу мать. Не могу перестать размышлять о том, что она предала отца и тетю Дженни. В голове так и крутятся идеи возмездия. Я отчаянно хочу ее наказать, ведь она заслуживает страданий. — Я приподнимаюсь на локте. — С момента аварии прошло так мало времени, мама не смогла бы забыть отца так быстро, поэтому я почти уверена, что у них с Джонасом все началось еще раньше. Миллер несколько мгновений молчит, выглядя озадаченным, вероятно, не зная, как меня успокоить. Он ложится на спину и смотрит в потолок. — Ты поэтому мне позвонила? — В его голосе слышится резкость, хотя он по-прежнему шепчет. — Потому что злилась на мать? Такая реакция меня ошеломляет. Я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к груди парня, но он хватает меня за запястье и отталкивает его. Потом садится на край постели спиной ко мне. — Нет, Миллер, нет, — заверяю я, но мы оба знаем, что это неправда. Я нерешительно кладу ладонь ему на плечо, но он отдергивает его, почувствовав прикосновение, и встает. Я слышу шлепок, с которым презерватив оказывается в мусорной корзине. Адамс со злостью натягивает боксеры и джинсы, даже не глядя на меня. — Миллер, клянусь, я не поэтому тебя позвала. — Тогда почему? — Он пересекает спальню быстрым шагом, поднимает футболку и надевает ее. — Ты явно не была готова к тому, что сейчас произошло. — Я ожидала увидеть гнев в его глазах, но он кажется расстроенным. Я сажусь на кровати, прикрыв одеялом грудь. — Но я была готова, честное слово. И очень хотела, чтобы это случилось именно с тобой, потому и позвонила. — Я отчаянно стараюсь исправить положение, но лишь окончательно все порчу. Меня охватывает ужас. — Ты обижена на свою мать, Клара, — делает шаг вперед парень, вскидывая рукой в мою сторону. — Ты хотела не меня, а возмездия. Я знал, что еще не время. Все было так странно… Так… — Он в отчаянии вздыхает, не в состоянии подобрать слова. — Ты прав, я была расстроена, — произношу я, вытирая слезы одеялом. — Когда мне плохо, я всегда хочу, чтобы ты был рядом. Миллер молча обдумывает услышанное, поправляя футболку. Затем роняет: — Я бы пришел и просто так, Клара, безо всякого секса. Ты прекрасно это знаешь. Почему у меня не получается правильно объяснить? Я только обижаю его сильнее, сама того не желая. Жертва моей злости открывает окно, но мне так не хочется, чтобы он уходил. Я не собиралась задеть его чувства, я просто не могу остаться сейчас одна. — Миллер, подожди. — Он уже перебросил ногу через подоконник, но я продолжаю умолять, по-прежнему завернутая в одеяло. — Пожалуйста. В моем поступке не было ничего личного. Клянусь. Последняя фраза заставляет его отойти от окна и приблизиться к кровати. Миллер наклоняется и обхватывает ладонями мое лицо. — Ты права. Именно поэтому я так расстроен. Ведь это должно было стать для нас самым личным на свете. Его слова бьют прямо по больному, и у меня невольно вырывается громкий всхлип. Не могу поверить, что я такое натворила. Похоже, я опустилась до уровня матери. Миллер оставляет меня одну, я закрываю рот ладонями, стараясь удержать рыдания и все рвущиеся из меня чувства. Я раскаиваюсь не только в том, как поступила со своим парнем, но и во многом другом. Меня накрывает буря эмоций: горе от потери тети Дженни и отца, вина за причастность к их гибели, ярость от предательства матери, сожаление о той боли, которую я причинила Миллеру. Эмоций так много, я не в состоянии с ними справиться, поэтому падаю обратно на кровать и зарываюсь лицом в подушку. Сейчас мне хочется лишь накрыться одеялом и никогда не просыпаться, чтобы больше не испытывать всего этого. На меня так много навалилось. Это слишком нечестно. Нечестно, нечестно, нечестно. Матрас рядом со мной прогибается, и когда я поворачиваюсь, то попадаю в теплые объятия. От этого рыдания только усиливаются. Я стараюсь рассказать, насколько сожалею о своем поступке, но всхлипывания заглушают слова. Миллер нежно целует меня в висок, видимо, разобрав только то, что я пытаюсь извиниться. Он не говорит, что прощает меня или что мои действия были оправданы. Он вообще ничего не говорит. Лишь молча сидит рядом и утешает, пока я заливаюсь слезами. Я прячу лицо у него на груди, утыкаясь в футболку. Когда дар речи наконец возвращается ко мне, я снова и снова повторяю: — Прости меня. Прости, пожалуйста. Прости. Ты был прав, и я ужасно себя повела. — Слова доносятся приглушенно сквозь ткань. — Мне очень жаль, что я так поступила. — Знаю, тебе плохо, — шепчет Миллер, нежно положив ладонь мне на лицо. — И я тебя прощаю. Но все равно я пока зол. Несмотря на последнюю фразу, он снова целует меня в висок, и это все, что сейчас нужно. Он и должен сердиться на меня. Имеет полное право. Я и сама на себя злюсь. Какое-то время парень лежит рядом на кровати, но, как только я перестаю плакать, отстраняется и смотрит на меня, гладя по щеке. — Мне пора. Уже поздно. — Пожалуйста, не уходи, — качаю я головой, умоляюще заглядывая ему в глаза. — Я не хочу оставаться одна. Замечаю его сомнение, но спустя три секунды Миллер все же кивает. Затем садится, снимает футболку и натягивает ее на меня. — Надень. Я слушаюсь и опускаю футболку до бедер, не убирая от груди одеяла, пока не оказываюсь прикрытой. Понимаю, что, несмотря на случившееся сегодня, Миллер так и не видел меня обнаженной, ведь он даже не поворачивался в мою сторону, когда я сбросила полотенце. Он тоже забирается под покрывало и притягивает меня к себе, так что моя спина оказывается прижатой к его груди. Мы делим одну подушку. Держимся за руки. И в конце концов погружаемся в сон, злясь на разных людей, но одинаково страдая. Глава двадцать пятая Морган Я думала, что мыть бутылочки для детской смеси и желать, чтобы наступил конец света, — самое худшее из возможного. Но я ошибалась. Такой момент наступил сейчас. Что происходит, когда человек погружается на дно отчаяния? Ждет, пока кто-то бросит спасательный круг? Чахнет, пока от него не останутся лишь кожа и кости, которыми побрезгуют поживиться даже стервятники? Я так и лежу в кровати с самого вечера, правда, уже отказавшись от попыток заснуть. Не вижу в этом особого смысла, ведь скоро взойдет солнце. Несколько раз я подходила к двери в спальню Клары, но даже не стала стучать. Она намеренно громко включила музыку, чтобы не слышать меня, поэтому я решаю оставить ее в покое. За ночь ненависть ко мне уляжется, и я смогу снова попытаться вымолить прощение. Может, не стоило так затягивать с психотерапевтом? Мне казалось, что лучше дать самым тяжелым ранам затянуться, подождать несколько месяцев. Но, очевидно, это было ошибкой. Мне просто необходимо с кем-то поговорить. Мы с Кларой обе в этом нуждаемся. Не уверена, что мы сумеем справиться с ситуацией самостоятельно. Не хочу идти с проблемами к Джонасу. Наверняка он только извинится и скажет, что все наладится со временем. Может, так действительно и произойдет. Может, пройдет дождь и заполнит ту яму, в которой я сейчас нахожусь, и я смогу подняться на поверхность и выбраться на берег. Или хотя бы утонуть. Оба варианта одинаково привлекательны. Но даже если начать посещать психотерапевта, это не изменит того, что случилось прошлым вечером. Ничто не изменит того факта, что дочь застала мать целующейся с лучшим другом отца всего через пару месяцев после гибели последнего. Это невозможно оправдать. Это непростительно.