Все реки петляют

* * *


Собираться в дорогу Софи и Мэри начали на следующий день с самого утра. И чем же они занялись? Ни за что не угадаете. Шитьём. Всё-таки в девочках очень сильно стремление правильно выглядеть в любых ситуациях. Дело в том, что они полагали необходимым непременно вскарабкаться на мачту, что при ношении юбок или платьев может поставить их в неудобное положение, открыв обзор на их… ну… разные места снизу. То есть требовались штаны. Естественно, я подсказал идею самых простых, которые в восьмидесятых называли "бананами", а в исторической литературе и на фотодокументах пятидесятых годов упоминали в качестве шаровар, удобных для занятий туризмом.

В процесс дискуссии о методах раскроя вмешалась матушка Мэри и в два счёта склонила нас в пользу тех простецких матросских штанов, которые носят и её супруг, и сыновья. Она же снабдила нас рубашками и куртками, из которых эти самые сыновья выросли. Кстати, верхнюю часть гардероба мужчин, живших в эти времена, в литературе обычно упоминали как камзол. Так вот, ни накладных карманов, ни отворотов рукавов, ни блестящих пуговиц на наших куртках не имелось — всё простенько и демократично. То есть, никакие это не камзолы, а просто тужурки. На ноги были предложены башмаки с каблуками, заметно поношенные, но не дырявые — стали малы старшим братьям.

На старые штаны Ника и Майкла пришлось аккуратнейшим образом накладывать заплаты, с чем обе девочки справились вполне прилично. Ну а все остальные мелочи вроде капоров, плащей, ночных рубашек, шарфов, перчаток, носовых платков… да кто же всё это запомнит?.. уложили в дорожный сундук мама Агата и мама Бетти.





* * *


На этот раз Джон правил каретой, время от времени понукая лошадку, отчего до города мы добрались заметно быстрее. Сразу подкатили к причалу, где стоял папин корабль. Вроде бы барк[1], если мне не изменяет память. Не то, чтобы я в этом шибко разбираюсь, но некоторое представление имею, потому что ещё мальчишкой разглядывал картинки с изображениями парусников. Правда, запомнил мало что.

Вот прямо сейчас никаких парусов не было, к трапу подкатывали повозки, с которых снимали тюки и опускали в трюм. Папа поцеловал маму в щёчку, обнял Консуэллку и погладил по голове Кэти, после чего взял за руки нас с Мэри и взошёл на борт. Провёл нас в сторону кормы и велел спускаться в открытый люк. Лестница здесь была крутая — градусов тридцать от вертикали, поэтому слезали мы спинами вперёд, держась руками за поручни.

— Это пространство называется "опердек", — объяснил папа, почти мгновенно оказавшись рядом с нами. Казалось, что стёк вниз, словно вода. Мы невольно осмотрелись. Впереди через раскрытый люк сюда поступали тюки, которые складывали в штабель между мачтами, проходящими через это помещение сверху вниз. Собственно, прямо тут же и закончили, начав закреплять груз канатами. Вслед за этим сверху на тех же верёвках спустили наш дорожный сундук, который два матроса занесли за дверь в переборке, отделявшей кормовую часть от всего остального.

Всего таких дверей имелось три. Маленького размера с высоким порогом-комингсом и крепким запором, открываемым поворотом блестящей медью рукоятью.

— Ваша каюта, леди, — отец распахнул перед нами дверь в узкую каморку с двухэтажными нарами, под нижними из которых как раз и уместился наш сундук. К стене был приделан светильник с сальной свечой, не зажженной, но попахивающей горелым жиром. Иллюминаторов здесь не было и в помине. Но тюфяки мягкие, похрустывающие свежей соломой. Больше и рассказать-то нечего.

Разумеется, ни для чего, кроме ночлега, эта конурка решительно непригодна. Поэтому мы с Мэри решительно распаковали сундук и принялись приводить себя в вид, пригодный для внимательного осмотра корабля. Штаны, рубашки, тужурки, башмаки — и косы наши под шляпы убрать, чтобы не зацепиться ненароком за какую-нибудь неожиданность. Переоделись мы быстро и поторопились вернуться на палубу, но не тут-то было — люк, через который мы сюда спустились, оказался закрыт, как и тот проём, через который грузили тюки. Темнотища кругом и лишь далеко впереди проблеск света. Поскольку наши глаза привыкли к потёмкам еще в каюте, то дорогу мы отыскали — прошли вдоль борта, пересчитывая руками шпангоуты. Здесь, пробравшись между подвешенными на манер гамаков койками, отыскали и открытый люк, ведущий на верхнюю палубу. Он располагался в сильно зауженном месте. По такой же, как и около кормы, крутой лестнице поднялись наверх — тут все были очень заняты. Кто-то отдавал концы, кто-то принимал, травили какой-то брас, подбирали булинь и куда-то направляли шкентель. Корпус корабля отодвигался от причала и потихоньку разворачивался. Незнакомый дядька послал нас на ют, после чего другой дядька, вращая ворот, поднял блинд на самом носу, а трое других потянули его за нижний угол. Судно перестало поворачиваться и двинулось на выход из эстуария реки в сторону недалёкого моря. Экипаж засуетился и шустро, словно тараканы, полез на нижние реи ставить главные паруса. Вроде бы их называют фоком и гротом, но тут я не уверен. А вскоре настала очередь и косого паруса. Его нижний брус — гик — как раз находился над нашими головами. Деятельность на палубе поутихла, кое-кто даже спустился вниз, под палубу и, как-то незаметно, мы вышли в открытое море. Потому что началась качка.





Глава 4. Тяготы и лишения




На нижней кормовой надстройке, которая, как мне известно, называется ютом[2], перед задней мачтой из палубы одна за другой торчали две крепкие тумбы. К задней был приделан штурвал, а на вершине передней располагался компас. Периметр этой площадки ограждался крепкими перилами поверх высокого и крепкого заборчика, именуемого, если я правильно помню, фальшбортом. Тем не менее, ветерок на высоте ног гулял беспрепятственно, вызывая радость тем обстоятельством, что на нас с Мэри не юбки — вот бы их потрепало! И ещё было огорчение — заборчик мешал смотреть вокруг. Когда из виду пропали вершины деревьев, показалось, будто мы посреди необъятного океана. Пришлось пройти вперёд к лесенке, ведущей на палубу — отсюда стало видно больше — мы двигались вдоль берега, медленно удаляясь от него. Хорошо взрослым — они высокие.

Между тем берег постепенно отодвинулся за корму, отец уступил место у штурвала матросу и, назначив курс, стёк по трапу и нырнул в люк, который легко открыл, а потом и закрыл. Не уверена, что мы даже вдвоём с Мэри справимся с этой крышкой — на вид её толщина больше двух дюймов. Тут и мышцы рук надобны крепкие, и пресс требует некоторого развития. Хотя, более всего необходимо подрасти и веса поднабрать.

Словом, связываться с люками следует только при крайней нужде, чтобы не надорваться. Зато никто не мешает нам вскарабкаться на мачту.

Сильные руки сняли наше с Софи тельце с нижних выбленок — верёвочных ступенек вант — и вернули на наклонную плоскость палубы. Жалко! Чтобы до них добраться, нам пришлось, помогая друг другу, карабкаться на этот самый фальшборт.

Возрастной такой дядька укоризненно смотрел на рассерженную меня и отдирающую ладонь от тех же вант Мэри. Тут всё оказалось просмолено, но подружка прилипла крепче.

— Без дела маетесь, — констатировал незнакомец. — А ну бегом драить палубу на квартердеке[3] у штирборта[4]! — и указал на тот самый люк, куда минуту назад нырнул папа. Конечно, девочки бы растерялись в столь непривычной для них ситуации, потому что этот люк находился ближе к носу, чем средняя мачта, то есть располагался на шкафуте[5]. Хотя и перед самым кормовым возвышением, которое, собственно, ютом и считается. Или полуютом[6], раз надстройки две, ступенькой? Провались она, эта недоступная мирному жителю морская терминология. Так что я подсказал Софочке, что в люк нас послали за инвентарём, а не палубу драить. Вдвоём с подружкой они справились с крышкой, нырнули вниз и выволокли на палубу деревянное ведро-ушат и палку, к концу которой был прикреплён пучок верёвок — похожими швабрами в последние годы моей жизни в том мире полы в офисах мыли. Что касается фронта работ, так это как раз место, через которое при погрузке таскали тюки от трапа к проёму трюма, сейчас надёжно закрытому. Это почти точно посерёдке между задними мачтами, что оставляет надежду на то, что этот участок корабля считается именно квартердеком. Но где тогда шканцы[7]? Да не важно — здесь действительно натоптано, и рулевой за штурвалом продолжает размазывать грязь по доскам.

Воды за бортом сколько угодно, но при том, что судно движется, нет никаких сомнений, что набегающий поток вырвет посудину из слабых детских рук — Софи с Мэри это прекрасно поняли и выглядят озадаченно. Вернее, я вижу только то, как выглядит Мэри, а чувства Соньки воспринимаю непосредственно. И, разумеется, готов помочь. Ведь, действительно, не опускать же ведро за борт на верёвке, которая всю кожу с ладоней сорвёт.

Снова через люк возвращаюсь в межпалубное пространство, откуда подаю наверх конец брезентового шланга. Мэри тут же направляет его в ведро, а я снова спускаюсь по трапу и начинаю качать рычаг помпы, которая вделана здесь прямо в палубу около задней мачты. Тяжеловато идёт — шток, уходящий вниз, заметно сопротивляется.

— Есть, течёт! — вопит с палубы Мэри. — Ещё, ещё, хватит.

Снова выбираюсь наверх. Дядька так никуда и не ушёл — смотрит в ведро и недовольно морщится. Потом подносит ко рту дудку и высвистывает нечто определённое, после чего на шканцах возникают ещё трое.

— Вода в льялах чересчур чистая, — рассудительно докладывает собравшейся его стараниями публике свистун. — Юнги! Марш мыть гальюн! А я шкиперу доложу. Потом откачаем и замерим, сколько набралось, — закончил он уже как бы в пространство.

Впрочем, дяденьки его прекрасно поняли, потому что ничего не сказали, а посмотрели на то, как мы вдвоём на рукоятке швабры несём ведро со считающейся чересчур чистой водой в сторону носа.

Спустившись по отлично знакомому нам носовому трапу в кубрик, мы отметили, что три парусиновых койки сейчас заняты — в них отдыхают взрослые дяденьки. По обе стороны крутой лестницы отыскали глухую стену без малейших признаков дверей — переборку. Пришлось возвращаться на палубу и обходить неожиданное препятствие поверху. Нашим взорам предстали классические туалеты типа "сортир", лишённые любых признаков уединённости — ведущее в открытое море очко, обрамлённое дощатым стульчаком. По одной штуке по каждую сторону носового окончания с головой льва, они словно висели в воздухе, хотя и были надёжно закреплены на деревянных деталях, нагроможденных ниже бушприта. Причем оба этих "насеста" явно посещаются морем в особенно свежую погоду, потому что совсем никак от него не отгорожены — достаточно высокая волна надёжно обеспечит принятие ванны. Однако, если выбрать "насест" подветренного борта, получится ограничиться лишь душем. Так что посещение гальюна — процесс творческий — выбор правильного очка — залог комфорта.

Кстати, здесь нашлась и "туалетная бумага" — вниз свисал канат с погружённым в воду концом. Гигиеническое состояние сооружения произвело благоприятное впечатление — ни следов фекалий, ни запаха мочи. Но на стульчаке бакборта нашлись налипшие очистки овощей, которые мы и отмыли шваброй. В завершение отмечу наличие громоздкого якоря, подвешенного неподалеку, и идущего к нему каната.

В принципе, меня это не особенно удивило, а вот подружки явно забеспокоились — столь малый уровень комфорта при общении с окружающей средой их несколько смутил.

На верхней палубе людей прибавилось. Из поданного снизу шланга-кишки напористо лилась вода сразу в два ведра поочерёдно. Заполненное выливали за борт и вели счёт откачанному.

— Точно. Увеличилась течь, — констатировал Хокинс. Я сильно удивился, что Софи с ним знакома. — Судовой плотник, — мысленно пояснила моя хозяюшка. — Он заезжал к нам прошлым летом.

— В Лондоне после разгрузки поднимем пайолы и осмотрим днище. Ну а откачивать трюм можно и в обычном ритме. Через день. Добрый день, мисс Корн.

— Зовите меня по имени, Хокинс, — любезнейшим образом откликнулась маленькая хозяйка. — Вы ведь помните, что мы об этом договаривались.


Присутствующий при этом папенька только хмыкнул, а тот строгий дядька, что послал нас мыть сортир, хохотнул.

— Всё, больше не подхватывает, — доложил поднявшийся снизу матрос и затащил обратно под палубу брезентовую кишку, из которой уже перестала литься вода. Мы с Мэри заглянули под палубу и увидели, что шланг свёрнут, а еще незнакомый мужчина мимо нас пронёс котелок от носа и скрылся с ним за дверью в кормовой переборке, расположенной над входом в нашу каюту. Догадываюсь, что трап ведёт наверх, в апартаменты капитана. Показалось, что пахнет съестным, потому что аппетит мы нагуляли отменный.

— Идём обедать, юнги, — подтвердил мою догадку второй из матросов, работавших здесь же. Мы вернули на прежнее место ведро и швабру и уже под палубой проследовали вперёд в область подвесных коек, где получили по миске каши с кусочками мяса. Деревянные ложки нам вручил дяденька с передником, тот, что носил котелок в каюту с неизвестным… пассажиром, наверное. Кок, значится, этот дядечка.

— Не потеряйте, — мрачновато напутствовал он, — других не дам, — от него настолько отчётливо пахло дымом, словно его только что коптили горячим копчением.

Со своими порциями мы управились быстро, как и другие трое едоков. Ложки облизали и убрали за пазухи тужурок. Кок как раз по оловянным кружкам какое-то пойло разливал, так его один из взрослых поправил в том смысле, что этим шкертам — он кивнул на нас с Мэри — и половины хватит. Я свою хозяюшку успел одёрнуть, чтобы не возникала по поводу дискриминации по возрастному признаку, а подружка наша свою порцию лихо опрокинула и заглотила громким лошадиным глотком. Но никак этого не прокомментировала. А дети — народ простодушный. Что крестьяне, то и обезьяне. Софочка с таким же заглатыванием неведомого пойла отстала секунды на полторы-две. Потом эти засранки пучили друг на друга глаза и хватали ртами воздух. Если память меня не подводит, в кружках содержался ром отвратительного качества и омерзительной крепости.

— Им и половины чересчур, — констатировал кок. — Повесьте-ка пару коек и складывайте пацанов отсыпаться.

Матросы быстренько наладили пару парусиновых гамаков, на которые самым бесцеремонным образом закинули наши с Мэри теряющие осмысленность тушки.

— Накормили шкиперову дочку? — спросил появившийся со стороны люка Хокинс.

— Эм! — отозвался кок.

— Ы! — вступил в беседу один из матросов.

— От всей души, — "объяснил" третий. — Так налопались, что от сытости сразу в койки попадали, — второй хранил молчание, делая вид, что его тут не было.

Взором Сонечки я ещё видел, как плотник обводит глазами оловянные кружки на столе, как мысленно их пересчитывает и нюхает, а потом веки захлопнулись, и слух перестал работать.





* * *


Проснулись мы с Мэри на кровати в капитанской каюте. Папа склонился над бумагами, лежащими на столе, и измерял там что-то циркулем. Но пробуждение маленьких нас заметил сразу.

— Переоденьтесь самими собой и приходите ужинать, — распорядился он и вернулся к работе.

Конечно, мы быстро оделись в шелка и вернулись — здесь уже заканчивал сервировку не кок, а один из матросов.

— Что? Ошиблись с ромом? — спросил отец, когда за нашим кормильцем закрылась дверь.

Мы с Мэри смущённо кивнули.

— Ладно. Теперь все всё про вас знают и больше выпивки не предложат. Кок чего-то травяного заварил. Или из листьев. Вот в этом кувшине, — показал он на узкогорлый керамический сосуд. Ешьте, пока не остыло. А потом я научу вас правильно зажигать и гасить фонарь. Огонь-то высекать умеете?

Мы с Софочкой помотали головой, а наша горничная кивнула.

Отец хмыкнул и продолжил:

— Так вот, огня на корабле не высекайте. В крайнем случае тлеющий фитиль имеется на камбузе. Туда и тащи фонарь, там зажги, закрой стекло и уже горящий неси куда надо. Кстати, зажечь свечу от тлеющего фитиля не так-то просто.

Мэри кивнула, а мы с Софочкой призадумались. Дома-то свечами всегда занималась прислуга, а хозяева, даже трижды бери они интегралы, в вопросах освещения были скорее потребителями, чем участниками процесса. Так что загадка горящих свечей в эпоху до спичек достаточно любопытна. В исторических фильмах, как я припоминаю, господа зажигали свечи от свечи, ранее кем-то подожжённой.

А тут случилась неожиданная интермедия — ни отец, ни его дочь к пище не прикоснулись, оба поглядывая на на равных с ними сидящую за столом… горничную?.. камеристку?… то есть, начинающую прислугу, усаженную за господский стол.

Мэри, словно вспомнив о чём-то, сложила ладошки и пробормотала короткую молитву насчёт "Благослови Господи хлеб наш", после чего отправила за щёку первую ложку каши. Да, обычной перловой каши, хотя и с мясом. Наваристой и вкусной. Мы с отцом тоже перестали отвлекаться. В общем, разносолов в корабельном рационе не замечалось, хотя кормёжка была сытной.

Запив трапезу травяным настоем, ещё горячим, забрали фонарь из нашей тесной каютки и двинулись на камбуз, местоположение которого я на основании ранее сделанных наблюдений угадать бы не смог. Прошли под палубой до носа, где через люк нырнули вниз. Это, вроде как трюм. В носовой сравнительно узкой части на пол была насыпана земля, поверх которой горел костёр, над которым на цепях висели котлы, а на треноге стояла сковорода. Тут же наблюдались залежи дров, большая бочка, явно с пресной водой, ящики, корзины, мешки, бочонки и разная другая тара с припасами. Воздух здесь отличался крепкой закопченостью, но смрада или угара не чувствовалось. И ещё крепкая деревянная переборка отделяла носовую часть трюма от всего остального корабля. Кроме, как наверх в большое межпалубное пространство, отсюда никуда не денешься. Типа небольшого гермоотсека, какие использовались в лодках моего времени. Логика подсказывает, что и под каютами в корме должно быть нечто похожее, хотя, хода туда я не приметил. С другой стороны, как раз подходящее место для крюйт-камеры, где хранится порох.

Принесённый с собой фонарь мы открыли, распахнув одну из стенок. Лучинкой, воспламенённой в костре-очаге зажгли сальную свечу, да и вернулись в свою каюту, снова пробравшись между коек, на которых спали матросы. Такой вот на морских судах этой эпохи быт — комфорта минимум. Ну и присутствие кока рядом с горящим в трюме костром намекает, что открытое пламя всегда должно быть под присмотром, потому что пожар на деревянном просмоленном судне — чистая катастрофа.

— Сонь, а что это за выходка с молитвой перед ужином, — спросил я свою реципиентку уже на соломенном матрасе в тесной каютке.

— Джон и Бетти верующие, — ответила подрастающая аристократка. — И детей хотят воспитать в лоне церкви.

На что я мысленно оторопел и захлопнулся. Сонька наловчилась слушать или не слушать мои мысли, когда как хотела, а вот от меня она легко закрывалась. Возможно, терзания взрослого разума её веселили, однако она редко насмешничала, чтобы не обидеть ненароком свой внутренний голос. И вообще, опьянение после неосторожно хряпнутого рома пока прошло не до конца — в сон клонило со страшной силой.





Глава 5. Устаканилось




С самого утра Софи и Мэри окончательно освоились в непривычной для них обстановке и стали вести себя правильно. Служанка принесла воду и таз, а госпожа умылась. Правда, потом тут же умылась и прислуга — в походе всё-таки, а комнаты для умывания мы на судне не встречали. Расчесались, заплели друг друга как могли. Мэри сегодня оделась не в шелка, а в платье прислуги, и не забыла передник и чепец. Она же доставила в каюту завтрак, который девочки снова уплетали вместе из одного котелка. Закрытая дверь позволяла соблюдать условности не чересчур тщательно.