Трон из костей дракона

— Хмммм, — промычал Джеремия, вытирая подолом рубашки мокрое лицо.

Когда они приблизились к стенам замка, мальчиков ослепил яркий свет факелов. На открытом, заросшем травой пространстве в тени стены Хейхолта, тесня друг друга, как чешуя старой больной ящерицы, приютилось несколько убогих лачуг. Трава вокруг них была вытоптана коровами и овцами. Оборванные обитатели лачуг разжигали вечерние костры и созывали играющих в темноте детей, а легкая пыль, собирающаяся в комочки, прежде чем осесть, окрашивала их лица и одежду в темно-коричневый цвет.

— Если не пойдет дождь, — сказал Джеремия, поморщившись при виде кучи орущих детей, уцепившихся за поблекший подол своей поблекшей матери, — стража короля выдворит их отсюда. Нам и самим не хватает воды. Пусть убираются и роют собственные колодцы.

— Но где… — начал Саймон и замолчал, вглядываясь в темноту. В каком-то закоулке незаконного поселения он разглядел лицо, показавшееся ему знакомым.

Оно только мелькнуло в толпе и сразу исчезло, но Саймон был убежден, что заметил лицо того мальчика, которого он поймал на Башне Зеленого ангела и благодаря которому попал в руки пономаря Барнабы.

— Это тот парень, про которого я рассказывал, — возбужденно зашептал он.

Джеремия оглянулся, не понимая.

— Да ты должен помнить! Этот, Мал… Малахиас! У меня есть к нему разговор.

Саймон достиг толпы, в которой, как ему казалось, он и заметил острое лицо шпиона. Тут были в основном женщины и дети, но среди них стояли несколько согнутых и высохших как старые деревья мужчин постарше. Все эти люди окружали молодую женщину, скорчившуюся у входа в полуразрушенную хибарку, упиравшуюся прямо в камень огромной внешней стены замка. Она держала на коленях крошечное бледное тельце ребенка и, рыдая, раскачивалась из стороны в сторону. Малахиаса нигде не было видно.

Саймон посмотрел на окружающие его бесчувственные, осунувшиеся лица и перевел взгляд вниз, на плачущую женщину.

— Ребенок болен? — спросил он. — Я ученик доктора Моргенса. Я могу позвать его.

Какая-то старуха повернулась к нему. Глаза ее, окруженные сетью грязных морщин, напоминали темные жестокие глаза птицы.

— Уходи от нас, человек из замка, — она с омерзением плюнула в грязь. — Королевский прислужник. Убирайся!

— Но я же хотел помочь… — проговорил Саймон, но в эту секунду чья-то сильная рука схватила его за локоть.

— Делай, что тебе говорят, парень. — Это был крепкий старик с всклокоченной бородой, лицо его не казалось жестоким. — Здесь тебе нечего делать. Люди очень рассержены, ребенок мертв. Ступай себе. — Старик спокойно, но твердо подтолкнул Саймона.

Когда Саймон вернулся, Джеремия стоял на том же самом месте. Его лицо в мерцающем свете костров было расстроенным и унылым.

— Пойдем отсюда, Саймон, — захныкал он. — Мне не нравится здесь, особенно после захода солнца.

— Они смотрели на меня так, как будто ненавидят… — пробормотал озадаченный и расстроенный Саймон. Но Джеремия уже торопился к замку.



Факелы не горели, но странный длинный зал был залит туманным светом. Во всем Хейхолте не было видно ни души, но в каждом коридоре раздавались звуки веселых, смеющихся или поющих голосов.

Саймон шел от одной комнаты к другой, открывая двери и раздвигая занавеси, но не мог найти ни одного человека. Голоса просто издевались над ним, то усиливаясь, то становясь еле слышными, распевая и переговариваясь на сотнях языков, ни один из которых не был знаком Саймону.

Наконец он остановился перед дверью тронного зала. Голоса звучали теперь еще громче, и Саймону показалось, что они доносятся из огромного помещения. Он протянул руку — дверь не заперта. Когда он распахнул ее, голоса неожиданно смолкли, словно испуганные скрипом петель. Из зала струился таинственный свет, напоминающий пряный, мерцающий дым. Саймон переступил порог.

Страшно желтый трон из костей дракона стоял в центре зала. Вокруг него кружился зловещий хоровод фигур, взявшихся за руки, двигавшихся так медленно и плавно, как если бы все это происходило глубоко под водой. Саймон узнавал некоторых. Здесь были Рейчел, Юдит, свечник Якоб, еще кое-какой замковый народ.

Все лица были искажены гримасами безумного веселья, танцующие кланялись, кривлялись и выделывали самые неожиданные па. Среди них были танцоры и поважнее — король Элиас, Гутвульф Утаньятский, Гвитин Эрнистирийский. Эти, как и другие обитатели замка, тоже кружились так спокойно и безостановочно, как вечные льды, стирающие в пыль горы. Среди прочих выделялись похожие на жуков блестящие фигуры — малахитовые короли, сошедшие со своих пьедесталов, чтобы присоединиться к замедленному торжеству. А в центре круга гигантской горой, увенчанной тяжелым черепом, стоял трон цвета темной слоновой кости, исполненный могучей жизненной силы, заряженный несказанной древней энергией, будто держащий танцоров на туго натянутых невидимых нитях.

В зале было тихо, если не считать нежной, как бы хрустальной мелодии, дрожавшей в воздухе: «Кансим Фалис», гимн радости. Музыка была растянутой и тревожащей, как будто руки, вызвавшие ее к жизни, не привыкли к земным инструментам.

Саймон чувствовал, что зловещий танец затягивает его, как водяная воронка.

Волоча ноги, он неумолимо двигался вперед. Головы танцоров повернулись к нему легко и чуть колеблясь, как разгибается примятая сапогом, трава. В центре кольца, на троне из костей дракона, концентрировалась тьма — туманное скопление крошечных темных частиц, словно туча летних мух. На самом верху этой роящейся, переливающейся тьмы начали разгораться две яркие, малиновые искры, как бы раздутые внезапным ветерком.

Проплывая мимо, не сводя с него глаз, танцоры теперь повторяли его имя:

«Саймон, Саймон… Саймон!» В дальнем краю кольца, по ту сторону расползающегося от трона мрака, в кругу раскрылась брешь: две сжатые руки разъединились и скользнули в стороны, как расползается истлевшая ткань.

Когда брешь приблизилась к нему, одна из рук затрепетала, словно вытащенная на берег рыба, эта рука принадлежала Рейчел, манившей мальчика к себе. На лице ее застыло необычное выражение беспечного веселья. Она тянула к нему руку. С другого края бреши уныло улыбался толстый Джеремия.

— Вставай, мальчик, — губы Рейчел шевелились, но мягкий и хриплый голос принадлежал мужчине. — Вставай, ты что, не хочешь занять то место, которое мы тебе оставили? Место, приготовленное специально для тебя?

Рука Рейчел вцепилась ему в воротник и потянула в круг. Он пытался сопротивляться, ударив несколько раз по липким холодным пальцам, но руки его были бессильны. Губы Рейчел и Джеремии расползались в широких ухмылках. Голос стал глубже.

— Мальчик! Ты что, не слышишь меня? Вставай, мальчик!

— Нет! Нет, я не буду! — голос наконец вырвался из сжатого ужасом горла Саймона.

— О, подвязки Фреи, проснись, мальчик! Ты же перебудил всех вокруг, — рука грубо тряхнула его еще раз, и неожиданно стало светло. Саймон сел, попытался крикнуть еще что-то, но зашелся в страшном приступе кашля. Над ним склонилась высокая тень, четко обозначенная светом масляной лампы.

Мальчик-то на самом деле никого не разбудил, — внезапно понял Изгримнур.

Все остальные ворочались и стонали с тех пор, по крайней мере, пока я здесь.

Похоже, что все они видят один и тот же сон. Что за странная, Богом проклятая ночь!


Герцог выждал, пока беспокойно мечущиеся тени опять не погрузились в тишину, и повернулся к мальчику.

Смотрите-ка, щеночек здорово раскашлялся! Впрочем, не такой уж он щеночек, просто тощий, как жеребенок-заморыш.

Изгримнур опустил лампу чуть пониже и отдернул в сторону домотканую занавеску, натянутую поперек алькова, чтобы покрепче ухватиться за плечо мальчика. Он посадил юношу и отвесил ему хороший шлепок по спине. Тот кашлянул еще раз и затих. Герцог похлопал его широкой волосатой рукой.

— Извини, паренек, извини. Теперь можешь не спешить.

Пока юноша восстанавливал дыхание, герцог скептически оглядел альков, в котором стояла дощатая кровать мальчика. Вокруг раздавалось сонное бормотание дюжины судомоек, спавших поблизости.

Изгримнур снова поднял лампу, разглядывая странные предметы, прибитые к стене: старое птичье гнездо, зеленоватый шелковый вымпел из какого-то рыцарского снаряжения, грубое деревянное древо и картинка с разлохмаченными краями, явно выдранная, из книги. С нее на герцога уставился странный человек с дико всклокоченными волосами — или это была нога?

Когда он снова посмотрел вниз, улыбаясь про себя хаосу, царящему в головах у подростков, мальчик уже дышал ровнее, глядя на герцога нервными, широко раскрытыми глазами.

С этаким носом и копной — да они что, рыжие? — этаких рыжих волос, парень похож на болотную птицу, будь она проклята, подумал Изгримнур.

— Я не хотел пугать тебя, — сказал он, — но ты был ближе всех к двери, а мне необходимо поговорить с Таузером, шутом. Ты его знаешь?

Мальчик кивнул, не отводя от него внимательного взгляда. Уже хорошо, подумал риммерсман, по крайней мере, он, похоже, не придурковат.

— Мне сказали, что он ночует здесь, но я никак не могу его найти. Где он?

— Вы… вы… — мальчик запнулся.

— Да. Я герцог Элвритсхолла, и не смей кланяться и называть меня «сир».

Просто скажи, где шут, и можешь спать дальше.

Не говоря больше ни слова, мальчик встал и накинул на плечи одеяло. Из-под него торчал подол длинной рубашки. Мальчик шел, переступая через тела мужчин, спящих на полу, будто у них не было сил дойти до кровати. Изгримнур следовал за ним, держа в руке лампу, и ему казалось, что это одна из призрачных служанок Удуна ведет его через тела павших на поле страшной битвы.

Так эти два духа, большой и маленький, прошли через две комнаты, причем большой, несмотря на свой вес, производил не больше шума, чем его компаньон. В последней комнате слабо мерцали в очаге несколько недогоревших углей. На кирпичах перед каминной решеткой, свернувшись в клубочек как кошка и зажав в руке бурдюк с вином, похрапывая и бормоча, спал Таузер.

— Ах-ха, — пробормотал Изгримнур. — Что ж, тогда спасибо, мой мальчик. Можешь отправляться обратно в постель и прими мои извинения. Впрочем, сдается мне, ты был только рад пробудиться от этого сна. Иди, малыш.

Тот повернулся и направился к двери. Изгримнур слегка удивился, увидев, что юноша был почти так же высок, как и он сам, а его бы никто не посмел назвать маленьким мужчиной. Немыслимая худоба мальчика и дурная манера горбиться на ходу скрывали его рост.

Какая жалость, что никто не научил его стоять как следует, подумал герцог.

И, скорее всего, этой науки ему уж никогда не постичь на кухне или где там еще…

После того, как юноша исчез, Изгримнур наклонился и потряс Таузера за плечо, сначала бережно, а потом все грубее и грубее. Стало ясно, что маленький человек очень пьян. Герцогу удалось вызвать только слабые нечленораздельные протестующие звуки. Наконец терпение Изгримнура иссякло. Он нагнулся, схватил старика за лодыжки и поднял его так, что пола касалась только лысая голова шута. Бормотание Таузера перешло в бульканье, и наконец раздались нормальные, понятные вестерлингские слова.

— Что? Вниз!.. Обратно… Положи меня обратно, да проклянет тебя Эйдон!

— Если ты не придешь в себя, старый пьяница, мне придется колотить тебя о землю, пока ты навсегда не запомнишь, что вино — яд! — От слов герцог перешел к делу, несколько раз стукнув старика головой о каменный пол.

— Прекрати, демон, я… сдаюсь на милость победителя. Переверни меня, человече, переверни меня. Я не Узирис, чтобы висеть вниз головой, во имя поучения… темного народа.

Изгримнур осторожно опустил его, так что шут лежал теперь на спине, вытянувшись во всю свою длину.

— Не добавляй богохульства к пьяной глупости, — прорычал Изгримнур.

Наблюдая за тем, как Таузер, кряхтя, переворачивается на живот, герцог не заметил, что в дверях позади него появилась стройная тень.

— О милостивый Эйдон! — простонал шут, садясь. — Тебе обязательно было использовать мою голову вместо пестика? А если ты хочешь вырыть здесь колодец, то я с грустью должен тебе сообщить, что земля здесь, в этом помещении для слуг, чрезвычайно камениста.

— Замолчи, Таузер! Я не для того разбудил тебя за два часа до рассвета, чтобы перекидываться шуточками. Джошуа пропал!

Таузер одной рукой почесал свой затылок, пытаясь другой нащупать винный бурдюк.

— Пропал? Где пропал? Ради всего святого, вы что же, раздолбали мою голову только потому, что Джошуа где-то с вами не встретился? Так имейте в виду, что я здесь ни при чем! — И он сделал долгий, жадный глоток из бурдюка.

— Идиот, — сказал Изгримнур каким-то растерянным голосом. — Я только хочу, чтобы ты понял: принц пропал! Покинул Хейхолт.

— Исключено, — твердо заявил Таузер, частично восстанавливая свой рассудок вторым глотком мальвазии. — Он не уедет до следующей недели. Он сам это сказал. Он сказал мне, что я могу, если захочу, поехать вместе с ним и быть его шутом в Наглимунде. А я сказал ему, что дам ответ завтра. А теперь я дам ему ответ сегодня, раз Элиасу все равно, останусь я или нет. Я, который провел с его отцом почти всю жизнь!

Изгримнур нетерпеливо замотал головой:

— Нет, братец, он пропал. Отбыл где-то около полуночи, по крайней мере, так мне сказал эркингард. Его я и обнаружил в пустой комнате, когда пришел в точно назначенное время. Он просил меня прийти так поздно, хотя я предпочел бы в это время быть в своей постели. Но он сказал, что дело не терпит отлагательства. Похоже все это на человека, который после этого умчится, не оставив даже записки?

— Кто его знает, — сказал Таузер, и его морщинистое лицо совсем сморщилось, когда он задумался. — Может быть, он как раз и хотел сообщить вам, что собирается уехать тайно.

— Тогда почему он не дождался моего прихода? Нет, мне все это не нравится. — Изгримнур опустился на корточки и помешал угли лежавшей около камина палкой.