Влюбленный призрак

— А что, у меня есть выбор? Знаешь, так мне даже больше нравится. Если твой план провалится, мне, по крайней мере, не будет стыдно за свое дурацкое поведение.

Раймон уставился на сына с чуть заметной улыбкой:

— Дурацкое по отношению к кому?

— Прежде всего — к дочери Камиллы.

— То есть к Манон. Ты забыл, как ее зовут?

— Хорошо, к Манон, если тебе так больше нравится.

— Лично мне ничего не нравится.

— Ну что, идем или продолжим препираться?

— Осталось обсудить одну мелкую подробность, — пробормотал Раймон. — Впрочем, не такая уж она мелкая… В чем ты понесешь мою урну?

Тома́ огляделся. Его большая дорожная сумка привлекла бы ненужное внимание. Он вернулся в спальню и порылся в шкафу.

— Нашел! — объявил он, возвращаясь в гостиную с матерчатой сумкой.

Из-за эмблемы книжного магазина Раймон был готов забраковать этот вариант как слишком простой, лишенный должной уважительности.

— Поверь, это то, что надо, — заверил его Тома́. — Это всего лишь сумка, а не твой траурный наряд.

Раймон проверил, чистая ли сумка внутри. Время поджимало, поэтому он согласился, чтобы его урна была доверена этому вместилищу.



Машина доставила их к ограде парка. Прошагав по аллее, Тома́ остановился в полусотне метров от колумбария.

— Что теперь?

— Ничего, гуляем.

— Гуляем?

— У тебя ранняя глухота? Прохаживайся взад-вперед, неужели это так трудно понять?

— С какой, собственно, стати? И потом, разговаривай со мной вежливо, я мог бы спокойно остаться дома в Париже, я не прохаживаться здесь, как ты выражаешься.

— Мог бы, но это так скучно!

— А это место, по-твоему, кипит весельем?

— Не торчи столбом, еще вызовешь подозрение. Присядь на скамейку, займись телефоном, посчитай овечек, постарайся выглядеть естественно, это все, что от тебя требуется.

Тома́ испепелил отца взглядом и опустился на скамейку посреди лужайки, напротив мавзолея. Достав айфон, он проверил сообщения. Серж сообщал, что его подружка вернулась под их общий кров, но уже вчера они снова поссорились. Филипп делился новостями о съемках. Мать волновалась из-за того, что никак до него не дозвонится, и спрашивала, не отправился ли он на гастроли, не простившись с нею.

— Эти тоже ни перед чем не останавливаются, — усмехнулся Раймон, появляясь рядом с Тома́.

— Ты о ком?

— О создателях скамейки, на которой ты пристроил свой зад. Представь себе, одновременно это погребальная урна. Наверное, они смешали пепел с цементом и вцементировали и беднягу Джеральда в вечность. Я ничего не придумываю, сам полюбуйся на табличку.

Тома́ повернулся и прочел:

Вечная память

Джеральду Фильмуру

(1949–2008),

покоящемуся здесь.



— А ведь он мог за всю жизнь ни разу не присесть, — поделился своим предположением Раймон.



Тома́ поднял голову и увидел Манон, наблюдавшую за ним от входа в мавзолей.


— Кажется, меня засекли, — прошептал он.

— Самое время! — с облегчением отозвался отец.

— Она не сводит с меня взгляд, — испуганно сказал Тома́.



Манон преодолела разделявшее их расстояние, остановилась перед скамейкой и попросила разрешения сесть. Она была настолько взволнована, что сцепила пальцы и не могла произнести больше ни слова. Тома́ тоже молчал, разговор был бы сейчас неуместен.

— Вы нашли свое счастье? — нарушила она наконец молчание.

— Откровенно говоря, я его здесь не искал.

Он думал, что она улыбнется, но ошибся.

— Что-то не так? — спросил Тома́.

— Я хороню мать, в остальном все отлично.

— Это сарказм? Полагаю, да.

— Можно подумать, одного этого мало, теперь я обязана исполнить ее последнюю волю. Она поручила это не моему отцу, а мне! Почему бы родителям хотя бы немного не облегчить нашу участь, готовясь к уходу?

— Кому вы это говорите!.. — лаконично отозвался Тома́.

— Простите за прямоту, но время не ждет. Мне не приснилось, что вы вчера назвались музыкантом? На каком инструменте вы играете?

— Я пианист.

— Вас прислало само небо!

— Уверяю вас, это не так, хотя…

— Не примите меня за авантюристку, но я вынуждена попросить вас об огромной услуге. Я вам, конечно, заплачу.

— Что за услуга?

— У нашего органиста сегодня утром случился приступ. Прямо перед церемонией, это же надо!

— Он тоже умер?

— Нет, до этого не дошло, скорее внезапное помрачение рассудка. Как рассказал по телефону его друг, он, находясь в ванной, вдруг закричал, выскочил, как будто за ним черти гнались, и поскользнулся. Перелом ноги, сотрясение мозга. Короче говоря, смогли бы вы вот так, без подготовки, его заменить? Не пойму, чему вы улыбаетесь.

— Наверное, это нервное. Сломанная нога и сотрясение мозга, надо же!

Тома́ покосился на отца, рассматривавшего свои ногти и с трудом скрывавшего удовлетворение.

— Перестаньте так на меня смотреть! — возмутилась Манон. — Я обратилась к вам, потому что у меня нет другого выхода. Представляю, как чувствует себя мой отец!

— Мой тоже, хотя они в разном положении…

— Я думала, он…

— Где, кстати, сейчас ваш отец? — перебил ее Тома́.

— Присутствует при кремации, — ответила Манон, отвернувшись.

Ее взгляд был устремлен вглубь парка, где за кипарисами виднелась крыша отдельно стоявшего здания.

— Я не смогла, — грустно призналась она.

— Я согласен, — сказал Тома́, — но от платы отказываюсь. Что мне играть?

Манон инстинктивно уронила голову ему на плечо, ее глаза были полны слез. Тома́ принялся ее утешать, не смея взять за руку. Он нашарил в кармане пачку бумажных платков.

— Возьмите.

Манон вытерла глаза и внимательно на него посмотрела.

— В чем дело? — спросил Тома́.

— Ощущение дежавю. Идемте, я покажу, где вам расположиться.

Они направились к мавзолею. Раймон шел рядом, еще более невесомый, чем обычно. Прежде чем уйти, Тома́ захватил со скамейки матерчатую сумку, про которую едва не забыл.