Тайная жизнь писателей

Пиво. Растение, дерево, зверь, в которого вам бы хотелось перевоплотиться?

Фаулз. Собака, они обычно человечнее людей. Слыхали про собаку Левина?[6]

Пиво. Не слыхал, в следующий раз расскажете. Последний вопрос: если существует Бог, что хотелось бы услышать от Него после смерти вам, Натану Фаулзу?

Фаулз. Ты был несовершенен, Фаулз… Как и Я!»

Пиво. Спасибо, что пришли, всем всего хорошего, встретимся через неделю.

[Завершающие титры программы под «Тысячеглазую ночь», Сонни Роллинз, саксофон.]





6

Писатель в отпуске




У писателя не бывает отпуска. Жизнь писателя состоит в том, чтобы писать или об этом думать.

Приписывается Эжену Ионеско



10 октября 2018 г., среда





1


Еще не рассвело, а Фаулз в сопровождении собаки уже осторожно спустился по лестнице. Необструганный стол в столовой так и остался загроможденным посудой, оставшейся с ужина. С трудом продирая глаза, со спутанными мыслями, писатель стал наводить порядок, снуя, как автомат, между кухней и гостиной.

Прибравшись, он накормил Бранко и сварил себе целый кофейник кофе. После такой тяжелой ночи он был бы не прочь ввести себе кофеин внутривенно, иначе туман из мозгов никак не выветривался.

С обжигающей кружкой в руках Фаулз выполз на веранду и поежился. На синеющем небосводе расплывались длинные алые штрихи. Дувший всю ночь мистраль продолжал ерошить берег. Воздух был сухим и холодным, как будто лето за считаные часы сменилось зимой. Писатель застегнул молнию на своем кардигане и уселся за столик в нише – уютном уголке, хорошо защищенном от ветра.

Натан мысленно просматривал рассказ Матильды, как фильм, стараясь путем монтажа расставить кадры в хронологическом порядке. Итак, с журналисткой связался какой-то деревенщина из Алабамы, купивший на распродаже забытого в самолетах барахла старый фотоаппарат. Похоже, аппарат утопила в 2000 году в Тихом океане парочка французских туристов, а он взял и всплыл спустя пятнадцать лет на тайваньском пляже. По предположению Матильды, кое-какие снимки, сохранившиеся в фотоаппарате, указывали на возможность драмы.

«Что такого страшного на этих фотографиях?» – спросил Фаулз рассказчицу, когда та сделала паузу.

Она обожгла его взглядом.

«На сегодня хватит, Натан. Продолжение узнаете завтра. Предлагаю встретиться днем в Сосновой бухте».

Сначала он решил, что гостья шутит, но она в подтверждение своих слов допила бокал и встала с кресла.

«Вы уже уходите?»

Она накинула куртку, взяла ключи от машины с крючка у двери, погладила лобастую голову Бранко.

«Благодарю за рагу и за вино. Вам не приходило в голову кормить приезжих? Был бы хороший приработок».

С этими словами она, задрав носик, упорхнула, больше ничего не сказав.

«Продолжение узнаете завтра…»

Этим она вывела его из себя.

Кем себя вообразила эта грошовая Шахерезада? Вздумала его раздразнить, бросить вызов писателю на его собственной территории, доказать, что она тоже способна лишить сна развесившего уши олуха…

Мелкая задавака… Фаулз допил кофе и призвал себя к спокойствию. Одиссее цифровой фотокамеры нельзя было отказать в занимательности. В ней, безусловно, присутствовал беллетристический потенциал, даже если он пока не видел, куда может привести эта ниточка. Главное, он не понимал, что навело Матильду на мысль, что все это может как-то касаться ЕГО. Он никогда не бывал ни на Гавайях, ни тем более на Тайване, ни, прости господи, в Алабаме. Если сюжет и мог иметь к нему какое-то отношение, то только через содержание снимков; правда, названные ею имена – Аполлин Шапюи и Карим Амрани – были для него пустым звуком.

При этом его не покидало чувство, что все это не останется без последствий. За мизансценой маячило что-то гораздо серьезнее простой игры в литературный соблазн. Что, черт побери, ищет эта молодая особа? Пока что она добилась своего: он всю ночь не смыкал глаз. Попался в ловушку, как желторотый юнец, хуже того, отреагировал именно так, как она ожидала.

Ну и олух! Невыносимое положение! Нельзя сидеть сложа руки, нужно побольше узнать о ней, прежде чем влезать в расставленный ею капкан обеими ногами. Призвав себя к суровой решимости, Натан потер ледяные ладони. Вынюхивание – милое дело, но откуда ему знать, с какой стороны к этому подойти? Не имея Интернета, он не мог ничего выяснить прямо из дома, а суетиться не позволяла распухшая лодыжка, при каждом шаге напоминавшая о себе острой болью. Первым побуждением было снова позвонить Джасперу Ван Вику. Но Джаспер был далеко. Он мог покопаться по его просьбе в Сети, но не смог бы стать его оружием в контратаке. Рассмотрев проблему со всех сторон, Фаулз пришел к выводу, что без помощи не обойдется. Ему требовался кто-то расторопный, готовый на риск. Кто-то, болеющий за его дело и не задающий тысячу вопросов.

В голове всплыло имя. Он с кряхтением встал и побрел в гостиную, звонить.






2


Забившись под одеяло, я дрожал всем телом. Со вчерашнего дня температура воздуха упала не меньше чем на десять градусов. Перед сном я догадалося включить в своей комнатушке обогреватель, но от него почти не было толку.

За окном тем временем светало. Впервые с тех пор, как я сюда приехал, я не мог себя заставить вылезти из постели. Обнаружение трупа Аполлин Шапюи и устроенная префектурой блокада преобразили Бомон. За какие-то два дня маленький средиземноморский рай обернулся огромным местом преступления.

Иссякла общительность, настал конец веселым аперитивам, обычному благодушию местных жителей. Жара – и та улетучилась. Теперь всюду царило недоверие. Напряжение усугубил сегодняшний выпуск популярного еженедельника, с первой страницы которого кричал заголовок: «Черные тайны острова Бомон». Как обычно бывает при такой спешке, в материале не было ни слова правды: сплошь непроверенные сведения и откровенная ложь в виде завлекательных подзаголовков. Бомон представал то островом миллионеров, нет, миллиардеров, то логовом неистовых поборников независимости, по сравнению с которыми непреклонные борцы за свободу Корсики выглядели медвежатами из мультика. Гальинари, богачи-итальянцы, чьим принципом было никогда никому не попадаться на глаза, стали героями болезненных фантазий. Можно было подумать, что эта драма разыгралась именно для того, чтобы вся Франция вдруг узнала, что у нее есть этот островок. Журналисты других стран тоже не остались в стороне и со смаком пересказывали самые нелепые слухи. В перекличке прессы факты искажались до неузнаваемости, а потом попадали в жернова социальных сетей, оставлявшие от последних крупиц здравого смысла неприглядную труху, потому что их целью была не истина, а клики и ретвиты. Посредственность праздновала очередную победу.

Думаю, остров сходил с ума еще и из-за этого, а не только из-за страха перед гуляющим на свободе убийцей. Ужасно, когда ваш остров, вашу землю, вашу жизнь простреливают мерзкие информационные прожектора XXI века. Все это нанесло жителям серъезную травму, и каждый, словно мантру, теперь повторял: так, как было раньше, не будет уже никогда.

Помимо прочего, все местные владели какой-нибудь посудиной для выхода в море, кто простой рыбацкой лодкой, а кто и внушительной яхтой, поэтому запрет пользоваться водным транспортом был равносилен домашнему аресту. Полицейские с Большой земли, патрулировавшие порт, воспринимались как захватчики. Это вторжение было тем более трудно вытерпеть, что до сих пор они добились только одного – опозорили жителей Бомона. Впрочем, обыски в немногочисленных ресторанах и барах острова, а также в магазинах с вместительными холодильниками и морозительными камерами не дали никаких оснований предполагать, что следствие находится на верном пути.

Вибрирующий телефон все же заставил меня вылезти из-под одеяла. Протерев глаза, я уставился на экран. Оказалось, что Лоран Лафори разродился сразу двумя статейками. Я зашел в его блог. Первый пост был проиллюстрирован снимком его распухшей физиономии. Ночью Лафори, по его словам, подвергся нападению, когда восседал за стойкой во «Флер-дю-Мальт»: компания завсегдатаев наказала его за твиты, которыми он подпитывал обстановку психоза на острове. Лафори хотел заснять нападение на свой телефон, но полицейский Анджело Агостини якобы отнял у него это орудие труда и не помешал хозяину бара как следует ему врезать под одобрительные вопли посетителей. Теперь журналист грозился подать жалобу и вспоминал теорию о «козле отпущения», запущенную в оборот Рене Жираром: любое общество или община в состоянии кризиса испытывает потребность найти козла отпущения, чтобы обвинить его во всех своих бедах.

Последнее утверждение Лафори было справедливым. Журналист стал объектом всеобщей ненависти. То была квинтэссенция его славы и пик мученичества. Он всего лишь занимался своим ремеслом, а часть островитян вообразила, что он подливает масла в огонь. Остров погрузился в геенну иррациональности, поэтому нетрудно было представить последующие оскорбления и наскоки, жертвой которых он мог оказаться. Для успокоения страстей и во избежание усугубления ситуации следовало бы снять блокаду, но префектура пока что не собиралась этого делать. Главное, пора было найти и схватить виновника чудовищного преступления.

Во втором посте журналиста речь шла о полицейском расследовании и об истории самой жертвы.

Аполлин Мериньяк (такой была ее девичья фамилия) родилась в VII округе Парижа в 1980 году. Училась в школе Святой Клотильды, затем в лицее Фенелон-Сент-Мари. Скромная и способная ученица, она поступила в литературный класс, но в 1998 году, во время учебы на подготовительном курсе, ее жизнь резко пошла под откос.

На студенческой вечеринке она знакомится с Каримом Амрани, мелким наркоторговцем с бульвара Шапель, и влюбляется в него по уши. Амрани учился на юриста в Нантере, но забросил университет. Это был жалкий краснобай из ультралевых, сегодня корчивший из себя Фиделя Кастро, а завтра – Тони Монтану из «Лица со шрамом».

Желая ему понравиться, Аполлин тоже бросает учебу и селится вместе с ним в авайрином здании на улице Шатодон. Мало-помалу у Карима развивается наркозависимость, ему требуется все больше денег на дозы. Вопреки всем стараниям близких вытянуть Аполлин из болота она погружается в маргинальную трясину, пытается заниматься проституцией, но денег все равно не хватает. Тогда она решает стать сообщницей Карима в его преступных аферах.

Кульминацией череды краж и грабежей с применением насилия становится ограбление бара с тотализатором на площади Сталинград. Дело оборачивается худо, хозяин сопротивляется, и Карим, пытаясь его припугнуть, стреляет из пистолета, заряженного дробью (бедняга лишился от этого глаза). Потом он выгребает кассу и выбегает на улицу, где его поджидает Аполлин на мотоцикле. Засекшие грабителей полицейские гонятся за ними на патрульной машине. Преследование (по счастью, обошедшееся без жертв) завершается арестом на бульваре Пуассоньер, напротив кинотеатра «Гран Рекс». Состоялся суд, Карима приговорили к восьми годам тюрьмы, Аполлин – к четырем.

Ну, конечно!.. Теперь я вспомнил, что при изучении сайта Аполлин меня смутили некоторые даты: в хронологии событий была изрядная дыра.

Все течет, все изменяется. В 2003 году она освобождается из крупнейшей тюрьмы Европы Флёри-Мерожи и начинает законопослушную жизнь. Учится в Бордо, потом в Монпелье, выходит замуж за Реми Шапюи, сына адвоката, с которым спустя несколько лет разводится, оставшись бездетной. В 2012 году она возвращается в Бордо, открывает виноторговую компанию и решается на запоздалый каминг-аут; впоследствии о ее исчезновении полиции Бордо сообщает одна из ее бывших любовниц.

В конце своего блога Лафори поместил скан статьи из старого номера «Паризьен» с рассказом о суде над «Бонни и Клайдом с площади Сталинград». На черно-белой фотографии была запечатлена высокая худая Аполлин – вытянутое лицо, впалые щеки, опущенные глаза. Карим был ниже ее, зато коренастый, мускулистый, решительный. Он заслужил репутацию брутального типа, особенно когда накурится, но на суде вел себя смирно. Вопреки советам адвоката он всячески выгораживал Аполлин. Эта стратегия принесла плоды.

Прочитав все это, я сказал себе, что сведения о криминальном прошлом Аполлин Шапюи должны бы успокоить островитян. Возможно, убийство никак не связано ни с Бомоном, ни с кем-то из местных жителей, если ее убили далеко отсюда. Мне было любопытно, что стало с Каримом Амрани, когда он вышел на свободу. Снова занялся преступным промыслом? Связался с бывшей сообщницей? Находилась ли она прежде под его влиянием или все было сложнее? Не вернулось ли темное прошлое бумерангом к Аполлин по прошествии двадцати лет?

Я взял с пола ноутбук, чтобы кое-что записать для будущего романа. Накануне я принялся взахлеб сочинять; можно было подумать, что страницы заполняются текстом сами по себе. Я не знал, хорошо или плохо у меня получается, но понимал, что судьба подсунула мне стоящую историю и что если этим не воспользуюсь я, то это сделает кто-нибудь другой. История была реальная, лучше любой выдумки, причем я предчувствовал, что это только начало. Откуда взялась уверенность, что убийство Аполлин – это только верхушка огромного айсберга? Возможно, у меня вызвало подозрение возбуждение людей, заставлявшее предположить, что остров прячет какой-то мрачный секрет. Так или иначе, я превратился в героя романа – совсем как детстве, когда я воображал себя героем книжек, которыми зачитывался.

Это ощущение стало еще сильнее минуту спустя. Зазвонил телефон, на экране высветился незнакомый номер – похоже, местный, островной.

Я ответил на звонок и сразу узнал голос Натана Фаулза.

Он попросил меня приехать к нему.

Немедленно.





3


В этот раз Фаулз встретил меня не пальбой из помпового ружья, а чашечкой хорошего кофе. Внутри его дом оказался именно таким, как я думал: одновременно спартанским и красочным, суровым и теплым. Образцовый дом писателя! Мне легко было представить, как здесь пишет Хемингуэй, Неруда, Сименон… и сам Натан Фаулз.

На нем были джинсы, белая рубашка и кардиган. Он напоил свою собаку, светлого золотистого ретривера. Теперь, когда он был без шляпы и темных очков, я мог толком его разглядеть. Честно говоря, он не очень постарел по сравнению с фотографиями конца 90-х годов. При среднем телосложении он выглядел внушительно. Лицо было загорелое, глаза прозрачные, как вода. Трехдневная щетина, волосы, подернутые сединой. В нем было что-то неуловимо загадочное. От этого человека исходило какое-то свечение – возможно, его следовало опасаться.

– Посидим на воздухе, – предложил он, поднимая потертый кожаный чемоданчик со стула, который был старше меня минимум вдвое.

Я последовал за ним на балкон. Было еще свежо, но солнце уже взошло. Слева, там, где Фаулз дежурил в нашу прошлую встречу, плиты переходили в земляную площадку, за которой громоздились прибрежные скалы. Здесь, под тремя высокими зонтичными соснами, стоял столик с металлическим ножками и две каменные скамейки.

Фаулз предложил мне сесть и сам уселся напротив.

– Не стану ходить вокруг да около, – заговорил он, глядя мне в глаза. – Я позвал тебя, потому что ты мне нужен.

– Я?..

– Твоя помощь.

– Моя помощь?