Врата скорби. Следующая остановка – смерть
Часть 37 из 59 Информация о книге
– Не совсем, сэр. Просто мой отец… – Ладно, ладно. Ты жил там. Знаешь, что к чему, верно? – Вероятно, да, сэр. – Тогда послушай меня. И скажи, что бы ты сделал на моем месте… Керзон внимательно выслушал. Когда сэр Роберт закончил – пожал плечами – Идти к чайханщику нельзя, мы не найдем их там. В местную полицию тоже – продадут. Там явно есть сочувствующие, сэр. – Согласен. И? – Остается рисковать. Я бы поставил два патруля. И ждал бы. – Просто – ждал? – У нас есть описание. Самое лучшее, что можно сейчас сделать – ждать их хода. Сэр Роберт прикинул. Да… самое лучшее – ждать их хода – но, сколько можно так ждать? Они не местные, они не смогут долго водить кого-то за нос. Чтобы сделать все чисто – надо как на рыбалке. Не просто ждать, сидя у воды – а закинут крючок с хорошей наживкой. Кто он – этот бородач, знающий местные языки? Какую наживку – он предпочитает. Только если… Близ Адена. Аль-Иттихад, княжество Акраби. 05 мая 1946 года Княжество Акраби – ближайшее к аденской подмандатной территории – одно из самых маленьких в федерации, меньше его только такие, как, например Алауи, где нет ни одного города, а столица княжества – обычный кишлак. Но в княжестве Акраби есть город, один – его столица, аль-Иттихад, которая была столицей самой федерации, когда Аден был британской подмандатной территорией. После прихода русских, город во многом утратил свое значение – русские перенесли столицу федерации обратно в Аден, а часть своих служб – перенесли дальше, в Лахедж. Тем не менее – Аль-Иттахад остался, большой по местным меркам город, в котором проживает никак не меньше двадцати тысяч жителей. В городе были нормальные дороги, был бензин, и были автомобили. Еще одной достопримечательностью города была тюрьма – неожиданно большая для этого города, возвышающаяся над ним настоящей крепостью. Там содержались и заключенные из Адена – британцы считали слишком опасным строить тюрьму на своей территории, и содержать там экстремистски настроенный контингент. Уголовников, задержанных за день – собирали по всему Адену две Татры, на которых были установлены специальные кузова – клетки для перевозки заключенных и небольшого сопровождающего персонала. Ближе к вечеру – они собирались на западном выезде из города, там к ним присоединялась третья такая же машина с отрядом казачьей конвойной стражи и еще одна, на которой был установлен армейский автоматический гранатомет конструкции Таубина[96] – еще старый, обойменного заряжания. Примерно в пятнадцать ноль – ноль по местному – они начинали движение по направлению к тюрьме, стараясь достичь цели до заката. По ночам – на дороге разбойничали приятели тех, кому не повезло – могли остановить машины и отбить. Несмотря на принимаемые меры – в горах было неспокойно даже у самого Адена. В город – въезжали понизу, дорога – далее поднималась вверх, к тюрьме, занимавшей, как и положено военному объекту, господствующее положение над местностью. Сама тюрьма – была построена с таким расчетом и по такому проекту, чтобы при необходимости она могла исполнять роль крепости и обстреливать важную дорогу. Она была во многом автономна – на ее территории бил родник, а ее обширные погреба можно было использовать для хранения большого количества припасов. Правда, куда девать уголовников при таком развитии событий было непонятно… хотя с другой стороны как раз таки понятно. Здесь не знали о правах человека, о том, что за одно и тоже нельзя было наказывать дважды и о тому подобной ерунде, которой Запад сам себе осложняет жизнь. Все мы – не более чем песчинки на ладони Аллаха, и наши жизни – в руках его, а точнее – в руках его наместников на земле. Или, точнее – тех, кто себя таковыми объявил. Жизнь здесь – была безрадостна и безжалостна, и не было смысла цепляться за нее обеими руками… У ворот тюрьмы, сделанных из кованой стали и крайне дефицитного, дорогого здесь дерева – Татры остановились, головная машина посигналила трижды. На вышках – были пулеметы, но вот прожекторов не было, потому что не было нормального электропитания. После повторного сигнала ворота открылись, причем калитки в них не было, солдаты дежурной смены не могли выйти и проверить документы у водителя прибывшей машины. Это был еще один, в череде многих просчет в сфере безопасности, на который, несомненно, обратили бы внимание русские, намучавшиеся с побегами коммунистов. Но русских – здесь не было. Машина с уголовниками – заехала во двор крепости и остановилась. Прямо по дворе, на которую выходили окна тюремных камер, зарешеченные, естественно. Сама крепость сверху была похожа на огромную цифру «8», причем верхняя ее часть по размерам была намного больше, чем нижняя и была построена через семьдесят лет после строительства первой, уже при англичанах. Нижняя часть этой каменной восьмерки – была построена еще как тюрьма шейхами, по старому проекту – на дворик выходили отдельные коридоры тюремных блоков, охрана же – занимала верхние этажи. Вторая, верхняя часть каменной восьмерки, гораздо большая по размерам – была построена уже англичанами, и по архитектуре напоминала те самые форты, которые британское военное министерство строило для размещения полков. Крепость, в которой помещался сам полк, его артиллерия и его лошади. Идеально круглая, с окнами – бойницами, с внутренним двором, тоже круглым, с крытыми галереями, выходящими во двор – эта крепость вмещала в себя более тысячи заключенных, и в их числе – были самые опасные люди этого полуострова и наверное, всего арабского мира. Тюрьмы называли «большое кольцо» и «малое кольцо». В малом кольце – с тех пор, как построили большое – содержались не слишком опасные уголовники, иногда, когда была работа – их делили на партии и направляли на нехитрые работы. Начальник тюрьмы жил неподалеку – и он был бы полным дураком, если бы не догадался использовать труд заключенных в своем хозяйстве. У него – несколько зэков трудились постоянно… В синематографе – встречу новой партии зэков обычно показывают так: слепящий свет прожекторов, валящая с ног струя воды из брандспойтов, чеканные слова через мегафон. Здесь – электричества не было, а следовательно – не было и прожекторов, воды тоже почти не было: все, что получали заключенные – это несколько глотков воды в день из колодца, причем вода отдавала тухлятиной. И мегафона тоже не было, и охранники не слишком рвались работать. Поэтому Татру разгрузили, кузов наскоро проверили, не спрятался ли кто и, не обыскав – пинками погнали по камерам. Уголовных, политических – всех вместе… Водитель хотел побыстрее лечь спать, и солдаты тоже хотели лечь спать. Потому, разогнав людей по камерам, они заперли их и оставили все как есть. До утра. * * * Арабские тюрьмы – не приведи Аллах кого туда попасть – места страшные и конкретно беспредельные. В отличие от России – здесь нет деления по заключенным криминальным и политическим, нет так же и таких группировок, как русские «воры в законе» и «польские воры». Основное здесь «землячество». Восток очень фрагментарен, порой ареал распространения одного диалекта не превышает двух-трех деревень. И на свободе и в местах заключения, мужчины, выходцы из этой местности образуют братство, говоря на одном языке, и стремясь всецело поддерживать друг друга. Тот, кто предаст братство – становится изгоем… Но правила все-таки были – они мало чем отличались от тех, которые были на воле. Точнее – это правила воли мало отличались от тюремных… В камере, куда его втолкнули и заперли за ним дверь – стоял такой тяжелый запах, что его казалось, можно было потрогать рукой. Запах немытых годами тел, прокисшей пищи, сгнившей одежды, испражнений. Камера представляла собой закрытое помещение, без нар, с глиняным, утоптанным до состояния камня полом и небольшим окошком, вверху, через которое можно было глотнуть воздуха. Через окошко – он отметил это с тоской – виднелась крупная, белая звезда. Воля… – Саламу алейкум… Никто не поздоровался с вошедшим. На него смотрели, как на пустое место. Камера была переполнена, свободного места не было – и несколько десятков озлобленных глаз уставились на новичка… Поняв, что никакого приветствия он не дождется, он шагнул вперед. Сделал шаг. Потом еще один шаг. Потом – кто-то ловко подшиб его под ноги, а кто-то – навалился сверху. Он ударил ногой, в кого-то попал, но тут – лезвие то ли ножа, то ли заточки коснулось кожи, и он задергался с удвоенной силой – все-таки он был поумнее барана и понимал, что такое смерть. Чьи-то руки вцепились в волосы, оттягивая голову назад как у барана – и он умудрился укусить чужую руку. Раздалось что-то среднее между шипением и хрипением, потом – удар по голове отключил его, но не до конца. Оглушенный – он ждал смерти, которая так и не последовала. – Ты кто такой? Новичок судорожно сглотнул, отчего кожа на горле дернулась, засочилась щиплющая кожу кровь… – Я Али. Из Зинджабара – солгал новичок так же, как он лгал полицейским… – И что ты здесь делаешь? – Кяфиры схватили меня. Сказали, что я воровал. – А на самом деле? – Аллах свидетель, я был голоден и взял немного еды… – Шариат запрещает воровать. – Аллах свидетель, я шел издалека и был так голоден… Нож вдруг убрали. – Ты мусульманин? – Да будет тому свидетелем Аллах… – Прочти первую суру. Али начал читать первую суру, запинаясь от волнения. Читал он, как обычно, на диалекте арабского, принятом в горах Хадрамаута. – И ты говоришь, что ты мусульманин? Ты же не знаешь языка, как ты можешь постичь всю сокровенную мудрость Корана, говоря на своем дикарском языке!? – Подожди… – сказал второй уголовник, чисто выбритый – я тоже из этих мет, из гор Хадрамаута. Как ты смеешь смеяться над нашим языком? Эй, мальчик, ты и в самом деле и наших краев? – Клянусь Аллахом. Слово «мальчик», валад – означало в этом место совершенно определенные вещи. Но он – просто не знал ничего об этом… – Зачем ты пришел в Аден? У него была причина, чтобы появиться в Адене – но он не должен был говорить о ней никому. Никому постороннему. – Я пришел, чтобы наниматься в порт. Уголовник – еще задал несколько вопросов. Явно без особого интереса. Потом зевнул – Мое имя Салах, и я из этих же мест. У нас здесь целое братство, и мы не даем друг друга в обиду. Если хочешь, можешь присоединиться. Будешь слушать меня во всем, чтобы я ее сказал. Ни один араб – никогда не отказался бы от такого предложения. Быть как все, вместе со всеми – его естественное состояние. – Аллах, да вознаградит вашу доброту, эфенди. – Завтра ты увидишь остальных. А пока ложись сюда, рядом со мной. Время спать. – Благодарю, эфенди… Али лег на свое место, на землю, рядом с тем, кто проявил к нему хоть какую-то доброту в этом жестоком, отрезанном решетками от мира живых месте. И сразу же уснул, намаявшись от треволнений. А когда проснулся – было уже слишком поздно… * * * Наутро – Али решил, что перед тем, как покончить с собой, он должен убить своего обидчика, чтобы хоть как то отомстить за то, что он совершил с ним. Теперь он не воин – он маниук. Женщина для потехи. Аллах отвернется и плюнет, увидев его – но если он хотя бы совершит месть, это дойдет до его племени, и может быть – о нем кто-то скажет доброе слово… * * * Насильственный гомосексуализм – в тюрьмах на Востоке был делом практически обязательным, любой авторитет содержал «гарем» из «наложниц». И конечно тот, кто попадал сюда в первый раз, у которого не было заступников в этом страшном, зарешеченном мире – тот просто был обречен стать пассивным гомосексуалистом. В этом перевернутом с ног на голову мире такое вовсе не означало, что человек был вычеркнут навсегда из жизни – тот, кто имел достаточно силы, мог кровью, драками, убийствами, или наоборот – лукавыми византийскими интригами завоевать более высокое положение в обществе и отквитаться за всё.