Трон из костей дракона

На верхней ступеньке стояло ведро с красной краской, и доктор, добравшись до него, выудил откуда-то кисть и начал малевать странные знаки над дверной рамой — этакие угловатые символы, каждый из которых представлял собой крошечную картинку. Они напоминали Саймону древние письмена, встречавшиеся в некоторых книгах Моргенса.

— А зачем это? — спросил он.

Занятый рисованием доктор не отвечал, и Саймон отпустил лестницу, чтобы почесать коленку. Лестница угрожающе покачнулась. Доктору пришлось схватиться за дверной косяк, чтобы удержаться от падения.

— Нет, нет, нет! — рявкнул он, одновременно стараясь удержать равновесие и поток краски из накренившегося ведра. — Ты прекрасно знаешь, Саймон. Вопросы в письменном виде, так гласит правило. Только подожди, пока я слезу отсюда: если я упаду и умру, некому будет тебе ответить. — Моргенс вернулся к своему занятию, бормоча про себя ругательства.

— Извините, доктор, — сказал несколько возмущенный Саймон. — Я просто забыл.

Некоторое время прошло в молчании, нарушаемом только шорохом кисти доктора.

— Я всегда должен буду записывать свои вопросы? Нет никакой надежды, что я когда-нибудь научусь писать так же быстро, как обдумываю те вещи, о которых мне хочется узнать.

— В этом-то, — сказал Моргенс, сделав последний мазок, — и заключается весь смысл правила. Ты, мальчик, создаешь вопросы примерно в таком же количестве, в котором Бог создает мух и бедных людей. Я старый человек и предпочитаю сам выбирать скорость.

— Но, — голос Саймона стал почти безнадежным, — так мне придется писать до конца своих дней.

— На свете есть масса менее стоящих способов потратить жизнь, — отозвался Моргенс, спускаясь с лестницы, и повернулся, оценивая результат проделанной работы — арку из причудливых букв над дверной рамой. — Например, — сказал он, бросая на Саймона острый взгляд, — например, ты можешь подделать письмо, присоединиться к стражникам Брейугара и всю жизнь наслаждаться тем, как люди с мечами отрубают от тебя маленькие кусочки.

Проклятие, подумал Саймон, попался как крыса!

— Так вы знали, да? — спросил он. Доктор кивнул, сохраняя напряженную улыбку.

Спаси меня, Узирис, у него такие глаза! Как настоящие молнии. Этот взгляд даже хуже голоса Рейчел Дракона!

Доктор продолжал неумолимо смотреть на него. Саймон опустил глаза.

Наконец, он произнес мрачным голосом, звучавшим гораздо более по-детски, чем ему хотелось бы:

— Простите меня.

Теперь доктор резко двинулся с места, как будто перерезали сдерживавшую его веревку, к начал расхаживать по комнате.

— Если бы я только мог предположить, как ты собираешься использовать это письмо… — говорил он раздраженно. — О чем ты думал? И почему, почему ты решил, что можешь врать мне?

Где-то внутри Саймону было даже приятно, что доктор так огорчен. Какой-то другой его части было нестерпимо стыдно. А уж совсем в глубине души — сколько там было еще Саймонов? — сидел спокойный заинтересованный наблюдатель, который ждал исхода событий, чтобы посмотреть, какая именно часть ответит за все.

Непрерывное расхаживание Моргенса уже начало раздражать мальчика.

— Ну какое вам дело! — крикнул он. — Это же моя жизнь, верно? Дурацкая жизнь кухонного мальчишки! И потом, — пробормотал он под конец, — они все равно не взяли меня…

— И ты должен благодарить Господа! — резко сказал Моргенс. — Благодарить Господа за то, что они не взяли тебя. Что это за жизнь? В мирное время ты будешь сидеть в грязных бараках, играя в кости с неотесанными невежами, во время войны тебя разрубят, застрелят или растопчут жеребцы. Ты же ничего не знаешь об этом, ты, глупый мальчишка! Быть простым пехотинцем, когда на поле битвы сходятся все эти благородные рыцари — крестьянские заступники, ничуть не лучше, чем быть воланчиком на играх в день леди! — он повернулся лицом к Саймону. — Ты знаешь, что Фенгбальд и его рыцари сделали в Фальшире?

Юноша молчал.

— Они предали весь Шерстяной район огню, вот что они сделали. Сожгли женщин и детей живьем, потому что те не хотели продавать своих овец. Фенгбальд приказал наполнить чаны для вымачивания шерсти раскаленным маслом и вылить их на зачинщиков волнений. Они убили шестьсот человек, и после этого граф Фенгбальд и его люди, весело распевая, вернулись, в замок. Это ведь к ним ты мечтаешь присоединиться?!

Теперь Саймон и в самом деле был зол. Он чувствовал, что лицо его стало невозможно горячим и боялся горько разрыдаться. Невозмутимый Саймон-наблюдатель куда-то исчез.

— Да! — завопил он. — Кому какое дело!

Очевидное удивление Моргенса, не ожидавшего такого необычного взрыва, заставило Саймона чувствовать себя еще хуже.

— Что со мной будет? — спросил он и в расстройстве хлопнул себя по бедрам.

— Нет никакой надежды на славу в посудомоечной, никакой надежды среди горничных… и никакой надежды здесь, в темной комнате, среди дурацких… книг!

Огорченное лицо доктора прорвало наконец сдерживаемую плотину. Саймон в слезах бросился в дальний конец комнаты и уткнулся носом в холодный камень стены. Где-то снаружи три юных пьяных священника распевали, завывая, гимн.

Маленький доктор стоял рядом с Саймоном, неумелой рукой поглаживая плечо юноши.

— Ну, ну, мой мальчик, — сказал он смущенно, — что это за разговор о славе? Где ты ухитрился подхватить эту болезнь? Будь я проклят, слепец, я должен был понять. Она разъела и твое наивное сердце, так ведь, мальчик? Нужна сильная воля и опытный глаз, чтобы разглядеть сквозь мишурный блеск гнилое нутро. Мне очень жаль. — Он снова погладил руку Саймона.

Саймон не понял ни слова из длинной тирады доктора, но голос его подействовал успокаивающе. Он почувствовал, как помимо его воли злость улетучивается, но пришедшая на ее место слабость заставила его сесть и сбросить с плеча руку доктора. Он утер лицо рукавом своего камзола.

— Я не знаю, почему вам жаль, доктор, — начал он, стараясь, чтобы голос не очень дрожал. — Мне жаль, потому что я вел себя как ребенок. — Он встал, и пока шел через всю комнату к длинному столу, маленький человек не сводил с него глаз. Саймон остановился и принялся водить пальцем по груде раскрытых книг. — Я солгал вам и вел себя как дурак, — сказал он не оборачиваясь. — Пожалуйста, простите глупость кухонного мальчишки, доктор, кухонного мальчишки, возомнившего, что он может стать чем-то большим.

В тишине, которая наступила после завершения этой смелой речи, Саймон уловил странный звук — неужели доктор плакал?! Но в следующее мгновение все встало на свои места: доктор просто смеялся, — нет, хохотал! — пытаясь заглушить смех широким рукавом своего одеяния.

Саймон резко повернулся, уши его горели. Моргенс поймал его взгляд, потом посмотрел в сторону, плечи его вздрагивали.

— Ох, мальчик… мальчик… — прохрипел он, протягивая руку к обескураженному Саймону. — Не сердись. Не уходи. Ты только напрасно пропадешь на поле битвы. Ты должен быть великим лордом и выигрывать сражения за столом переговоров, а такие победы всегда ценнее, чем одержанные в бою. Или эскритором церкви, чтобы выманивать бессмертные души у богатых и беспутных.

Моргенс снова начал смеяться и прикусил бороду, чтобы быстрее прошел приступ. Саймон стоял, как истукан, нахмурившись, не понимая, получил он комплимент или оскорбление. Наконец к доктору вернулось самообладание, он вскочил и направился к бочонку с элем. Долгий глоток окончательно успокоил Моргенса, и он с улыбкой повернулся к юноше.


— Ах, Саймон, Саймон, благослови тебя Бог. Не дай бряцанию оружия и хвастовству добрых молодцев и бандитов короля Элиаса чересчур поразить твое воображение. У тебя есть проницательный ум — ну иногда, по крайней мере, — и у тебя есть достоинства, о которых ты еще ничего не знаешь, — пока. Научись, чему сможешь, от меня, юный ястреб, от меня и от других достойных, которых ты еще встретишь в жизни. Кто знает, какая судьба тебя ждет? Слава бывает разная… — он поднял бочонок и сделал следующий глоток.

После быстрого взгляда на Моргенса, предпринятого с целью убедиться, что последняя тирада не является очередным издевательством, Саймон позволил себе застенчивую улыбку. Ему очень понравилась фраза о «юном ястребе».

— Тогда хорошо. И я очень виноват, что солгал вам. Но если у меня такой уж острый ум, почему вы не научите меня чему-нибудь действительно важному?

— Чему, например? — спросил Моргенс, и улыбка его погасла.

— О, я не знаю… Волшебству или чему-нибудь в этом роде.

— Волшебство! — прошипел Моргенс. — Это все, о чем ты способен думать, мальчик? Ты воображаешь, что я какой-нибудь фокусник, какой-нибудь дешевый придворный заклинатель? Тебе хочется посмотреть на такие трюки?

Саймон ничего не ответил.

— Я все еще сержусь на тебя за эту бессовестную ложь; — добавил доктор. — Почему я должен ублажать тебя?

— Я сделаю все, что хотите, в любое время, — сказал Саймон. — Я даже вымою потолок.

— Ладно, ладно, — ответил Моргенс, — подкуп тебе не удастся. Послушай-ка, если ты прекратишь эти бесконечные разговоры о волшебстве, я отвечу на твои вопросы за целый месяц вперед и тебе ни одного не придется записать. Ну как, а?

Саймон вздохнул, но ничего не сказал.

— Хорошо, тогда я дам тебе прочитать мой манускрипт о жизни Престера Джона, — предложил доктор. — Я помню, ты один или два раза просил меня об этом.

Саймон вздохнул еще глубже.

— Если вы научите меня волшебству, я каждую неделю буду приносить вам один из пирогов Юдит и баррель стенширского темного от кладовщика.

— Вот оно! — торжествующе рявкнул Моргенс. — Видишь? Ты видишь, мальчик? Ты так уверен, что волшебные фокусы принесут тебе славу и могущество, что готов подкупить меня крадеными вещами, только бы я научил тебя. Нет, Саймон, я не могу заключать с тобой такие сделки.

Саймон почувствовал, как его снова охватывает злоба, поморщился и ущипнул себя за руку.

— Почему вы так настроены против этого? — спросил он. — Потому что я судомойка?

Моргенс улыбнулся.

— Даже если ты все еще работаешь на кухне, друг Саймон, ты не судомойка. Нет, в тебе нет никакого ущерба, кроме разве что возраста и незрелости. Ты просто не понимаешь, о чем просишь.

— Я не понимаю, — пробормотал Саймон, плюхнувшись на стул.

— Вот именно, — Моргенс сделал еще один глоток эля. — То, что ты называешь волшебством, на самом деле есть результат элементарных природных сил, похожих на огонь и ветер. Они подчиняются особым законам — и законы эти невероятно трудны для понимания и изучения. Многие из них так никогда и не будут поняты.

— Но почему вы не научите меня этим законам?

— По той же причине, по которой я не дам горящего факела ребенку, сидящему на стоге сена. Ребенок — я не имею в виду ничего оскорбительного — не готов к такой чудовищной ответственности. Прежде чем приступить к овладению Искусством, которым ты так очарован, необходимо многие годы провести за книгами, изучая другие науки. И даже тогда не всякий может овладеть могуществом.

Старик снова выпил, отер губы и улыбнулся.

— К тому времени, когда человек способен использовать Искусство, он обычно бывает уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что к чему. Искусство слишком опасно для юных, Саймон.

— Но…

— Если ты сейчас скажешь: «но Прейратс…», я стукну тебя, — сказал Моргенс. — Я уже говорил тебе, что он безумен. Он упивается могуществом, которое дает Искусство, и игнорирует последствия. Спроси меня о последствиях, Саймон.

Саймон угрюмо спросил:

— И что же с пос…

— Нельзя напрягать силы, не заплатив за это, Саймон. Если ты украл пирог, кто-то другой останется голодным. Если ты слишком сильно гонишь лошадь, лошадь погибает. Если ты используешь Искусство, чтобы открывать двери, Саймон, ты не выбираешь гостей.

Саймон разочарованно оглядел комнату.

— Почему вы нарисовали эти знаки на вашей двери, доктор, — спросил он наконец.

— Чтобы уберечься от чужих гостей, мальчик. — Моргенс нагнулся, чтобы поставить свою кружку, и из-за его воротника выскользнуло что-то золотое и блестящее и повисло, раскачиваясь на цепочке. Доктор как будто не замечал этого. — Теперь я вынужден отослать тебя, Саймон. Но ты запомни этот урок, урок, который годится для королей… или королевских сыновей. За все надо платить! Есть цена любому могуществу, хоть это и не всегда очевидно. Обещай мне, что ты запомнишь это.

— Я обещаю, доктор, — после плача у Саймона кружилась голова, как после быстрого бега. — Что это такое? — спросил он, указывая на золотой предмет, маятником качающийся взад и вперед. Доктор прикрыл его ладонью и бросил на Саймона быстрый взгляд.

— Это перышко, — коротко сказал доктор. Когда он прятал под одежду блестящую вещицу, Саймон заметил, что конец золотого перышка был приделан к свитку пергамента, вырезанного из блестящего белого камня.

— Нет, это перо, — сказал он заинтересованно, — писчее перо, верно?

— Очень хорошо, это перо. Теперь, если тебе нечего делать, кроме как допрашивать меня о моих личных украшениях, ступай прочь. И не забудь своего обещания! Помни!