Зима

— Я хотела бы, чтобы вы проверили мой клиентский статус, если вам несложно, — сказала София.

— Проверить-то мы можем, — сказал он, — но вряд ли сумеем что-либо сделать.

— Значит, вы хотите сказать, что я не могу снять деньги, которые я желаю снять с собственного счета сегодня, — сказала она.

— Разумеется, вы все равно можете снять необходимую сумму в соответствии с вашим лимитом в банкомате перед банком, — сказал он.

Он встал. Никакого статуса он не проверял. Он открыл дверь, потому что время, отведенное на эту конкретную встречу в этой конкретной комнате, истекло.

— Есть ли у меня хоть какой-нибудь шанс обсудить это с управляющим вашим филиалом? — сказала София.

— Управляющий филиалом — это я, миссис Кливз, — сказал индивидуальный персональный консультант.

Они поздравили друг друга с Рождеством. София вышла из банка. Она услышала, как за спиной заперлись главные двери.

Выйдя из банка, она направилась к банкомату. На экране банкомата можно было прочесть сообщение о том, что он временно не работает.

Затем София попала в пробку, застывшую во всех направлениях. Она застряла рядом с островком травы в центре города (едва ли можно было назвать это парком), где ствол того самого дерева много лет назад был окружен белой деревянной скамьей, поставленной по всему обхвату, но теперь там ничего не было. На мгновение София задумалась о том, не бросить ли машину посреди дороги и не пойти ли посидеть немного под деревом, пока пробка не рассосется. Она могла бы запросто оставить машину посреди дороги. Другие люди в машинах могли бы запросто ее объехать. А она могла бы запросто посидеть на дерне.

Она взглянула через плечо на большое старое дерево.

Взглянула на объявление о продаже парка и плане строительства «роскошных квартир офисных площадей престижного торгового пространства». Роскошь. Престиж. В небе звенели колокольчики из магазина металлоизделий, товаров для дома и садового инвентаря через дорогу от лужайки, с баннером о распродаже в связи с закрытием на витринах. Дзинь. Ох-ох-ох-ох-ох.

«В рождественской музыке особенно интересна ее полная беспомощность, — она представила, будто вещает эрудированным, но не отпугивающим голосом «Радио 4» в передаче о рождественской музыке, — она просто не срабатывает в любое другое время года. Однако сейчас, в самый разгар зимы, она глубоко трогает, акцентируя внимание на одиночестве и в то же время на чувстве общности, — говорила она миллионам неслушающих радиослушателей. — Она становится голосом духа в его самом мощном проявлении и побуждает наималейшие, самые чахлые его проявления окунуться в некое изобилие. В силу самой своей природы она символизирует повторение — ритм времени, но в еще большей степени — возвращение времени в его бесконечном и утешительном цикле к этому особенному моменту года, когда, вопреки темноте и холоду, мы приходим на выручку, дарим гостеприимство и доброжелательность и раздаем их, словно капельку роскоши в этом мире, враждебном и тому и другому».

«В холодной безмолвной ночи, священной ночи» «над глубоким сном твоим без видений» «да не смутит вас ничего»[12]. София вздохнула, откинулась на сиденье. Она знала их все — все рождественские песни, — и не просто знала, а дословно, наизусть, включая мелодии. Пожалуй, для этого и нужно католическое воспитание, и директор, древний старик валлиец, который отводил их на пение (помнишь его, старая голова?), пока не пришла новая, помоложе, был добрым, что меняло дело, и в перерывах между пением останавливал класс, разводил руки в стороны, раскрывал ладони, словно актер прежних времен на сцене, и просто рассказывал им истории, вместо того чтобы чему-то учить. Он был непритязательным, прекраснодушным, от него всегда пахло какими-то лекарствами, не сказать, что неприятно, и он принадлежал для них к такой поистине стародавней эпохе, что весь класс воспринимал его самого и его истории так серьезно, словно они снизошли от самого Господа Бога.

Например, он рассказал им о прославленном художнике, который начертил углем круг на клочке холста, когда императорские послы повелели ему нарисовать самую совершенную картину в мире. «Отдайте ему это».

Какие еще истории рассказывала им эта старая голова?

Вот эту.

«Человек убил другого человека в каменистом поле. Они поссорились из-за чего-то, и один ударил другого по голове большим круглым камнем величиной с голову. От этого другой человек умер. Поэтому человек, который убил его, окинул взглядом окрестности, чтобы узнать, не видел ли кто-нибудь случившееся. Не было никого. Он пошел домой и взял лопату. Вырыл в поле большую яму и свалил туда мертвеца, а потом сбросил тяжелый камень с моста в реку. Спустился на берег реки, помылся и почистил одежду.

Но он не мог отделаться от мысли о проломленной голове мертвеца. Мысль о ней преследовала его повсюду.

Потому он пошел в церковь. Благослови меня, отче, ибо я согрешил. Боюсь, Господь не сможет простить того, что я сделал.

Священник, тоже молодой человек, заверил его, что если он исповедуется и искренне раскается, то, разумеется, будет прощен.

— Я убил человека и закопал его в поле, — сказал человек. — Я ударил его камнем, и он упал замертво. Я бросил камень, которым это сделал, в реку.

Священник кивнул за темным окошком, забранным маленькой решеткой с множеством дырочек. Он наложил на человека епитимью и произнес формулу отпущения грехов. Так что человек вышел, сел в церкви, прочитал молитвы и был прощен.

Прошли годы, десятилетия, никого больше не интересовало и не волновало, где умерший человек. Те, кого это беспокоило, умерли, а все остальные забыли о нем.

Однажды старик случайно встретил старого священника по дороге в город, узнал его и сказал:

— Отче, пожмите мне руку. Не знаю, помните ли вы меня.

Они отправились в город вместе, болтая обо всем на свете: семье, жизни, о том, что изменилось, и о том, что осталось прежним.

Затем, когда они приблизились к городу, старик сказал:

— Отче, я хочу поблагодарить вас за то, что вы помогли мне много лет назад. Я хочу поблагодарить вас за то, что никому не рассказали о том, что я сделал.

— А что вы сделали? — спросил старый священник.

— Убил камнем человека, — ответил старик, — и закопал его в поле.

Старик достал из кармана флягу и предложил старому священнику выпить. Священник выпил за здоровье старика. Они кивнули друг другу и, добравшись до рыночной площади, попрощались.

Старик пошел домой. Старый священник пошел в полицию.

Полиция пошла в поле, выкопала там кости и пришла за стариком.

Старика судили, признали виновным и повесили в тюрьме».

Раздираемые ангелочками магазины закрывались. Почти стемнело.

София поехала домой. Добравшись до дома, она отперла входную дверь. Прошла на кухню.

Села на стол.


Обхватила голову руками.



Поздним летним днем 1981 года две девушки стоят у типичного скобяного магазина на главной улице южноанглийского городка. Над дверью — вывеска в форме дверного ключа с надписью «ИЗГОТОВЛЕНИЕ КЛЮЧЕЙ». Сильный запах креозота, масла, парафина, химикатов для газонов. Насадки для зубных щеток с ручками, насадки без ручек, ручки без насадок — распродажа. Что еще? Грабли, лопаты, вилы, садовый каток, стенка со стремянками, оловянная ванна с мешками компоста. Бутылки сжиженного бутана, кастрюли, сковородки, швабры, древесный уголь, складные табуретки из дерева, пластиковое ведро с вантузами, сложенные штабелем пачки наждачной бумаги, тачка с мешками песка, металлические половики, топоры, молотки, парочка походных газовых плиток, ковровые покрытия из мешковины, материал для штор, материал для карнизов, материал для прикручивания карнизов к стенам и ламбрекенов, пассатижи, отвертки, лампочки, светильники, канистры, колышки, корзины для белья. Пилы любых размеров. ВСЁ ДЛЯ ДОМА.

Но девушки будут вспоминать в основном цветы — лобелия, алиссум — и полки с яркими цветными пакетиками семян, когда они будут говорить об этом впоследствии.

Они здороваются с мужчиной за прилавком. Становятся у мотков цепей различной ширины. Сравнивают цену за ярд. Подсчитывают. Одна тянет за конец тонкой цепочки. Та разматывается, позвякивая, а другая стоит перед ней, делая вид, будто смотрит на что-то другое, пока первая обматывает цепь вокруг бедер и примеряет на себя.

Они переглядываются и пожимают плечами. Они понятия не имеют, какой длины.

Поэтому проверяют, сколько у них денег. Меньше 10 фунтов. Они рассматривают висячие замки. Нужно купить четыре. Если они купят замки поменьше и подешевле, то денег хватит еще примерно на три ярда.

Продавец отрезает для них куски. Они платят. Колокольчик над дверью звякает у них за спиной. Они снова выходят на улицу городка в долгих английских сумерках, в летней истоме.

На них никто не смотрит. На этой сонной солнечной улице никто на них даже не оглядывается. Они стоят на обочине. Теперь главная улица этого городка кажется необычно широкой. Неужели она была такой же широкой, перед тем как они вошли в магазин, а они просто этого не заметили?

Они не решились рассмеяться, пока не вышли из города обратно на дорогу и не прошагали несколько миль к остальным, и только потом решились. Потом они рассмеялись как сумасшедшие.

Представьте, как они идут под руку по жаре: одна размахивает сумочкой с позвякивающими в ней цепочками и поет, чтобы рассмешить другую, «динь-динь-дон, динь-динь-дон, льется чудный звон»[13], а у другой в карманах замки в комплекте с миниатюрными ключиками, и трава с обеих сторон дороги, по которой они идут, по-летнему желтая и испещрена сорняками, полевыми цветами.



Зимнее солнцестояние. Арт в Лондоне, за обшарпанным «пи-си» общего пользования, в помещении бывшего справочного отдела библиотеки, над дверью которого теперь висит табличка: «Добро пожаловать в хранилище идей». Он набирает случайные слова в гугле, проверяя, выскочит ли в частых запросах, что они умерли. Большинство выскакивает, и если даже не сразу, все равно почти всегда они оказываются умершими, стоит набрать [слово] плюс букву «у».

Его охватывает нервная дрожь (не ясно, чем вызванная, — возможно, мазохизмом), когда он набирает слово «арт» и выскакивает самый верхний запрос в списке:

арт умер.

Потом он пробует слово «мазохизм».

«Мазохизм умер» не выскакивает.

Но любовь однозначно умерла.

Место, где он находится, — полная противоположность смерти. Оно кишит людьми, которые чем-то заняты. Было довольно трудно найти местечко за одним из этих старых «пи-си», и куча народу сейчас стоит и ждет, пока освободится один из всего пяти работающих. Несколько человек в очереди ведут себя беспокойно, как будто им действительно нужно что-то срочно сделать. Пара человек суетится. Они ходят взад-вперед за спинами людей в компьютерных кабинках. Арту все равно. Сегодня ему на все плевать. Известный своей вежливостью Арт, любезный, щедрый, сентиментальный, чуткий Арт не считается с потребностями других и будет сидеть в этой гребаной импровизированной кабинке, сколько ему захочется и понадобится.

(Из вежливости, любезности, щедрости, сентиментальности и чуткости мертва только сентиментальность.)

У него куча работы.

Еще ему надо написать в блог о солнцестоянии и выложить текст, пока солнцестояние не закончилось.

Он набирает блоги.

Выскакивает: умерли.

Он набирает природа.

Это одно из слов, которым нужна дополнительная буква «у». Когда он добавляет ее, выскакивают подсказки:

природа ума

природа умирает

природа умеренного пояса

природа умерла

Однако писатели о природе, оказывается, еще не умерли. Когда набираешь это слово, выскакивает множество уменьшенных изображений — портретики пышущих здоровьем великих людей прошлого и настоящего. Он смотрит на задумчивые личики этих пытливых умов в крошечных интернетных квадратиках, и страшная тоска сжимает ему сердце.

Способна ли измениться природа?

Ведь он ни на что не годен.

Самовлюбленный жулик.

Ведь в жизни настоящих писателей о природе не бывает таких проблем, которые они не могут решить или сгладить своими трудами о природе. Смотрите на него.

Шарлотта права. Он ненастоящий.

Шарлотта.