Увертюра

Доменика и Регина посещали один и тот же фитнес-клуб. Можно ли считать это связью? Вряд ли. Клуб был одним подразделений довольно обширной спортивной корпорации, девушки посещали разные его филиалы… нет, не то.

Фанни и Доменика входили в одну и ту же «вконтактную» группу, объединявшую любительниц (а может, и любителей) вышивания крестиком.

Ольга и Регина были поклонницами… ой, кто это? Это еще и поет?

Арина прыснула.

Тасовать пасьянс хобби и пристрастий можно было бесконечно: собаки, рэп, «Игра престолов», лечебное голодание… нет, это бессмысленно. Что-то объединяло двоих из четверки, кое-что даже троих. И ничего — всех.

Ничего, кроме смерти.

Фанни, Доменика, Ольгя, Регина…

Регина…

Регина не могла быть выбрана случайно. Не бывает таких совпадений.

Но, в то же время, о деле «красильщика» писали многие…

Регина…

Любопытно — убийца забирает одежду жертв как сувенир — или, точнее, трофей — или же раздевает их чисто функционально: потому что в его представлениях мертвое тело исполняет некую роль и для наилучшего ее исполнения оно, тело, должно быть обнаженным. Вопрос, однако.

По краске и прическам судя, скорее всего второе.

Куклы. Марионетки. Шахматные фигурки.

Да еще и этот странный способ умерщвления.

Арина не могла припомнить чего-то подобного. Чтобы кто-то убивал, лишая доступа к воде?

Чем руководствуется «наш» убийца?

Нравится ему наблюдать длящиеся мучения жертв или акт более… энергичного убийства ему просто не по силам? Оставить жертву без воды — это сложно, это требует времени, внимания, возможности контролировать «процесс». Если мертвые тела — марионетки, почему не отравление, не выстрел, не нож, не, в конце концов, простой удар по голове? Ведь все это — быстрее. Допустим, добыть яд или пистолет — это определенные сложности. Но камень или мешок с песком, чтобы разбить голову, или нож — доступнее некуда.

Почему же не? Он не переносит вида крови?

И — он ли? Может, как раз — она? Кто та девушка, что выманивала жертв? Или их двое?

Фанни, Доменика, Ольга и Регина.

Или правильнее: Фанни, Домника, Ляля и Регина?

Это было похоже на считалочку. Или даже на веселую танцевальную песенку. Два прихлопа, три притопа, Фанни-Фанни, Доменика, Ляля и Регина…

Господи!

Арина ахнула. Догадка не то что озарила — обожгла мозг. Неужели все так просто? И никакой он, разумеется, не Красильщик — теперь, наконец, ясно: что же он «имитирует».

Или она ошибается?

Недолгие раскопки в собственной памяти, а затем и в гугле результата, впрочем, не дали. Ну да, что-то похожее попадалось, но чтобы полное совпадение — нет. Нигде, ничего и ни разу.

Хотя что там тот гугл! Тут нужна консультация настоящего специалиста!





* * *


— Девушка, вы куда? Документик ваш предъявите, — остановил Арину сонный полноватый охранник. Линялая камуфляжная куртка плотно обтягивала нависающий над поясом таких же линялых брюк животик. Напарник, такой же вялый и пузатый, сидел, вольготно развалясь и прикрыв глаза, на скамье в дальнем углу холла. Не то спал, не то медитировал, не то переживал последствия «вчерашнего», судя по испещренному красными прожилками носу и общей помятости физиономии.

В другое время Арине, может, польстило бы, что ее приняли за студентку — а то и за абитуриентку — но сейчас было не до того, ее гнал азарт. Она ткнула мужику служебное удостоверение, сухо бросив:

— В приемную комиссию.

Откуда на язык выпрыгнула эта приемная комиссия? Арина и сама толком не знала, кто именно ей нужен — кто-нибудь, кто «понимает» в музыке. И не просто понимает, а как следует. «Просто» она и сама понимала, но этого оказалось недостаточно.

Удостоверение охранника явно впечатлило.

— Так это… — как будто растерялся он. — Экзамены-то кончились уже. А чего случилось-то?


— Неважно, — ответила Арина сразу на обе фразы. — Мне и деканата хватит.

— Какого? — не унимался охранник.

Черт! И в самом деле — у каждого факультета свой деканат, то есть… семь, что ли, штук.

Сошлись на музыковедческом.

Но, скользнув мимо пропустившего ее наконец пузана в лабиринт старинных коридоров, Арина тут же забыла о музыковедческом факультете. Ей, в сущности, годился любой.

В просторных гулких коридорах пахло паркетной мастикой и канифолью. Дежавю. Арине даже показалось, что она слышит откуда-то мелодию бетховенского «Сурка». Вот уж бред. Откуда здесь, в консерватории, «Сурок», которого играют в первом классе музыкальной школы. Арина играла. Мама убедила себя в том, что из Арины получится Великая Пианистка. Собственно, спецы, к которым ее — пятилетнюю-семилетнюю-десятилетнюю — водили на прослушивание, к маминым мечтам относились весьма благосклонно, признавая, что «из девочки будет толк». Ай, ладно, чего теперь вспоминать! Чудо, что удалось тогда от мамы отбиться. Зато польза. Если б не тогдашние вечные экзерсисы, может, Арина сейчас и не сообразила бы, что напоминают ей выкрашенные в черное тела жертв на парковых скамейках.

Ноты!

Они изображали ноты!

Потому и имена такие… небанальные. Фа, до, ля, ре… господи, кто следующая?

И ведь каждая из жертв на работе носила бейдж со своим именем! Почти каждая. Продавщица, банковский клерк и официантка. С журналисткой дело чуть по-другому, но ее имя — вот оно, в газете. Регина. Если Арина вычислила связь правильно, то когда Андросян публиковала свой скандальный опус про следственный тупик, убийце как раз нужна была какая-нибудь Регина! Или Рената, к примеру. На «ре» мало женских имен.

А она догадалась правильно!

Еще и эти дикие прически — зализанные вверх, залитые до черноты лаком волосы. Это же флажки, обозначающие длительность ноты! Просто торчащая вверх «палка» — четвертушка. «Палка», снабженная идущим сверху вниз полукруглым локоном — восьмушка…

И ведь у всех скамеек, на которые «красильщик» усаживал тела, спинки состояли из пяти брусьев — как пять линеек нотного стана! Почему Арина сама на это внимания не обратила?

Киреев вон заметил — и не ошибся. Пусть господин Мироненко, их изготовляющий, и ни при чем, зато сами скамейки очень даже «при чем».

Да, «нотная» версия выглядела очень, очень перспективно.

Правда, несмотря на Аринино музыкальное прошлое, получившийся кусочек мелодии ничего ей не напоминал. Нет, не потому что нот было слишком мало, четыре ноты — вполне достаточно, чтобы опознать известную мелодию. Знаменитое начало бетховенской Пятой симфонии — «так судьба стучится в дверь» — это как раз четыре ноты, и поди не узнай.

Будь это начало — или, скажем, припев — какого-нибудь современного шлягера, искомая последовательность наверняка нашлась бы в гугле. Но — увы.

А если, подумала она вдруг, прислушиваясь к доносящейся откуда-то музыке, если эти четыре ноты — вообще не начало?

Нет, тогда вовсе никакого смысла.

Музыка доносилась, кажется, отовсюду сразу. Не «Сурок», конечно, все-таки консерватория, не музыкальная школа, но что именно играли — не разобрать, звуки едва слышны. Может, и вовсе мерещится, просто место тут такое. Музыкальное.

Арина осторожно потянула за торчащую из массивной (дубовой, должно быть) двери блестящую бронзовую ручку. А может, не бронзовую, но все равно внушительную, даже по виду старинную. Как и тяжелая дверь. На двери — табличка. Черное стекло с золотыми буквами: «Класс профессора М.М. Тома».

Класс оказался небольшим и темноватым — первый этаж, окна заслоняют буйные кусты не то сирени, не то боярышника — но очень почему-то уютным. В углу — стол, по стенам — несколько стульев, слева от двери два высоких узких шкафа. Дальше — до самого окна — царил рояль. На вертящемся черном табурете — Арина мотнула головой, борясь с непреходящим дежавю — немного боком сидел и наигрывал что-то негромко толстячок с поблескивающей лысиной. Должно быть, сам профессор Том М.М., решила Арина, отметив, что Том-М-М звучит довольно забавно, вроде удара колотушкой по литаврам: том-м-м.

— Проходите, деточка, — дружелюбно пригласил тот, оторвав от клавиш детски пухлые, под стать всему облику, совсем не «фортепианные» руки. — Вы на консультацию? Что-то я вас не помню.

— На консультацию, — признала Арина. — Только я не студентка.

— На будущий год поступать намереваетесь? Да вы не бойтесь, проходите. Решили уже сейчас разведать, как говорится, что и как? Похвально, похвально. Только я все равно вас не помню, а всех выпускников вроде бы видел, и не раз. Вы записывались? — он потянул с рояльной крышки бумагу с какими-то каракулями. — Фамилия? Или вы приезжая? Откуда? У кого занимались?

Да что ж это такое, и этот ее за девчонку принимает. Впрочем, это даже забавно.

— Простите, — улыбнулась Арина. — Я не имею отношения к музыке. Но мне действительно нужна консультация. Я из следственного комитета, — она продемонстрировала удостоверение.

— Вот как? — он словно бы и не удивился. Как будто каждый день к профессорам консерватории являются за консультацией господа следователи.

— А вы профессор Том? — уточнила зачем-то Арина.

— А вам именно к профессору Тома? — он произнес фамилию с ударением на последнее «а».

— Да нет, мне просто кто-нибудь, кто в музыке как у себя дома.

— Ну, деточка, как у себя дома в музыке разве что Аполлон, но вам, как я понимаю, что-то более практическое требуется. Впрочем, не обращайте внимания, это я так, философствую, — пухлая его ручка пробежалась по клавиатуре в стремительном пассаже, Арине показалось, что пальцы на мгновение стали в полтора раза длиннее, иначе как смешной толстячок мог бы взять чуть не полторы октавы. — Что же до вашего вопроса, — он почему-то вдруг развеселился, — то нет, я не профессор Тома, — он опять подчеркнул ударное «а».

Фу, как неудобно, подумала Арина, а я-то решила, что раз «профессора Тома», значит, сам профессор должен быть Том. А он, видите ли, Тома. Французы, что ли, в предках?

— Простите… — пробормотала она.

— Да не за что, что вы, деточка! Может, и я вам сгожусь. Я, собственно, тоже профессор, только Васильев. Антон Павлович. Так что же следственному комитету понадобилось от наших скромных познаний?

— Можно? — Арина мотнула головой в сторону рояля.

— Пожалуйста-пожалуйста, — он, ничуть не удивившись, вскочил с табурета и гостеприимно повел рукой.

Садиться, впрочем, Арина, разумеется, не стала — не из-за четырех же нот.