Зима

— Ну, ты уж постарайся, — говорит София. — Ведь для того чтобы приготовить горячий шоколад, мне нужно спуститься в кухню и потратить время на его приготовление.

— Да, — говорит Артур. — Согласен.

— А это может оказаться чуть дольше одной минутки, но я вернусь, как только он будет готов, — говорит она. — Ладно?

Артур кивает.

София спускается на первый этаж.

Боже правый. Десять минут пятого утра.

Она стоит на кухне и качает головой.

Ребенок. Такой впечатлительный, буквально пышет впечатлительностью. Она и сама ужасно себя чувствует: его страдания передаются ей всякий раз, когда она к нему подходит. Господи. Еще и кошмары Айрис. Ей самой они не снились уже много лет: гряда облаков вдалеке, вспышка света, ожидание в невзрачном доме, когда сердце безумно стучит в груди от напряжения, а затем слепота — это значит, что глаза расплавились и стекают по лицу.

Она делает глубокий вдох.

Со вздохом выдыхает.

Она смешивает шоколадный порошок с молоком, а потом доливает в кружку кипятка. Так они делали, когда она была маленькой, когда они с Айрис были маленькими и надо было экономить молоко.

А что потом?

Прошло почти десять лет.

Вскоре после этого умрет отец.

София говорит с ним по телефону: он позвонил ей по рабочему номеру. Он довольно редко это делает, так что наверняка что-то важное. Но оказалось, ничего важного. Отец выдернул ее из видеоконференции по мировым стратегиям, к которой она готовилась много недель.

— Собака, — говорит он. — Русская собака.

— Да, была такая собака, разве нет? — говорит София. — Но я не могу сейчас говорить. Давай позже?

Он позвонил, говорит отец, потому что подумал, ей приятно будет услышать, что правда наконец раскрыта, что бедная собака, которая умерла там больше сорока лет назад, не летала вокруг Земли в той консервной банке целую неделю, пока не умерла. Нет. Собаке повезло, и она умерла всего через несколько часов после того, как ее засандалили в космос. Она промучилась максимум часов семь.

— Понятно, — говорит София. — Тебе что-нибудь нужно? Если нужно, просто скажи Жанетт, я соединю тебя с Жанетт, и можешь сказать ей, если что.

Отец говорит, что никогда не забывал, как это было для нее важно, и позвонил ей, потому что подумал, ей приятно будет узнать то, что он прочитал сегодня в сегодняшней газете…

…слышно, как он шелестит газетой над трубкой, отыскивая нужную страницу…

…что русские ученые, которые подобрали эту бродячую собачонку на улице, симпатягу, дружелюбную, умную, это можно увидеть на фотографиях, смышленую малышку, и посадили ее в капсулу ради эксперимента, — у них все равно был аврал, потому что старый лысый Хрущев хотел похвастаться и воспользоваться запуском собаки в космос в качестве пропагандистского трюка, в честь чего-то там к определенной дате, хотя ученые, проводившие эксперимент над собакой, не были готовы, — короче, эти ученые, те самые люди, которые этим занимались, наконец раскрыли правду, которую скрывали все эти годы, о том, что собачка умерла от высокого уровня температуры всего через несколько часов после запуска, все равно никто и не надеялся, что собака выживет, и они даже знали, что она погибнет, они приняли решение, что она должна погибнуть, перед тем как отправили ее туда наверх, и просто впервые публично принесли извинения.

— Подумал, тебе приятно будет узнать. Подумал, для тебя это очень важно, только поэтому. Теперь они жалеют о том, что сделали, что вообще сделали это с собакой, — говорит отец. — Ну и, как сказала бы твоя мать, это твоя жизнь…

— Чудесная история, — говорит София. — Мне пора. Вечером перезвоню.

— …и твое время…

Слышно, как его голос затихает и удаляется. Она протягивает руку, нажимает тревожную кнопку и кладет трубку.



Посреди ночи весь дом наполнился запахом горелого масла.

София встала, не разбудив сестру, которая осталась такой же соней и храпуньей, какой была всегда.

— Привет, — сказала Шарлотта.

София села за кухонный стол.

— Мы должны перестать так встречаться, — сказала она.

— Почему? Мне нравится, — сказала Шарлотта.

— Нет, я не в буквальном смысле. Это шутка. Английская фраза, — сказала София. — Лично я не понимаю, Шарлотта: как вы можете знать Шекспира, но при этом быть незнакомой с обычной фразой?

— С какой обычной фразой? — сказала Шарлотта.

— Которую я только что употребила. Мы должны перестать так встречаться, — сказала София.

— Но мне нравится с вами так встречаться, — сказала Шарлотта.

— Очень смешно, — сказала София.


— И не называйте меня Шарлоттой, зовите меня Люкс, — сказала она.

— Я только недавно привыкла не называть вас мысленно вашим полным именем, — сказала София. — Я не могу называть вас чужим именем.

— Вы называете меня чужим именем с тех пор, как мы встретились, — сказала Шарлотта. — Мы должны перестать так встречаться.

— Почему должны? — сказала София. — Кем бы вы себя ни считали, для меня вы Шарлотта. Такова моя точка зрения.

— Я не Шарлотта, я Люкс, — сказала Шарлотта. — И я считаю себя той, кого можно назвать английскими словами «умняшка», «мозговитая», «яйцеголовая», «лобастая», «ботанка». Я поступила здесь в университет три года назад, но у меня кончились деньги, и теперь я не могу его закончить. Я из Хорватии. В смысле, там родилась. Моя семья переехала в Канаду, когда я была еще совсем маленькой. Это было далеко, но недостаточно далеко. Есть одна проблема. Проблема в том, что, куда бы мы ни уехали, моя семья будет травмирована войной. Никто из наших близких родственников не погиб на войне, никто физически не пострадал в ней, я даже родилась уже после нее. Но мы все равно травмированы, я травмирована. И я люблю свою семью, я люблю своих родственников, но когда я с ними, мои раны снова открываются. Поэтому я не могу с ними жить. Я не могу с ними находиться. Поэтому я приехала сюда. Но у моей семьи мало денег, а у меня кончились деньги. И теперь я не могу получить хорошую работу, поскольку никто не знает, смогу ли я находиться здесь через год или когда там они решат, что мы должны уехать. Поэтому я и стараюсь не высовываться. Я случайно познакомилась с вашим сыном, и, по правде говоря, ваш сын обещал заплатить мне хорошие деньги, наличными на руки, за то, чтобы я приехала с ним сюда, иначе он бы страдал от того, что не может привезти сюда свою подружку Шарлотту, с кем он поругался. С которой он поругался. Более официально и грамматически правильно. Видите, у меня превосходный английский. Хоть я и правда не так хорошо подкована во фразеологии. И с моей точки зрения, миссис Кливз, раз уж сегодня вечером на вашей кухне мы придерживаемся своих точек зрения, мне не нравятся наши встречи, в смысле наши с вами встречи, при которых что-нибудь ем только я. Поэтому мне хотелось бы это исправить. Могу я накормить вас чем-нибудь прямо сейчас? Чего вам хочется?

— Сказать по правде, — сказала София, — у меня такое чувство, как будто я уже что-то ем.

— Отличная правда. Что вы хотели бы съесть? — сказала хорватская женщина (нет, скорее все же девушка, решила София).

— Даже не знаю, чего я хочу, — сказала София.

Девушка подошла к холодильнику. Она достала мускусную дыню, разрезала ее и вычистила ложкой семечки.

— Вы хотите, чтобы я порезала ее на маленькие кусочки, или хотите есть ее вот так? — сказала она, подняв одну из половинок. — Это одна из причин, по которой мне нравится этот сорт дыни. Она вырастает прямо вместе с чашкой, точнее, в чашке.

— Кого-то вы мне напоминаете, — сказала София.

— Ее зовут Шарлотта? — сказала девушка.

— Ха, — сказала София.

Она взяла ложку.

Съев половину дыньки, она положила ложку и сказала:

— Мне бы хотелось рассказать вам немного об отце моего сына.

— Мне бы хотелось это услышать, — сказала девушка.

Она села за стол и, подперев голову руками, приготовилась слушать.

— Любовь всей моей жизни, — сказала София. — Такое и впрямь бывает. Хотя мы почти не были вместе, всего одну ночь в разгар зимы и потом, несколько лет спустя, полнедели в разгар лета.

— Почему так мало? — сказала девушка.

— Так вышло, — сказала София.

— А, — сказала девушка. — Так вышло. Как знакомо.

— Это была рождественская ночь, — сказала София. — Я гостила в этом самом доме, где мы сейчас находимся, с сестрой и некоторыми ее коллегами. Тогда они жили здесь всей оравой. Мне было за тридцать, незадолго до этого умерла моя мать. Я вышла прогуляться по тропинке — той самой тропинке, что ведет сейчас к главным воротам. Тогда там никаких ворот не было — просто выход на дорогу с табличкой, на которой стояло название дома. Я пошла прогуляться в потемках, мне не понравились люди, с которыми жила сестра, и мне казалось, что меня убьют, на меня нападут, я заблужусь — так ей и надо, так им всем и надо… Я брела, понурив голову, погруженная в эти нелепые мысли, и в потемках буквально врезалась в человека… Он стоял с какими-то людьми, жившими поблизости. Он сказал, что вышел на прогулку, потому что ему стало грустно… В море был шторм, затонул датский корабль, и я подумала, что он, возможно, живет в этих краях и переживает об этом или о местных жителях, вышедших в море на спасательных лодках. Он сказал, что ничего не знает об утонувших и о спасательных шлюпках. Ему стало грустно, когда он услышал в новостях, что умер Чарли Чаплин.

— Кто? — спросила девушка.

— Чарли Чаплин. Он был очень известным актером немых фильмов, — сказала София.

— А, знаю. С большими ногами, — сказала девушка. — Большие башмаки. Забавный. В моем родном городе есть памятник.

— Так что нам обоим было грустно, — сказала София. — Мы пошли прогуляться, добрались до деревни. Он поднялся по ступенькам какого-то дома, снял с входной двери рождественский венок, поднял его и сказал: «Пусть сегодня он будет моей рамкой». Оглянулся на меня сквозь венок и сказал: «Ну да. То, что надо». Я тоже взяла венок, он был из остролиста, посмотрела сквозь него и увидела его. В смысле, увидела его… Мы взяли венок с собой, и сели под этим деревом, и всю ночь смотрели на всё сквозь венок… Затем, пожелав друг другу доброй ночи и доброго утра, обменялись адресами, а это было задолго до имейлов, Шарлотта, и поиска людей в гугле, так что в те времена было гораздо проще потерять связь. Что не так уж плохо, если вдуматься. Хоть я и не хотела терять связь с этим человеком, он мне понравился, заинтересовал меня. Но вскоре после той ночи я потеряла кошелек, оставила его в такси, а внутри лежала свернутая бумажка с его адресом. Он тоже так и не связался со мной. Поэтому мы больше не виделись, много лет. Восемь лет… Потом я шла по лондонской улице, я была тогда уже совсем другим человеком. Но я увидела вдруг мужчину, который так и не написал мне, наши взгляды встретились, когда мы разминулись на улице. Мы очень обрадовались, что снова увиделись, и составили план. Мы запланировали поехать на неделю в Париж. И поехали в Париж… Но это было неправильно, не для меня. Я это четко поняла там, в Париже. К тому времени я была так занята, что не могла совершать ошибки, так сильно занята, что не могла импровизировать в жизни… Мы поехали именно в Париж, потому что он хотел посмотреть картины. Мы ходили по знаменитым музеям и галереям. Вообще-то он приехал сюда на то Рождество только потому, что заинтересовался одной художницей — скульпторшей, жившей неподалеку. В смысле она уже тогда умерла, умерла некоторое время назад, но он приехал, поскольку ему очень сильно нравилось то, что она делала, и он хотел увидеть, где она жила. У него дома была ее скульптура, я ее видела. Вообще-то это были просто два круглых камня. Но они были поразительно красивые. Я хочу сказать, скульптура состояла из двух частей. Они должны были подходить друг другу… Но мы с ним не подошли… Он думал, причина в том, что он слишком старый. Он и правда был старше и по сравнению с тем, сколько лет было мне, казался древним стариком. Тогда ему было за шестьдесят. Теперь-то я знаю, что в шестьдесят ощущаешь себя точно так же, как и в любом другом возрасте, даже в семьдесят. Внутри ты всегда остаешься самим собой, сколько бы лет ни давали тебе люди, глядя на тебя снаружи… И, честно говоря, это не он для меня, а я для него была старовата. Я не представляла жизни вместе с ним. Слишком мало общего. Даже отдаленного шанса. Я довольно быстро поняла, что это было бы невозможно по чисто практическим причинам. Хотя даже за это короткое время он многому меня научил. Он очень много знал о самых разных вещах, об искусстве… Картины, живопись. В смысле я, конечно, знала о Моне и Ренуаре, ну, все о них что-нибудь слышали. Но я мало знала о скульпторше, жившей здесь, а теперь знаю о ней чуть больше. Кстати, я знаю чудесную историю о ней, которую очень хотела бы ему рассказать. Я прочитала ее в газете в прошлом году, он был бы в восторге от этой истории.

— Но он уже умер, — сказала девушка.

— Наверное, — сказала она. — Я уже старая, а он уже тогда был стариком.

— И это был Годфри Гейбл, — сказала девушка. — Фигура в сарае. Но вы же знаете, что он давно умер.

— Боже мой, нет, — сказала София. — Я говорю не о Годфри.

Она рассмеялась.

— Переспать с Рэем! Да я бы никогда не переспала с Рэем. Так и вижу, как он на небесах умирает со смеху от одной мысли. Мамочки, нет. У нас с ним всё было не так.

— Ладно, — сказала девушка. — А зачем тогда вы мне это рассказываете?

— В тот момент, когда я встретила Рэя, Годфри Гэйбл — это был псевдоним, под которым он работал, — сказала София. — Я готовилась стать матерью-одиночкой. Я не хотела бросать работу. Ему нужна была семья. Он поддерживал меня, мы оба чувствовали себя защищенными и в то же время свободными. Это была очень хорошая договоренность. Я всегда буду благодарна Рэю. И Годфри.

— Но, по-моему, — сказала девушка, — сейчас вы раскрываете мне секрет.

— Иногда легче поговорить с незнакомым человеком, — сказала София.