Укрощение Цербера

 * * * 





I


Раскачиваясь в вагоне подземки и наталкиваясь то на одного, то на другого человека, Эркюль Пуаро думал про себя, что в мире слишком много людей. Несомненно, в мире лондонского метро было слишком много людей в данный момент (6:30 вечера). Жара, шум, толпа, тесное соседство — неприятное соприкосновение рук, локтей, туловищ и плеч… Сыщик был стиснут и зажат со всех сторон чужими людьми — к тому же, с отвращением думал он, в целом неинтересными и некрасивыми людьми! Человечество, рассматриваемое en masse[1], выглядит непривлекательно. Как редко увидишь здесь лицо, в котором светится ум, или хорошо одетую женщину! Что за страсть охватила последних к вязанию в самой неподходящей обстановке? Женщина с вязанием выглядит не лучшим образом: она поглощена своим делом, глаза остекленели, пальцы быстро перебирают спицы… Необходимо проворство дикой кошки и сила воли Наполеона, чтобы ухитряться вязать в переполненном метро, но женщинам это удается! Если им повезло захватить сиденье, тут же вытаскивается жалкая розовая полоска и начинают звякать спицы!

Ни спокойствия, подумал Пуаро, ни женского изящества. Его немолодая душа восставала против стресса и спешки современного мира. Все эти молодые женщины вокруг него — такие одинаковые, настолько лишенные очарования, соблазнительной женственности… Ему хотелось более яркой привлекательности. Ах, увидеть бы светскую даму, шикарную, милую, одухотворенную, — женщину с пышными формами, одетую нелепо и экстравагантно! Когда-то такие женщины существовали. Но теперь… теперь…

Поезд остановился у станции; люди хлынули из вагона, оттирая Пуаро назад, на острия вязальных спиц; затем хлынули внутрь, прижимая его к другим пассажирам и делая еще больше похожим на сардинку в банке. Поезд снова рывком тронулся с места, Пуаро бросило на полную женщину, нагруженную комковатыми свертками, он произнес «пардон», и его снова отбросило — на высокого угловатого мужчину, дипломат которого уперся ему в поясницу. Пуаро еще раз сказал «пардон». Он чувствовал, что его усы потеряли изгиб и обвисли. Что за ад! К счастью, ему надо было выходить на следующей станции.

На этой же станции выходило еще примерно сто пятьдесят пассажиров, так как это оказалась «Пикадилли-серкус». Подобно волне прибоя, они хлынули на платформу. Вскоре Пуаро снова оказался стиснутым в толпе на эскалаторе, и тот понес его наверх, к поверхности земли.

Вверх, подумал Пуаро, из преисподней… Какую острую боль причиняет чемодан, упирающийся сзади под коленки на идущем вверх эскалаторе!

В это мгновение чей-то голос окликнул его по имени. Пораженный, сыщик поднял глаза. На противоположном эскалаторе, на том, который двигался вниз, его изумленные глаза увидели видение из прошлого. Женщину, обладающую полными, пышными формами; ее роскошные рыжие от хны волосы венчала маленькая шляпка из соломки, на которой разместилась целая стая птичек в ярких перьях. С ее плеч свисали экзотического вида меха. Ярко-красный рот широко открылся, а низкий голос иностранки эхом разнесся над толпой. У нее были здоровые легкие.

— Это он! — закричала она. — Но это же он! Mon cher Эркюль Пуаро! Мы должны снова встретиться! Я настаиваю!

Но даже сама Судьба не так безжалостна, как поведение двух эскалаторов, движущихся в противоположных направлениях. Упорно, неумолимо Эркюля Пуаро уносило наверх, а графиню Веру Русакову[2] — вниз.

Наклонившись в ее сторону, перегнувшись через ограждение, Пуаро в отчаянии закричал:

— Cher Madame, где я могу вас найти?

Ее ответ еле слышно донесся до него из глубин подземки. Он был неожиданным, но все же казался в тот момент странно уместным.

— В аду…

Эркюль Пуаро моргнул. Моргнул еще раз. И внезапно покачнулся. Он доехал до верха, сам того не заметив, и не сумел правильно сойти с эскалатора. Толпа вокруг него расходилась в разные стороны. Немного в стороне плотная толпа скопилась у входа в эскалатор, идущий вниз. Следует ли ему влиться в нее? Это ли имела в виду графиня? Без сомнения, это путешествие во чреве земли в час пик и было адом. Если графиня имела в виду этот ад, он не мог с ней не согласиться…

Пуаро решительно подошел, втиснулся в толпу едущих вниз людей, и его опять понесло вниз. У подножия эскалатора графини не было видно. Пуаро остался перед выбором: за какими огнями следовать — синими, янтарными и так далее? Какую линию осчастливила графиня своим вниманием — линию Бейкерлоо или Пикадилли? Пуаро по очереди прошел на каждую из этих платформ. Его теснили толпы пассажиров, садящихся в вагоны и выходящих из вагонов, но нигде он не видел пылающей головы графини Веры Русаковой.

Усталый, измученный и очень опечаленный, Эркюль Пуаро снова поднялся на уровень земли и вышел в суету площади Пикадилли. Он пошел домой в настроении приятного возбуждения.

Беда, если аккуратные мужчины небольшого роста увлекаются крупными и яркими женщинами. Пуаро так никогда и не избавился от рокового очарования графини. Несмотря на то что прошло уже примерно сорок лет с тех пор, как он видел ее в последний раз, та магия продолжала действовать. Конечно, ее макияж теперь напоминал нарисованный театральным художником закат, а женщина под макияжем совершенно скрылась из виду, но для Эркюля Пуаро она по-прежнему была воплощением всего шикарного и соблазнительного. Этот маленький буржуа все еще преклонялся перед аристократкой. Воспоминание о том, как ловко она воровала драгоценности, вызывало прежнее восхищение. Он помнил тот великолепный апломб, с которым графиня призналась, когда ее в этом обвинили. Одна женщина на тысячу — на миллион! И вот он снова встретил ее — и потерял!

«В аду», — сказала она. Неужели его подвел слух? Она ведь действительно это сказала?

Но что Русакова имела в виду? Имела ли она в виду лондонское метро? Или ее слова следовало понимать в религиозном смысле? Конечно, даже если ее образ жизни делал ад наиболее вероятным местом пребывания после этой жизни, наверняка ее русская учтивость не позволила бы ей предположить, что Эркюль Пуаро непременно попадет туда же.

Нет, Вера, должно быть, подразумевала нечто совсем другое. Должно быть, она подразумевала… Эркюль Пуаро опять зашел в тупик. Какая интригующая, непредсказуемая женщина! Менее оригинальная женщина могла крикнуть «Ритц» или «Кларидж». Но Вера Русакова выкрикнула пронзительное и невероятное слово: «Ад»!

Пуаро вздохнул. Но он еще не сдался. Сбитый с толку, на следующее утро сыщик пошел самым простым и прямым путем: задал вопрос своей секретарше, мисс Лемон.

Мисс Лемон была несказанно уродлива и невероятно компетентна. Для нее Пуаро не был особенным человеком, а просто ее работодателем. Она отлично ему служила. Ее личные мысли и мечты сосредоточились на новой системе регистрации документов, которую она постепенно совершенствовала в своей голове.

— Мисс Лемон, можно задать вам вопрос?

— Конечно, месье Пуаро. — Мисс Лемон сняла пальцы с клавиш пишущей машинки и внимательно ждала.

— Если б подруга попросила вас встретиться с ней — или с другом — в аду, что бы вы сделали?

Мисс Лемон, как обычно, ни минуты не колебалась. Она знала, как говорится, все ответы.

— Было бы разумно, я думаю, позвонить туда и заказать столик, — сказала она.

Эркюль Пуаро ошеломленно смотрел на нее.

— Вы — позвоните — и — закажете — столик? — спросил он «стаккато».

Мисс Лемон кивнула и придвинула к себе телефон.

— На сегодня? — спросила она и, так как он не ответил, приняла молчание за согласие и быстро набрала номер: — Темпл-Бар, четырнадцать пятьсот семьдесят восемь? Это «Ад»? Пожалуйста, зарезервируйте столик на двоих. Месье Эркюль Пуаро. На одиннадцать часов.

Мисс Лемон положила трубку, и ее пальцы повисли над клавиатурой пишущей машинки. На ее лице можно было разглядеть легкое — очень легкое — нетерпение. Она сделала свое дело, казалось, говорило это выражение, и теперь ее работодатель может позволить ей продолжать свою работу…

Но Эркюлю Пуаро требовались объяснения.


— Так что же такое этот «Ад»? — спросил он.

Мисс Лемон немного удивилась:

— О, разве вы не знали, месье Пуаро? Это ночной клуб — он совсем новый и сейчас в большой моде; его хозяйка — какая-то русская, по-моему. Я могу легко устроить так, чтобы вы стали его членом еще до вечера.

С этими словами мисс Лемон, ясно дав понять, что уже и так потратила зря много времени, принялась выбивать пулеметные очереди на своей машинке.

В одиннадцать часов того же вечера Эркюль Пуаро вошел в дверь, над которой скромно, по одной, вспыхивали неоновые буквы. Джентльмен в красном фраке впустил его и взял у него пальто. Он жестом указал ему на широкий пролет лестницы, ведущей вниз. На каждой ступеньке была написана фраза. Первая гласила: «У меня были благие намерения…» Вторая: «Сотрите написанное и начните заново…» Третья: «Я могу бросить это в любой момент, когда захочу…»

— Благие намерения, которыми вымощена дорога в ад, — оценил эти надписи Эркюль Пуаро. — Хорошо придумано!

Он спустился по лестнице. У ее подножия находился бассейн с водой, в котором росли алые лилии. Через него был переброшен мостик в форме лодки. Пуаро прошел по этому мостику.

Слева, в некоем подобии мраморного грота, сидел самый большой и самый уродливый пес, какого только доводилось видеть Пуаро! Он сидел очень прямо, суровый и неподвижный. Возможно, с надеждой подумал сыщик, он не настоящий. Но в этот момент пес повернул свою злобную и уродливую морду, и из глубин его черного туловища послышалось низкое, рокочущее ворчание. Это был устрашающий звук.

И тут Пуаро заметил декоративную корзинку с маленькими круглыми печеньями для собак. На них было написано: «Взятка для Цербера!»

Именно на них был устремлен взгляд собаки. Еще раз послышался низкий рык. Эркюль Пуаро взял одно печенье и бросил его огромной собаке. Тот разинул красную пасть, раздался лязг мощных захлопнувшихся челюстей. Цербер принял подачку! Пуаро вошел в открытую дверь.

Зал был не очень большим. В нем стояли маленькие столики, посередине была площадка для танцев. Его освещали маленькие красные светильники, на стенах виднелись фрески, а в конце, у бара, находился большой гриль, у которого трудились повара, наряженные чертями, с хвостами и рогами.

Все это Пуаро успел заметить прежде, чем к нему со всей непосредственностью своей русской натуры бросилась графиня Вера Русакова, в роскошном красном вечернем платье.

— Ах, вы пришли! Мой дорогой… мой самый любимый друг! Как я рада снова видеть вас! После всех этих лет — стольких лет …А сколько прошло лет? Нет, мы не скажем сколько! Для меня все это было вчера. Вы не изменились, вы ни капельки не изменились!

— И вы тоже, chère amie! — воскликнул Пуаро, склоняясь к ее руке.

Тем не менее теперь он хорошо видел, что двадцать лет — это двадцать лет. Графиню Русакову можно было без всякой жалости назвать развалиной. Но она была по крайней мере живописной развалиной. В ней по-прежнему чувствовалась полнокровная, бьющая через край жизнерадостность, и она по-прежнему хорошо знала, как польстить мужчине.

Русакова потянула Пуаро с собой к столику, за которым сидели еще два человека.

— Мой друг, мой знаменитый друг, месье Эркюль Пуаро, — объявила она. — Он кошмар для злодеев! Я сама когда-то его боялась, но теперь веду жизнь чрезвычайно добродетельную и скучную. Разве не так?

Высокий худой пожилой мужчина, к которому она обращалась, сказал:

— Никогда не называйте себя скучной, графиня.

— Профессор Лискерд, — объявила графиня. — Он знает все о прошлом и дает мне неоценимые советы по отделке интерьеров.

Археолог слегка содрогнулся.

— Если б я только знал, что вы намереваетесь делать! — пробормотал он. — Результат получился столь ужасным…

Пуаро пристальнее вгляделся во фрески. На стене напротив него играл Орфей со своим джаз-бандом, а Эвридика с надеждой смотрела в сторону гриля. На противоположной стене Озирис и Изида, по-видимому, устроили лодочную прогулку в подземный мир. На третьей стене какие-то веселые юноши и девушки наслаждались совместным купанием в костюмах Адама и Евы.

— Страна Юности, — объяснила графиня и на одном дыхании прибавила, завершая представления: — А это моя маленькая Алиса.

Пуаро поклонился сидящей за столом девушке, суровой на вид, в клетчатом пальто и юбке. На ней были очки в роговой оправе.

— Она очень, очень умная, — сказала графиня Русакова. — У нее есть степень, и она — психолог, она знает все причины того, что лунатики — это лунатики! Это не потому, что они сумасшедшие, как вы могли бы подумать. Нет, есть много других причин! Я нахожу это очень странным.

Девушка по имени Алиса благожелательно, но несколько снисходительно улыбнулась и решительно спросила профессора, не хочет ли он потанцевать. Тот выглядел польщенным, но засомневался:

— Моя дорогая юная дама, боюсь, я умею танцевать только вальс.

— Это и есть вальс, — терпеливо ответила Алиса.

Они встали и пошли танцевать. Делали они это, впрочем, не слишком хорошо.

Русакова вздохнула и, следуя течению собственных мыслей, прошептала:

— А ведь она не так уж некрасива…

— Она не умеет подать себя в наиболее выгодном свете, — рассудительно произнес Пуаро.

— Откровенно говоря, — воскликнула графиня, — я не могу понять нынешних молодых людей. Они больше не стараются понравиться, — я же всегда старалась: в молодости носила цвета, которые мне шли, и небольшие подкладки под платье, и корсет, туго зашнурованный на талии, и волосы возможно более интересного оттенка…

Русакова откинула со лба густые тициановские пряди; нельзя отрицать, что она до сих пор старается, да еще как!

— Быть довольной тем, что дала тебе Природа, — это глупо! И так самонадеянно! Маленькая Алиса пишет много страниц длинных слов о сексе, но как часто, я вас спрашиваю, мужчина предлагает ей поехать с ним в Брайтон на уик-энд? Только длинные слова, и работа, и социальное обеспечение рабочих, и будущее мира… Это очень достойно, но я вас спрашиваю: это приносит доход? И посмотрите, прошу вас, каким пресным эти молодые люди сделали наш мир! Во всем виноваты правила и запреты! Когда я была молода, все было не так.

— Кстати, как поживает ваш сын, мадам? — В последний момент Пуаро заменил словом «сын» слово «малыш», вспомнив, что прошло уже двадцать лет.

Лицо графини осветил энтузиазм матери.