Зима

— Но я хочу знать, что означает «сегодня»? — говорит ребенок.

— В каком смысле, что означает сегодня. — говорит Арт.

— В прямом, — говорит ребенок.

— Ты же знаешь, что это означает, — говорит Арт. — Это означает «сегодня». А сегодня — это… в общем, сегодня. Это больше не вчера. И еще не завтра. Значит, это должно быть сегодня.

— Но почему, если оно звучит одинаково, это слово не такое, как «сотня» или «родня»? — говорит ребенок.

— А, ясно, — говорит Арт.

— А если бы оно было такое же, то кто такая «сегодня»? Я хочу быть сегодней. В смысле можно ли стать сегодней?

— Я понимаю тебя, — говорит Арт.

Он собирается объяснить разницу между существительными и такими словами, как «сегодня». Прикидывает, способен ли ребенок такого возраста понять, что все мы одновременно живем в разные пронумерованные годы, смотря по тому, в какой стране мы находимся и какую религию исповедуем, хотя большинство людей во всем мире согласились следовать григорианскому календарю. Арт жалеет, что не может больше ничего вспомнить о григорианском календаре, чтобы можно было объяснить. Он собирается рассказать о человеческом обычае давать дням названия, чтобы не казалось, будто время идет беспорядочно. Хотя это может подождать до более зрелого возраста.

Но, с другой стороны, зачем вообще недооценивать ум ребенка?

Сидя здесь вместе с ребенком, использующим его вместо лесенки, Арт задумывается о том, что если даже ты пьяный, больной, сумасшедший, обкуренный, забывчивый или настолько занятой, что не знаешь, какой сегодня день, или потерял голову от скорби или от горя, все равно эту информацию легко найти, когда тебе нужно узнать, какой сегодня день, на верхней панели компьютера, на телефоне или часах, если ты до сих пор пользуешься такими часами, которые показывают дни недели и даты. Или ты всегда можешь посмотреть газетные колонтитулы в газетном киоске или в супермаркете.

Но потом он задумывается над другим.

Как быть сегодней?

Что бы там ни думал Арт, ребенок выйдет из комнаты в сад, чтобы посмотреть на то, что движется в ветвях одного из деревьев — возможно, белка или птица.

Что ж, неплохой способ быть сегодней.

Арт сидит и смотрит.

Он думает о том, что чем бы ни была жизнь со всеми ее прошедшими, настоящими и будущими временами, она проявляется во всей своей полноте только в те минуты, когда ты поднимаешься из глубины бесчувственности и забывчивости, хотя даже не догадывался, что там находишься, всплываешь на поверхность и становишься похож… на кого?

На лосося, подскакивающего бог знает где, плывущего к дому против течения, не знающего, где дом, не знающего ничего, кроме того, что больше ничего не остается делать, на птицу или на медведя, всплывающих на поверхность зимней воды с такой большой рыбиной в клюве или в пасти, что они не могут поверить своей удаче, за минуту до того, как рыбина вырывается на свободу, выпадает, ударяется о поверхность воды и исчезает под ней навсегда.

Арт беззвучно смеется, прижимая подбородок к груди. Он видит и слышит, как ребенок в саду визжит от удовольствия, наслаждаясь пустяками — птичкой на дереве.

Что такое сего дня.



Было далеко за полночь, уже наступил День подарков. Верхний этаж в доме Софии.

Айрис открыла дверь.

— Что такое? — сказала она.

— Пожалуйста, перестань так шуметь, — сказала София. — Я пытаюсь уснуть.

— Да я, блин, спала как сурок, — сказала Айрис. — Это ты тут шумишь — колотишь в дверь.

Она пошла и захлопнула дверь перед носом у Софии.

— Тогда кто так страшно шумит? — сказала София.

— Какой шум? — сказала Айрис. — Нет никакого шума.

— Как будто кто-то стучит молотком по камням. Переставляет мебель, — сказала София. — Как будто я ночую в гостинице и люди наверху забивают что-то молотком в бетон, двигают стулья и столы из одного конца комнаты в другой.

— Это планеты крутятся в стратосфере специально для того, чтобы не давать лично тебе спать, — сказала Айрис. — Как там Арти?

(Накануне за ужином Артур вырубился. Он начал кричать что-то о ландшафтном дизайне. Потом его голова глухо стукнулась о стол. Они привели его в чувство и весь вечер пытались отрезвить.)

— Артур и Шарлотта спят, — сказала София.

— Пора бы ему уже знать, что нельзя так много пить, — сказала Айрис.

— Он сверхчувствительный, — сказала София. — Это потому, что он поздний ребенок. Дети, рожденные зрелыми матерями, могут впоследствии отличаться обостренной реакцией на различные раздражители, включая алкоголь.

— Спорим, ты прочитала эту бредятину в «Дейли мейл», — сказала Айрис.

София покраснела (потому что действительно прочитала это в «Дейли мейл»). Она решила сменить тему.

— В этой комнате тогда и правда жили птицы? — сказала она.


Айрис пошире открыла дверь.

— Ну входи, — сказала она. — Посмотри, как я впервые за долгое время сплю на полу. А ведь я проспала на полу десятки лет. Но теперь, когда мои сотрудники записали меня в старухи, даже люди, которым я помогаю, всегда стараются найти для меня кровать. Если даже ее ни у кого нет. Ну, или стараются соорудить ее из того, что есть. В местах, где нет кроватей, где у людей ничего нет, они все равно умудряются надыбать мне что-то типа кровати. В общем… Наверно, я старая.

— Ты что, пилишь меня за то, что у меня здесь нет кровати? — сказала София.

— Именно, — сказала Айрис, — и потому-то я здесь. Единственная причина. Пилить тебя. Я все бросила, всю свою работу, все надежды на рождественский отдых, примчалась сюда вчера вечером и переделала все, что я сегодня переделала, включая мытье посуды после приготовления обеда. Все ради того, чтобы тебя попилить.

— И над чем же ты сейчас работаешь? — сказала София.

— Так я тебе все и выложила, — сказала Айрис.

Она села на постель и похлопала по одеялу рядом с собой. София села. В комнате не было ничего, чем Айрис могла бы шуметь. В комнате не было ничего вообще, не считая пустого вещмешка, сложенной кучкой одежды Айрис, настольной лампы и груды постельного белья под стенкой. София показала на лампу, которую Айрис согнула под таким углом, чтобы свет в комнате был успокаивающим. Айрис всегда удавались такие атмосферные штуки.

— Ты привезла ее с собой? — сказала София.

— Девушка Арти достала из коробки в сарае и дала мне, — сказала Айрис. — Она твоя. Мне кажется, тебе нечего было терять, кроме своих торговых сетей. А теперь ты потеряла и их. Ты наконец-то свободная женщина.

— Эти лампы не бесплатные, — сказала она. — Они продавались, когда еще продавались, по максимальной цене 255 фунтов стерлингов. Достались мне по 25 фунтов за штуку.

— О, поздравляю, — сказала Айрис.

— Чем ты вообще занимаешься? — сказала София. — Или уже ушла на идеалистическую пенсию?

— Я в Греции, — сказала она. — Вернулась домой три недели назад. Возвращаюсь в январе.

— Отпуск? — сказала София. — Второй дом?

— Ага, именно, — сказала Айрис. — Так и скажи своим друзьям. Скажи им, чтобы тоже приезжали. Мы все волшебно проводим время. Тысячи туристов приезжают каждый день из Сирии, Афганистана, Ирака на туры выходного дня в Турцию и Грецию. А люди из Йемена, которым нечего есть, отправляются в отпуск в Африку, где есть на что посмотреть, особенно в странах, где люди уже умирают с голоду, хотя туристы из стран к югу от Сахары обычно направляются в Италию и Испанию — на курорты, также популярные среди людей, бежавших из Ливии. Куча моих старых подруг сейчас в Греции, твоим друзьям будет интересно. Если хочешь, я составлю для тебя список имен. Расскажи своим друзьям, что хорошо бы иметь небольшой опыт, чтобы можно было создать из ничего место, где люди могли бы жить или спать. Расскажи им, что там также много новых молодых людей, энергичных молодых людей, людей, на которых они с радостью заведут дела.

— Никого из моих друзей это нисколько не интересует, — сказала София.

— Передай своим друзьям от меня, каково там живется, — сказала Айрис. — Расскажи им, что людям приходится очень туго. Расскажи им о людях, у которых ничего нет. Расскажи им о людях, рискующих жизнью, о людях, у которых не осталось ничего, кроме жизни. Расскажи им, какой становится жизнь после пыток, какой становится речь, как люди потом боятся объяснить самим себе, не говоря уж о других людях, что же с ними произошло. Расскажи им, что такое утрата. И отдельно расскажи им о маленьких детях, которые туда приезжают. Я имею в виду малышей. Я имею в виду сотни детей. Пяти, шести и семи лет.

Айрис говорила это со своим привычным спокойствием.

— И когда ты расскажешь им об этом, — сказала она, — расскажи им, каково возвращаться сюда, когда ты гражданин мира, который работает со всеми другими гражданами мира, и слышать, что ты гражданин неизвестно чего, слышать, что британский премьер-министр приравнял весь мир к неизвестно чему. Спроси их, какой викарий, какая церковь учат ребенка думать, что такие слова, как «очень», «враждебное», «окружение» и «беженцы», могут одновременно применяться к тому, что происходит с людьми в реальном мире. Спроси об этом своих высокопоставленных друзей. Скажи им, что я хочу знать.

— Я никогда никому ничего не говорила, — сказала София.

— Но я хочу, чтобы ты сказала, — сказала Айрис. — Хотя твои старые друзья уже не такие могущественные. Но, возможно, у тебя есть новые друзья среди новых финансовых лоббистов. Ничего страшного, если нет. Все равно передай своим старым друзьям от меня, что я люблю их спустя все эти годы, люблю эту их старомодную благонамеренность.

Потом она показала на потолок над окном справа.

— Птицы проникли сначала вон там, между балками, — сказала она. — Там не хватало многих шиферин, а пол на чердаке, по-моему, провалился еще задолго до того, как мы сюда вселились. Птицы залетали и вылетали, это были голуби, нет, они называются кольчатыми горлицами, у них там были семьи, несколько семей за все эти годы, помнится, одно время здесь было довольно много птиц. Они очень приятно, тихо так ворковали. Мы дали им коробку с соломой для гнезда, но они нанесли собственных веточек, набрали соломинок и сплели их вместе, настроили гнезд сверху между балками и залетали в эту комнату только в дождь или холод. Знаешь, эти птицы, они ведь спаровываются на всю жизнь.

— Думаю, ты убедишься, что это миф, — сказала София.

— У нас еще были стрижи, под карнизами с другой стороны дома. Одни и те же возвращались каждый год.

— Тоже похоже на миф, — сказала София.

— А сейчас стрижи есть? — сказала Айрис. — У тебя они были этим летом?

— Без понятия, — сказала София.

— Если бы у тебя были стрижи, ты бы знала, — сказала Айрис. — Они так пронзительно пищат. Надеюсь, они не ушли. Я любила лежать на траве за домом и наблюдать, как они учат молодняк.

Айрис подняла руку вверх. Она сделала это для того, чтобы под ней примостилась София. София примостилась под рукой и положила голову на грудь Айрис.

— Я ненавижу тебя, — сказала София в грудь Айрис.

Айрис дунула горячим воздухом в волосы на макушке Софии.

— Я тебя тоже, — сказала она.

София закрыла глаза.

— Я никогда никому ничего не говорила, — сказала она. — В этом ты ошибаешься.

— Я верю тебе, — сказала она.

— По крайней мере, ничего очень важного или достоверного, — сказала София.