Золотой дом

Это не танец, подумал я. Это коронация.

Сыновья Нерона смотрели, соображали. Петя следил из укрытия позади шведской стенки и горки, он вцепился в прутья металлической лесенки, словно в решетку тюремной камеры. В какой‑то момент я оказался у него за спиной, и он сказал:

– Ресурсы любви у нашего отца небезграничны. Они не увеличиваются и не сокращаются. Теперь, когда любовь будет распределена более тонким слоем, нам достанется меньше.

Однако всякий раз, как Василиса поворачивала голову в его сторону, Петя широко улыбался.

– Лучше не ссориться с новой королевой, – сказал он мне торжественно, словно вверяя государственный секрет. – В любой момент она может отправить нас на плаху.

Его брат Апу стоял под деревом в обычном своем окружении – художники и те, кто крутится вокруг художников, завсегдатаи клубов, итальянцы, и рядом с ним, прикуривая одну сигарету от другой, во всегдашнем своем бархатном смокинге (а под смокингом белая рубашка с воротником-стойкой) – Энди Дрешер, известный профессиональный прихлебатель, к которому Апу отчего‑то питал слабость. Энди – нью-йоркская знаменитость: с тех пор как еще в восьмидесятых он выпустил два тома стихотворений, он ничего больше не публиковал, но каким‑то образом крутился среди элиты города, не имея сколько‑нибудь понятного источника дохода и ни от кого не получая поддержки. Мне представлялось, как поутру он умывается в тесной душевой кабинке холодной водой и ест кошачий корм из банки, а потом отряхивает свою бархатную красу и устремляется на самые изысканные вечеринки, завистливо и жадно улыбается красивым молодым людям и мрачно изрыгает пресловутые свои инвективы. Список вещей и людей, которыми он возмущался, рос постоянно и на тот момент включал: обычай ходить в кино, мэра Блумберга, само понятие брака, и однополого, и традиционного, дурацкую идею смотреть телевизор, когда можно было бы заняться сексом, гаджеты (любые, но в особенности смартфоны), Ист-Виллидж, мудборды в ателье модных дизайнеров (их он именовал узаконенным воровством), туристов и писателей, публикующих свои книги. В тот день он оскорбил бедняжку Рийю (впрочем, он оскорбил всех), высмеяв Музей идентичности, где Рийя работала, и саму идею, что человек может сам выбирать себе гендер в соответствии со своими наклонностями и чувствами.

– На будущей неделе я куплю себе апартаменты за десять миллионов долларов, – сообщил он Рийе. – Спроси меня, как я это проверну.

Она попалась в ловушку и задала этот вопрос.

– О, я теперь трансмиллиардер, – последовал ответ. – Я идентифицировал себя как богача – значит, я и есть он.

После этого Рийя держалась поближе к Д, и вместе они видели танец королевы в минуту ее торжества. Красавица вращалась – еще и еще – в руках влюбленного Чудовища, и вокруг нее – Сад и все мы, приглашенные и незваные, реальные и вымышленные; наступил вечер, на деревьях загорелись гирлянды цветных лампочек, еще более усилив диснеевское настроение; мои родители-профессора счастливо танцевали в паре и никого более не замечали, печальный У Лну Фну, представитель в ООН, и сеньор Аррибиста из Аргентины, и главные в нашем сообществе аристократы, Вито и Бланка Тальябуэ, барон и баронесса Селинунтские, и я – мы все счастливо общались, умащенные изнутри изобильным шампанским, мы ели великолепное угощение от одного из лучших ресторанов Нью-Йорка и чувствовали себя в тот короткий промежуток времени-вне-времени, какой способна подчас создать свадьба, счастливыми, дружными, едиными. Даже пять игроков в теннис с их дорогими наручными часами приклеили улыбки на лица, не созданные для улыбок, и кивали в подобии дружеской расположенности всем прочим, собравшимся в Саду, и аплодировали монаршему танцу.

Но одна группа держалась наособицу, и, когда заиграла музыка, сошла тьма и умножилось веселье, эти люди все теснее сбивались в свою отдельную кучку, словно говоря: отойдите от нас, соблюдайте дистанцию, мы не из ваших. Это были мужчины с прилизанными и чуточку слишком длинными волосами, бородками в стиле модной небритости и напряженным языком тела, фраки сидели на них неловко, белые манжеты чересчур далеко вылезали из рукавов. Мужчины без женщин, пившие воду или газировку или вовсе ничего, переминавшиеся с ноги на ногу, много курившие, и вдруг я подумал: пришедшее мне в голову сравнение с “Крестным отцом”, возможно, объясняется вовсе не тем, что я слишком много раз смотрел всю трилогию, возможно, я что‑то угадал, потому что эти люди выглядели как “клиенты”, как те, кто является на праздник к дону поцеловать его перстень. Или же (аналогия с гангстерским боевиком начала энергично разворачиваться) они выглядели так, словно все были наготове, при оружии: кадры прокручивались в моей голове, внезапное появление револьверов из оттопыренных карманов этих плохо пригнанных костюмов, кровь заливает свадебное торжество, обращая его в трагедию.

Ничего подобного не произошло. Господа занимались гостиничным бизнесом, так нам сообщили, это деловые партнеры мистера Голдена. С тем же успехом нам могли бы сказать, что они торгуют оливковым маслом: может, это и правда, но вряд ли вся правда.

Старший из сыновей жениха пристроился возле накрытого золотой скатертью стола, где громоздились закуски, и методично уничтожал сосиски в тесте. Мне пришла в голову неплохая идея.

– Послушай, Петя, – как можно небрежнее заговорил я. – Что ты знаешь о 2G Spectrum?

Смущение волной пробежало по его лицу – может быть, из‑за того, что слово Spectrum имело столько значений, а может быть, потому что его невероятная память, а также инстинктивная потребность говорить правду вступили в борьбу с наложенным на всех Голденов обетом соблюдать тайну. В конце концов он решил, что на этот вопрос секретность не распространяется и он вправе дать ответ.

– Афера с телекоммуникациями, – сказал он. – Перечислить компании? “Адонис”, “Наан”, “Аска”, “Волга”, “Гудзон”, “Юнитех”, “Луп”, “Датаком”, “Телелинк”, “Сван”, “Альянс”, “Идеа”, “Спайс”, “С Тел”, “Тата”. Следует уточнить, что в 2008 году “Теленор” приобрел контрольный пакет акций телекоммуникационной группы “Юнитех” и сейчас обладает двадцатью двумя лицензиями как бренд “Юнинор”. “Датаком” превратилась в “Видеокон”. Российская компания “Система” владеет контрольным пакетом акций “Телелинка” и сменила имя оператора – теперь это МТС. “Сван” была первоначально отделением группы “Релайнс”. “Идея” купила “Спайс”. “Бахрейн телекоммуникейшнс” и “Сахара групп” располагают каждая существенной долей в “С Тел”. Готовится иск в защиту интересов государства, и скоро он поступит в Верховный суд. Ожидается, что по меньшей мере один министр и несколько корпоративных топ-менеджеров получат серьезный срок. Принадлежащие 2G Spectrum пять мегагерц оцениваются в…

– Я заметил, – перебил я, – что ты не упомянул “Игл” или “Фербунден Экстратех” или “Муртасен”.

– Я просто перечислил компании, замешанные в этом скандале, – возразил он. – Тем корпорациям, которые ты назвал, не предъявлялось обвинение в каких‑либо нарушениях закона, и против них не ведется дело. Ты собираешься сочинить сценарий фильма о подлинно поразительном и с неизбежностью отчасти запятнанном коррупцией распространении мобильных телефонов в той далекой стране? Если так, ты непременно должен сам играть главную роль. Ведь ты так красив, Рене, знаешь ли, ты в самом деле должен стать кинозвездой.

В то лето у него появилась новая тема. Незадолго до того Петя, вопреки реальности очевидной всем глазам, кроме его собственных, постановил, что я – самый красивый мужчина на всей планете. Сначала он заявил, что я “красивее Тома Круза”, потом я сделался “намного симпатичнее Брэда Питта”, а тут я уже стал “в сто раз роскошнее Джорджа Клуни”. Так проходит земная слава, Том, Брэд и Джордж, посмеивался я. При этом Петя отнюдь не выражал гомосексуальные желания. Он просто говорил то, что видел, как обычно, и мне оставалось разве что сказать ему спасибо.

– Что‑то в этом роде, – ответил я на его вопрос, – но там едва ли найдется роль для меня.

– Вздор и чепуха, – сказал он. – Немедленно напиши такую роль. Большую. Романтическую главную роль. Ты так сексуален, Рене. Серьезно говорю. Горячая штучка.

Наверное, свадьба пробудила романтику в каждом из нас.

В некий момент посреди развеселой ночи я заметил, что Нерон Голден куда‑то скрылся, в окне его кабинета вспыхнул свет, исчезли и мужчины в скверно пригнанных фраках. Петя вышел на танцпол. Танцевал он ужасно, так нескоординированно, что многим это казалось забавным. Пятеро игроков в теннис с трудом прятали ухмылки альфа-самцов, но Петя, увлеченный музыкой, ничего не замечал. Потом Василиса пустилась в пляс с подружками невесты, все как на подбор гламурны, все – риелторши, они исполняли нью-йоркскую версию казацких плясок со свечками и шалями, хлопая в ладоши и высоко вскидывая ноги. Вместо папах и военной формы – платья из тонкого шелка и женская кожа, но никто на такую замену не жаловался, мы водили хоровод вокруг танцующих девиц, дружно хлопали и покрикивали: “Гей! Гей”, когда нам подавали знак, и пили очередную рюмку водки, когда нам ее подносили, и да, Россия – супер, русская культура – это прекрасно, как мы отлично проводим время по‑русски, все вместе, и тут к нам вышел Нерон Голден, одетый казаком с головы до пят, так что у нас появилась по крайней мере одна папаха и одна форма, голубая с золотой бахромой и надраенными пуговицами, и девушки плясали вокруг него, словно он их предводитель, их король, так оно и было, и он махал в воздухе у них над головами своей особой саблей – шашкой, – и мы скакали вокруг, и пили, и кричали “Гей! Гей!”, и так завершилась свадьба Нерона и его красавицы.

А мужчины в скверных фраках, занимавшиеся отельным бизнесом, в тот вечер больше не возвращались.



Странный летний туман заполз в Сад в ту ночь после полуночи, и Сад стал похож на декорации японского фильма с привидениями, на “Кайдан”, например, или “Сказки туманной луны после дождя”. Все гости разошлись, остатки празднества убрал вышколенный персонал ресторана, получивший щедрые чаевые непосредственно из рук Нерона Голдена. Одинокий фонарь все еще висел на дереве, свеча с треском догорала. Послышался одинокий крик – возможно, совы, но я мог и ошибиться. В небе сквозь набегавшие дождевые тучи просвечивала бледная луна. Приближался ураган. Все затихло перед бурей.

Как и в прошлый раз, бессонница выгнала меня из постели. Я натянул свитер и синие джинсы и вышел в туман, который внезапно сгустился, и я оказался один в его воронке, словно Вселенная исчезла и не было никого, только я один. А потом издали донесся звук, повторился, нарастая с каждым повтором. Такой звук издает мужчина, застигнутый отчаянным горем, неудержимо рыдая. Этот плач надрывал сердце.

Я приблизился на цыпочках, любопытство побороло во мне более человечное желание – не нарушать уединение горя. Не надеясь всецело на туман, я старался прятаться за кустами, немного при этом стыдясь (и все же, признаюсь, не слишком) того, как сбывается мечта подглядеть нечто важное. Наконец я увидел его и был, надо сказать, поражен, когда узнал героя прошедшей ночи, вокруг которого вращался весь мир, жениха собственной персоной: он стоял на коленях на сырой траве (в дорогущей пижаме) и бил себя кулаками в грудь, завывая, как профессиональный плакальщик на похоронах. Что заставило его в столь ранний час покинуть супружеское ложе и выть на убывающую луну? Я подобрался как мог ближе и услышал – или мне почудилось – странные слова: “Простите меня! Я убил вас обеих”.

Позвольте сказать вам: я не верю россказням людей, увлекающихся мистикой или сверхъестественным, нисколько не интересуюсь раем, адом, лимбом и прочими местами посмертного пребывания. Я не рассчитываю перевоплотиться ни в навозного жука, ни в Джорджа Клуни или следующего за ним короля красоты. Сколько бы ни увлекались метемпсихозом Джойс, Ницше и Шопенгауэр, лично я повернулся спиной к самой идее переселения душ. “Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни” тайского режиссера Апичатпонга Верасетакула стал в тот год, пожалуй, самым любимым моим фильмом, но я не верил, что дядюшка Бунми – или я – уже побывал прежде в командировке на этой планете. Сюжеты про дьяволово семя тоже не для меня, все эти Дэмиены, Кэрри и младенцы Розмари проходят по разряду дешевого чтива. Ангелы, демоны и дьяволы из голубых лагун – туда же. Вот почему мне так трудно объяснить, что же я видел в ту ночь, вот почему я пытаюсь убедить себя, что это была галлюцинация, вызванная слишком большой дозой амбиена (которая так и не усыпила меня) и лунатическими блужданиями в тумане: что‑то вроде кошмара наяву.

Но фигура кающегося Нерона была чересчур реальна, и что я видел – что я знаю, что я видел, что я думаю, что я знаю, что видел, – пусть мой рациональный ум отбрасывает эту идею: туман, собравшийся вокруг Нерона, словно протоплазма, в образе двух женщин, они стояли перед коленопреклоненным мужчиной, выслушивая его покаяние. Эти призраки не говорили, они даже не приобрели до конца плотную форму, оставались размытыми, нечеткими, но в моей голове прозвучала мысль – так отчетливо, словно кто‑то произнес ее вслух: это матери его сыновей, жена, погибшая в “Тадже”, и несчастная покинутая женщина, которая отдала ему новорожденное дитя и, по свидетельству миссис Голден, скончалась одиноко, безымянно, в одной из тех нор, куда такие несчастные забиваются, чтобы умереть.

“Простите меня. Я убил вас обеих”. Как истолковать этот стон, исторгнутый в свадебную ночь? Как признание вины за свое новое счастье, в то время как за спиной у него несчастные покойницы? Или его поразило открытие: мучительное прошлое имеет над его чувствами бОльшую власть, чем поверхностное, пусть молодое и красивое, настоящее? И где была в тот момент новоиспеченная миссис Голден, как она восприняла вопли мужа, обращенные к призракам в саду? Неблагоприятное начало для брака, подумалось мне. Я отступил в туман, вернулся в постель и, как ни странно, тут же уснул сном праведника.

На следующее утро Василиса объявила новый этап чистки и обновления дома от верхнего этажа до нижнего. Прочь старье! Только все новое. Новые лампы вместо старых! И старик согласился. Но Василиса не ограничилась переустройством интерьера.

– Мы в России, – заговорила она, – не настолько глупы, чтобы отрицать существование бесов.

Я сидел рядом и слушал (в ту пору меня уже часто и гостеприимно приглашали в Золотой дом).

– Извини, Рене, я знаю, ты скептик, но реальность – не вопрос выбора. Ей наплевать на твое мнение. Мир таков, каким был всегда. Зайди в России в православную церковь, и ты увидишь людей, которых насильно приводят родственники, людей, у которых дьявол смотрит из глаз, людей, полных ненависти, безбожников и кощунников, и тех, у кого очень холодное сердце. И тут начинается. Прежде всего батюшка выходит со святой водой и кропит ею, и читает те места из Святого Евангелия про Иисуса, как Он изгонял бесов, и, боже мой, они выходят вон, женщина кричит мужским голосом, и трясется всем телом, и шипит, и грозится священнику, святая вода обжигает их, понимаешь, многие вопят словно животные, мычат коровой, ревут медведем, визжат свиньей. Рвота, обмороки. Ужасно – и хорошо. В этом доме по‑другому. Наверное, здесь не люди одержимы, а сам дом. Ты принес с собой зло из своей старой страны, и теперь оно в стенах, в коврах, в темных углах, и в туалетах тоже. Там поселились призраки, может быть, кого‑то из твоих, а может быть, и что‑то более древнее, всех надо изгнать. А ты если хочешь посмотреть, когда священник придет, я тебя допущу, я знаю, ты творческий молодой человек в поисках материала, но держись тут рядом с Божьей Матерью, и когда начнется, ничего не говори, только слова Иисусовой молитвы: “Господи Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня грешного”. Все равно, что ты не веришь, просто повторяй, слова оберегут тебя.

Икона только что заняла почетное место в просторном “большом зале” на первом этаже Золотого дома, ее лик целовал усиливавшийся ветер, проникая сквозь распахнутые в Сад французские окна, этот ветер нес обещание дождя. Безупречная старинная копия Феодоровской Божьей Матери, оригинал висел в Александровском дворце в маленькой часовне слева от спальни последней царицы из династии Романовых, Александры, она молилась Пресвятой Деве каждый день по многу часов. Меня это удивило. Сыновья Нерона Голдена открыто признавались в отсутствии религиозных чувств, и хотя от старика я никаких высказываний на этот счет не слышал, заведомо предполагал, что он разделяет их чувства и даже что он‑то и был, так сказать, источником их небрежного атеизма. И тем не менее святой образ был свадебным подарком Нерона жене, и теперь, не споря, он стоял рядом с ней перед Богоматерью: сложив руки, склонив голову, он подал знак начинать обряд экзорцизма. Всем трем сыновьям он приказал явиться, они тоже присутствовали на церемонии, с торжественными, как было велено, лицами. А вот и священник Русской православной церкви, борода в палатке, изготовился петь и брызгать на всех нас святой водой, и как раз в эту минуту явился ураган Ирэн: небо потемнело, разверзлись хляби, вспышка молнии ворвалась в комнату. Священник вскричал по‑русски, и Василиса перевела:

Славьте Бога – свершилось!

И тут Нерон Голден тоже громко вскрикнул:


– Закройте двери!

Его сыновья ринулись к французским окнам, и я тоже понял его слова как вполне практичную реакцию на ветер и хлесткий дождь, но Василиса и священник восприняли это по‑своему. Борода затряслась, окружавшая ее палатка заходила ходуном, загремела взволнованная русская речь, и новоиспеченная миссис Голден принялась с торжеством переводить и перетолковывать:

– Закройте дверь от дождя, но нет нужды закрывать ее от бесов, ибо они изгнаны из моего супруга и никогда не возвратятся.

Что бы ни происходило в то утро – а я глубоко сомневаюсь в аутентичности обряда, – должен признать, что с тех пор Нерон не бродил по ночам и не плакал на летней лужайке. Насколько мне известно, женские призраки более не посещали его. Или, если они все же являлись, он научился сдерживать свои чувства, повернулся спиной к этим призракам и не упоминал при жене об их визитах.

Из убежища старика в тот вечер доносилось пение скрипки Гуаданини, исполнявшей – на троечку – насыщенную эмоциями “Чакону” Баха.

В понедельник вечером – с чего и начались беды – Нерон Голден отправился вместе с Василисой в облюбованный ею русский ресторан в районе Утюга, на обед в честь Михаила Горбачева, который наведался в наш город собирать средства для своего благотворительного фонда по борьбе с раком. Супругов усадили за главный стол рядом с эмигрантом-миллиардером, чья жена интересовалась искусством, и эмигрантом-миллиардером, который занялся газетным бизнесом как раз в тот момент, когда газетному бизнесу пришел конец, но, к счастью, у него имелась также бейсбольная команда, и с эмигрантом-миллиардером, который владел большим пакетом акций в Силиконовой долине и при силиконовой жене, а за рядом стоящими столиками разместились миллиардеры помельче, у которых и яхты были не такие большие, и футбольные команды, и кабельные телекомпании не столь успешные, да и жены не так впечатляли. Для Василисы Арсеньевой, девочки из Сибири, само присутствие в такой элитарной компании служило доказательством того, что жизнь наконец‑то удалась, и она непременно хотела сделать селфи с каждой из русских шишек (и с их женами, само собой разумеется) и тут же отправить фотографии своей маме.

Перед выходом из дома, уже полностью одетая и преступно прекрасная, она опустилась перед мужем на колени, расстегнула ему штаны и медленно, профессионально его обслужила, “потому что, – сказала она ему, – когда такой мужчина, как ты, приводит такую женщину, как я, в такую компанию, как эта, ему нужно знать, что она принадлежит ему”. Это был ошибочный расчет – редкий случай, обычно Василиса в сексуальной игре бывала точна: ее поступок не ослабил, а напротив, усилил подозрительность Нерона Голдена, так что в ресторане он следил за каждым ее жестом, словно ястреб, к тому же с каждой минутой все более свирепеющий. На столе появлялось одно блюдо за другим: сельдь под шубой, голубцы, начиненные говяжьим фаршем, вареники, ушки и галушки (украинские разновидности вареников), пельмени с телятиной, бефстроганов, водка, настоянная на крыжовнике и смокве, блинчики, черная икра – а его ревность росла, словно Василиса подавала всем этим мужчинам саму себя, нарезанную мелкими дольками, на красных бумажных салфеточках, пусть наколют маленькой двузубой вилкой и проглотят, как изысканное канапе. Разумеется, за этим столом для избранных все мужчины присутствовали с супругами и потому все вели себя аккуратно. Миллиардер, чья жена питала интерес к искусству, объяснял Нерону, как тому повезло завоевать “нашу Василису”, миллиардер – владелец неудачливых газет и удачливой бейсбольной команды – заявил: “Она нам как дочь”. Миллиардер из Силиконовой долины с силиконовой женой сказал: “Господь один ведает, как она вам досталась”, и сделал неприличный жест, изображая руками нечто огромное в штанах, но к тому времени все выпили много водки и никто на такое не обижался, обычный мужской треп. И все же время от времени муж подмечал, как жена слегка машет рукой кому‑то на другом конце комнаты, и те подают ответный знак, и все это были мужчины, в особенности один мужчина, моложавый, высокий, мускулистый, лет сорока, только волосы почему‑то преждевременно поседели, он и ночью не снимал защитных очков. С виду – тренер по теннису или (как мы понимаем, ничего хуже Нерон Голден и представить себе не мог) личный тренер. А может быть, парикмахер, гей, это бы неплохо. Или – кто знает, тоже миллиардер, моложе прочих, строит себе огромную краснобокую яхту на верфи Бенетти в Виареджо, обожает гоночные машины ценой в полтора миллиона долларов, названные в честь богов ветра индейцев кечуа, и к ним – столь же дерзких девиц. Такую вероятность тоже не следовало игнорировать.

– Извини, – сказала она, – я только пойду поздороваюсь с друзьями.

Она отошла, а он следил за ней: объятия, воздушные поцелуи, ничего непристойного, и все же это скверно пахло, следовало пойти туда и присмотреться к этим друзьям, к так называемым друзьям. Может быть, следовало присмотреться и к той блондинке, она все никак не поворачивалась к нему лицом, к спутнице того парня, к маленькой блондиночке, стоявшей к нему спиной, он разглядывал мускулатуру ее рук, о да, он ее припомнил, суку. Может быть, надо было просто оторвать ее мерзкую голову.

Но тут Горбачев завел с ним разговор.

– Итак, мистер Голден, теперь благодаря своей прелестной русской жене вы один из нас, почти, я бы сказал, и я вижу, вы человек влиятельный, так что позвольте вас спросить…

Правда, эти слова произносил по‑английски не Горбачев, а его переводчик – Павел вроде бы, – он выглядывал сзади из‑за плеча Горбачева, точно вторая голова, и так хорошо поспевал слово в слово за бывшим президентом, практически синхронная озвучка, либо это был величайший, проворнейший из всех переводчиков, либо он нес на английском отсебятину, либо Горбачев всегда говорил одно и то же. В любом случае Нерон Голден, обозленный и взвинченный поведением Василисы, вовсе не намерен был подвергаться допросу, пусть даже со стороны почетного гостя – и перебил его собственным вопросом.

– У меня есть партнеры в Лейпциге, это бывшая ГДР, – заявил он. – Они рассказали мне занятную историю, и я хотел бы услышать ваш комментарий.

Лицо Горбачева омрачилась.

– Какую историю? – спросила его вторая голова, Павел.

– В восемьдесят девятом году, когда начались волнения, – заговорил Нерон Голден, – протестующие укрылись в Томас-кирхе, церкви, где похоронен Бах. Руководитель коммунистической партии Восточной Германии герр Хонеккер собирался послать туда войска с пулеметами, перебить всех и покончить на том с революцией – она была бы подавлена. Однако чтобы использовать армию против гражданских, ему требовалось ваше разрешение, а вы отказали, и всего через несколько дней пала Стена.

Обе головы Горбачева молчали.

– Так вот что я хотел спросить, – продолжал Нерон Голден. – Когда вы подняли трубку телефона и услышали эту просьбу, вы отказали интуитивно, автоматически… или вам пришлось сначала поразмыслить?

– В чем смысл такого вопроса? – с угрюмыми гримасами осведомились Горбачев и Павел.

– Меня интересует цена человеческой жизни, – пояснил Нерон Голден.

– И каков же ваш взгляд на этот вопрос? – уточнили два Горбачева.

– Русские всегда нас учили, – произнес Нерон, и теперь уж невозможно было не заметить умышленную его враждебность, – что ради блага государства вполне можно пожертвовать отдельной человеческой жизнью. Это мы знаем и от Сталина, и помним убийство уколом отравленного зонтика в Лондоне, это был Георгий Марков, и отравленного полонием перебежчика из КГБ Александра Литвинова. И тот журналист, которого сбила машина, и другой, который тоже погиб от несчастного случая, хотя это уже второстепенные события. Что касается ценности человеческой жизни, тут русские опередили нас и указали будущее. События этого года в арабском мире уже подтвердили это и еще подтвердят. Осама мертв. Без проблем. Каддафи мертв, пуфф, пропал, забыли. Но теперь мы увидим, что будет с революционерами, их конец тоже близок. А жизнь идет, ко многим она не так уж добра. Живущие ничего не значат для мирового бизнеса.

Стол затих. Потом заговорила вторая голова Горбачева, хотя сам Горбачев не промолвил ни слова.

– Георгий Марков, – заявила эта голова, – был болгарин.

А затем ответил сам Горбачев, по‑английски, очень медленно:

– Это неподходящий форум для такого разговора, – сказал он.

– Я ухожу, – ответил Нерон, кивнув.

Он поднял руку, и его жена сразу же встала из‑за стола, где присела рядом с друзьями и пошла следом за ним к дверям.

– Великолепный ужин, – сказал он всем собравшимся рядом. – Мы очень благодарны.



Широкий план. Улица на Манхэттене. Ночь.



Моложавый мужчина, высокий, мускулистый, лет сорока, с преждевременно поседевшими волосами, в защитных очках, несмотря на ночную темноту, возможно, тренер по теннису или же личный тренер, идет со своей подругой, миниатюрной блондинкой, внешне похожей на другого личного тренера, по Бродвею в сторону Юнион-сквер, мимо AMC Loews на Девятнадцатой, мимо ABC Carpet, мимо третьего и окончательного обиталища “Фабрики Энди Уорхола” (Бродвей 860), затем мимо второго ее обиталища, в Деккер-билдинг на Шестнадцатой. Судя по одиночеству этой пары, отсутствию охраны, он, скорее всего, не миллиардер, нет у него огромной красной яхты и гоночной тачки за полтора миллиона. Просто парень, идущий со своей девушкой по городу после наступления темноты.

Играет музыка. Внезапно включается болливудская песенка ‘Tuhi Meri Shab Hai’, перевод в субтитрах: “Ты один – моя ночь. Ты один – мой день”. Песня из фильма 2006 года с Канганой Ранаут. Называется “Гангстер”.



Рассказчик (голос за кадром):