Заставь меня влюбиться

Совпадали наши взгляды на кино, музыку, наши пристрастия в еде. Гоша всегда находил нужные слова, чтобы поднять мне настроение, терпел капризы и словно по щелчку пальцев мог успокоить, если я нервничала.

В первый раз в жизни я открылась кому-то настолько сильно. Впервые была искренней, рассказывала о себе, о жизни, о проблемах в семье. И ему, правда, было интересно. Так мне казалось. Вскоре мы начали созваниваться. Могли часами висеть на телефоне или болтать в скайпе.

Сначала во время видео-звонков я прятала лицо за распущенными волосами, стесняясь его взгляда, но вскоре доверилась, привыкла и уже принимала, как своего. Даже на экране компьютера он казался мне самым красивым, добрым и милым. После каждой такой беседы сердце колотилось, как бешеное, отдаваясь в ушах одной лишь мыслью: мое.

Вот это именно тот, кто мне нужен. Тот, от кого перехватывает дух. Тот, кого хочется пустить себе в душу, с кем хочется делить и горе, и радость. Именно он. И я была счастливее всех на свете. Светилась ярче солнца и не могла думать ни о чем другом.

Через месяц активной переписки прибежала к нему домой. А куда еще? Его и ходячим-то с трудом можно было назвать. Мы пили чай, смотрели телевизор, разговаривали, преодолевая просто бешеное смущение, и все время хохотали, как ненормальные. На следующий день я пришла снова, чтобы вывести Игоря на прогулку. Потом еще и еще. День за днем. Так наши встречи стали постоянными, а общение перерастало в нечто большее. Касания, поцелуи, признания….

Не могла дождаться того дня, когда приду в универ. Да, может, мне и хотелось, чтобы меня приняли в их компанию, как свою. А может, хотелось, чтобы просто заметили, но романтические отношения с самым популярным мальчиком группы уж точно вызвали бы эффект разорвавшейся бомбы. Наше счастье перестало бы быть тихим, но оставалось бы нашим. Моим и его.

Но реальность оказалась жестче, чем предполагалось.

То, что не было никаких нас, я поняла уже в первый день. Пришла, села, как обычно, на последний ряд и с замиранием сердца ждала. Вот Игорь придет, обнимет, поведет за собой. Но он ворвался в аудиторию с привычным задором, не удостоив меня даже взглядом, и сразу направился к своим. Ни поцелуя, ни приветствия, ни даже кивка головы. Ноль. Ничего.

Целый день они громко обсуждали каникулы. Игорь красовался, размахивая костылями, хвастался тем, что уже может ходить, почти не прихрамывая. Открыто клеился к Старыгиной. И даже не посмотрел в мою сторону. Ни разу.

Помню, как бежала, глотая слезы, к его дому. Как долго ждала возле подъезда под дождем, чтобы объясниться. Как он удивился и нахмурился, увидев меня, и как спрятал глаза.

– Да ничего ведь не случилось, – шептал он, открывая ключом дверь и толкая меня внутрь, – идем.

И я вошла. Костыль притянул меня к себе, дыша неровно, прерывисто. Гладил сильными руками. Торопливо, настойчиво. И меня била дрожь, лишая дыхания и рассудка, наваливаясь всей тяжестью мира на хрупкие плечи.

– Эй, все нормально, – сказал он, скользя руками по моей спине.

И я знала, что нормально уже не будет, но не могла пошевелиться. Словно проваливаясь в бездну, глядела куда-то мимо него сквозь пелену из слез, застилавших глаза, и молчала. Снова и снова глотая слова, которые тугим комком застревали в горле. Слова, которые я собиралась сказать, но так и не сказала. По крайней мере, вслух.

– Маша, Маша, – повторял он, будто заезженная пластинка.

А его руки в это время метались по моему телу, как в бреду. Меня тошнило от запаха мятной жвачки, от мокрого языка по-хозяйски орудовавшего у меня во рту, от его губ, солоноватых на привкус. Но я не сопротивлялась. Послушно легла, позволяя первому в моей жизни мужчине снять с меня свитер и отодвинуть в сторону и приспустить лямки бюстгальтера. Позволяя ему любоваться увиденным. Глазами, почти темными от вожделения. Трогать потными ладонями, мять пальцами и целовать.

Чувствовала его дыхание на своей коже, но не могла даже двинуться. Потом он опустился ниже, одним движением сдирая с меня белье, и быстро навалился сверху. Впивая губы в мой рот, оставляя свою слюну на горящих щеках и шее. И разрывая меня изнутри тягучим горячим пламенем.

Ничего не случилось. Ничего не случилось.

Нормально. Нормально.

Все повторяла я себе, пока он вдавливал меня в матрас. Забывая, как дышать, как видеть, как жить. Глядя в потолок и просто принимая происходящее. Я могла отказаться, могла оттолкнуть, но не сделала этого. А потом все закончилось. Все.

Он откатился и плюхнулся на подушку мокрым от пота затылком.

– Хорош! Вот это да! – Похвалил сам себя.

Я встала, не глядя в его сторону, натянула дрожащими руками одежду и ушла.

Вероятно, он что-то говорил мне. Не помню. Не слышала. Плелась домой в каком-то тумане. В полной тишине. В мире, в котором была отныне только я.

В день, когда я почти умерла.

Больше не было никаких звонков, сообщений, встреч и даже взглядов. Ничего. Только перешептывания и тихое хихиканье каждый раз, когда я входила в аудиторию. Но и они быстро сошли на нет.

Все забывается. Почти все.



До сих пор не могу объяснить даже самой себе, почему так случилось. Шок? Растерянность? Неверие в то, что моя сказка могла так глупо оборваться на самом интересном месте и превратиться вдруг в пыль? Не знаю.

Сначала все ждала, когда же Игорь, наконец, скажет, что был не прав. Что запутался. Ждала даже, когда уже понимала, что все зашло слишком далеко, и это не то, чего я хотела и как себе представляла. Верила и надеялась, даже теряя почву под ногами. Готова была цепляться за эту последнюю ниточку до последнего. И только встав с его кровати, поняла, что это все. Конец.

Ничего ведь и не было. Я все придумала себе сама. Так хотела верить в любовь, что увидела ее там, где на нее не было даже намека. Интерес, похоть, игра – все, что угодно, только не настоящие чувства. Глупая маленькая Маша…

Какой же жалкой я себя чувствовала, сидя под душем и пытаясь оттереть с кожи следы его прикосновений. Терла, терла мочалкой чуть не до мяса и все говорила про себя: тупая доступная шлюха, вот ты кто. Тупая и доступная. Тогда мне казалось, что если повторить это раз двести, то станет легче. Но легче, конечно, не становилось. Только росла ненависть к себе, множился стыд и желание закрыться ото всех.

Открыто меня не задирали, но вдруг появившиеся загадочные улыбки на лицах парней я заметила, конечно, сразу. Такое трудно игнорировать. Никто не тыкал пальцем, даже не называли больше сурикатом какое-то время, а через пару месяцев и вовсе забыли. А я…

Я делала лицо кирпичом. И жила. Стараясь отвлекаться, чтобы не утонуть в депрессии. Но пускать кого-то в свой мир точно больше не собиралась. Даже брата. Вряд ли бы ему понравилась новость, что его сестрой воспользовались, как дешевой потаскушкой, а потом просто вышвырнули вон. Он был бы взбешен. И разочаровался бы во мне.

Наверное. Вероятнее всего.

Нам всегда говорили, что мы похожи. Иначе и быть не могло. Но я не соглашалась. У меня светло-коричневые глаза, у него – серые. Я – щуплая, он – поджарый и сильный. Я мягче, бледнее, обычнее, проще. Пашка – всегда впереди и всегда уверен в себе.

Все, что у нас общего – копна мягких каштановых волос и прямой длинный нос. Папин.


Я не пою в душе, не бренчу на гитаре до утра, не лезу на сноуборд и не собираюсь к тридцати годам покорить Эверест. Я, вообще, всегда избегаю конфликтов, если их можно избежать. И всего нового. А Пашке хочется попробовать весь мир на вкус. Противопоставить себя ему, бросить вызов. И иногда мне кажется, что я – единственное, что его держит на месте. Если бы он мог сбросить этот балласт или передать кому-то другому, то давно бы сделал.

А пока мне нравилось жить в его тени. Тепло и уютно. Его друзья, его компания, его интересы. И я – маленький багаж Сурикова старшего. Чемоданчик, который при желании можно взять с собой, ведь у него не имелось других хозяев.

Хорошо, что у меня была отдушина – кафе. Его не коснулось проклятие универа: сошлась со всеми на удивление быстро, общалась, смеялась каждую смену и получила репутацию человека душевного. Иначе бы точно пропала.

– Какого черта ты не на зачете? – Пашка сбросил тапки и направился к окну. – И почему за тобой таскается какой-то упырь, покрытый кучерявыми глистами с ног до головы?

– Паш, – шаркающей походкой, делая вид, что мне совсем не интересно, подошла ближе. – Ты так говоришь, будто у тебя самого татуировок нет.

Посмотрела вниз. Незнакомца уже и след простыл.

– Одно дело надписюшка какая-нибудь, – Суриков почесал себе грудь, – или череп крутой, – указал на предплечье. – А тут, хрен знает, мне показалось, что он вообще весь сине-зеленый.

– Показалось – крестись! – Я направилась на кухню. – Или найди свои очки.

– Они стремные, – все еще рассматривая двор из-за шторки, буркнул братец.

– Тогда купи не стремные, достал! Меньше надо было в компьютерные игры лупиться, не испортил бы зрение.

– Ты тему-то не переводи. – Он появился на кухне тихо, будто шел за мной на цыпочках. – Что за ходячая нательная живопись с тобой была?

– Суриков, вот только не надо учить меня жить, ладно?! – Вымыла руки, поставила чайник на огонь и достала колбасу из холодильника.

– Марья, ты что, последние мозги растеряла?

– Нет.

– Тогда не думай, что я буду спокойно смотреть, как ты шатаешься по улице непонятно с кем. – Пашка достал хлеб, положил на стол, сел и уставился на меня. – Кто он?

Устало выдохнула, чувствуя, что эмоции, испытанные несколько минут назад и не думают отпускать меня.

– Разве это важно?

– Для меня – очень. – Суриков упрямо продолжал скользить взглядом по моим пылающим щекам и губам, сохранившим вкус поцелуя незнакомца.

– Не скажу. – Взяла нож, начала нарезать колбасу.

– Тогда, пожалуй, мне самому придется в следующий раз пойти и спросить у него.

Я прекратила свое занятие и отложила разделочную доску в сторону.

– Паш, да не веди ты себя так. Мне что, ни с кем уже и по улице нельзя пройтись?

– Просто пройтись можно. – Брат выгнул брови в точности, как я. – Я, может, и подслеповат, но видел, как он тянул к тебе свои щупальца.

– Ничего и не тянул.

– Тянул.

– Не было ничего такого. И вообще, ты его не знаешь.

– А ты знаешь?

– Хм. – Чтобы спрятать глаза, мне пришлось вернуться к нарезанию бутербродов. – Павлик, тебе нужно быть спокойнее. Никто не собирался причинить мне вреда. И вообще, ты мне не отец.

– Согласен. – Усмехнулся брат. – А где твой отец?

Я закусила губу. Подлый Крысь, мурча самым наглым образом, терся о мои ноги. Отрезала ему самый краешек колбаски и скинула со стола.

– Чай будешь? – Обратилась к брату.

– Конечно. – Смягчился Пашка. – Я же только что продрал глаза. Жрать хочу жутко.

Молча сделала бутерброды. Брату, как обычно, с колбасой толщиной с мой кулак. Разлила чай по чашкам, кинула в них кусочки лимона. Прежде чем сесть, запустила руку в карман джинсов и выудила оттуда… Чтобы вы думали? Чертов пропуск! Тысячу татуированных чертей!

Надо же было так опростоволоситься. В голове вихрем пронеслись мысли о череде случайностей. Будильник, автобус, пропуск, скамейка. Многих звеньев этой цепи, в частности нескольких знаменательных событий, я тронула свои губы, могло и не произойти сегодня. Может, так и было задумано?

– Что ты лыбишься?

Я так погрузилась в свои мысли, что голос Пашки заставил меня подскочить на стуле.

– Так. Ничего.

– Говори уже.