Золотой дом

– Возьми отпуск. Продумай все как следует. Не увольняйся.

– Хорошо, – повторила она.

– И у меня тоже, – сказал он, – идентичность сдвинулась.



Позже, когда Рийя ушла, старик остался один в темной комнате. Зазвонил домашний телефон. Старик задумался – отвечать или нет, – он протягивает руку, отдергивает, снова протягивает, отвечает.

– Да?

– Голден-сахиб!

– Кто это?

– Не думаю, что вы припомните мое имя. Я был мелкой рыбкой на очень большой сковородке.

– Назовите ваше имя.

– Мастан. Бывший инспектор мумбайского отдела расследований, переведен в Химачал-Прадеш. Затем частный сыск. Теперь на пенсии.



Пауза.



– Мастан. Я помню.

– Это честь для меня. Что такой большой-большой человек меня помнит. Замечательная память, сэр. Ваш родной сын не смог припомнить, а он куда моложе.

– Вы знали одного из моих сыновей?

– Сэр, в Мумбаи, сэр. Теперь он зовется Апу. Вернее, звался этим именем. Прошу прощения за мой неуклюжий английский. Соболезнования в связи с вашей потерей.

– Откуда у вас мой номер?

– Сэр, я служил в полиции, потом в частной охране. Это не так уж сложно.



Пауза.



– Чего вы хотите?

– Только поговорить, сэр. У меня нет никакой власти. Нет влияния, я на пенсии, мы в Штатах, не моя юрисдикция, ничего нет, остывший след, и вы столь могущественный человек – а я никто. Лишь прояснить некоторые вещи. Получить удовлетворение, пока я не сошел в могилу. Только ради собственного удовлетворения.

– Значит, я должен вас принять? Зачем?

– В случае, если вы желаете знать личности тех, кто убил вашего сына. Я лишь предполагаю, что это может представлять интерес.



Долгая пауза.



– Завтра утром. В девять часов.

– Буду, сахиб. Точно по часам. Заранее благодарю.



Еще позже. Рийя спит, ее будит звонок мобильного. К ее изумлению, это Нерон Голден.

– Можешь приехать?

– Сейчас? Посреди ночи?

– Мне нужно поговорить, и сейчас у меня есть слова, а завтра, быть может, их уже не будет.

– Так срочно?


– Доченька, ты нужна мне прямо сейчас.





31




Ему немного оставалось до восьмидесяти лет, он начал забывать недавние события, но тем ярче сияло в его памяти прошлое – будто золото на дне Рейна. Река его мыслей помутнела, вода в ней стала непрозрачной, ее русло было загрязнено, хронологическая последовательность в его сознании медленно рассыпалась, что было тогда, что теперь, что правда наяву, что зародилось в сказочной стране снов. Библиотека времени пришла в беспорядок, все категории перепутаны, каталог нарушен или уничтожен. Бывали хорошие дни и дурные дни, но с каждым днем его дальнее вчера сияло все ярче, а прошлая неделя тускнела. И вот прошлое окликнуло его по телефону во тьме ночи, и все давно схороненное встало из могилы – все разом и окружило его, и тогда он тоже взял трубку и позвонил. Последующее кажется мне отголоском еще одного фильма Хичкока. Это уже не “Окно во двор”. Мы входим в мир “Я исповедуюсь”[83].

(Помните “Я исповедуюсь”? Убийца исповедуется в совершенном преступлении католическому священнику, потому что религиозный закон вынуждает священника сохранять тайну. Хичкок ненавидел систему Станиславского, приверженцем которой был Монтгомери Клифт, а многих зрителей в этом фильме отвращает полное отсутствие юмора, но Эрик Ромер и Клод Шаброль в Cahiers du Cinema восхваляли “величественность” этого фильма, указывая, что, поскольку священник вынужден молчать, весь фильм держится на выражениях его лица. “Только эти гримасы и взгляды позволяют нам проникнуть в тайну его мыслей. Они – самые ценные и достоверные посланцы души”. Рийя Захариассен, бежавшая глухой ночью через Манхэттен, не была священником, но ей тоже предстояло выслушать исповедь. Сохранит ли она тайну? И если да, то как ее взгляды и ужимки будут выражать это знание? А также: не поставит ли владение тайной под угрозу и ее жизнь?)

Прошлое, его прошлое, оставленное на террасном холме. Этот холм всегда был местом волшебства, еще с тех пор, как брат Рамы Лакшман воткнул в землю стрелу и привел Ганг издали сюда, чтобы утолить их жажду. Подземный источник выбился наружу, и они пили вволю. Поныне в водоеме Банганга пресная вода – “баан” на санкрите “стрела”, а Ганга, разумеется, имя реки-праматери. Они жили среди живых историй богов.

А после богов британцы, в особенности достопочтенный Маунтстюарт Элфинстоун, управлявший городом с 1819 по 1827 год: он построил на холме первое бунгало, и все городские аристократы последовали его примеру. Нерон помнил, каким холм был в его детстве, как много деревьев, низкие элегантные строения с красно-черепичной крышей проступали сквозь листву. Память его бродила по Висячим садам и следила, как сыновья играют в “Башмаке старухи” – в парке Камала Неру. Первый высотный блок построили на холме в пятидесятых, люди над этим смеялись. Спичечница, так они прозвали это здание, оно было похоже на гигантский вертикально поставленный коробок. Кто же там станет жить, насмехался народ, уродство какое. Но здания-великаны росли, а бунгало исчезали. Прогресс. Но не эту историю он собирался поведать. Он хотел завершить историю, которую начал рассказывать мне в тот раз в “Русской чайной”.

(Он сам впустил Рийю. Они прошли в его темный кабинет и сидели в темноте. Она ничего не говорила или почти ничего. Ему предстояло рассказать длинную историю.)

Мужчину, которого он начал именовать Доном Корлеоне сразу, как вышел фильм “Крестный отец”, он повстречал еще в ту пору, когда только присматривался к миру кинобизнеса. Так‑то все остальные звали его Султан Амир. Его мафиозная семейка именовалась “Компания-С”, “С – султан, супер, стиль”, так похвалялся сам босс. Крупный гангстер, мастер контрабанды, но людям он нравился – он не допускал убийств, в глубине души был кем‑то вроде социального работника. Помогал беднякам в трущобах, а также мелким лавочникам. Проституция – тоже источник дохода, что правда, то правда: бордели в Каматипуре – да, их он крышевал. Ограбления банков – и это было. У каждого свои недостатки. Так что да, в целом, плюс-минус, типаж Робин Гуда, можно так сказать. Не совсем, на самом деле, размах его деятельности несопоставим с подвигами кучки малозаметных вооруженных луками и стрелами бандитов из Шервудского леса (Великобритания), но его считали славным парнем, скорее хорошим, чем плохим. Он стал первым гангстером-знаменитостью. Всех знал, всюду бывал. Полиция, судьи, политики – все у него в кармане. Разгуливал по городу свободно, без страха. Без таких, как он, гангстеров половина любимых народом фильмов попросту не была бы снята. Крупные инвесторы, эти доны мафии. Спросите любого продюсера: рано или поздно мафия наносит визит с мешками, полными денег.

Он выучил следующее поколение, все местные парни прошли у него стажировку. Что Замзама Аланкар знал о контрабанде сверх того, чему его научил Султан Амир? Он натаскивал Замзаму (он же ПК, то есть Пушка Кима[84], или же попросту Пушка), он тренировал Маленькие Ножки, тренировал Короткие Пальчики, тренировал Большую Голову, всю верхушку. И все эти пятеро обожали кино, Султан Амир обзавелся также подружкой-киноактрисой, девочку звали Голди, он вливал деньги в местные фильмы, пытался сделать из нее суперзвезду, и так они все естественным образом пришли в кинобизнес. Тогда это еще не называлось Болливудом, Болливуд изобрели гораздо позже. Бомбейская киноиндустрия. Говорит и показывает Бомбей. Так запросто.

(“Говорит Бомбей”, позвольте мне вставить от себя, был и остается моим любимым фильмом студии “Мерчант Айвори”, особенно номер с песней и пляской “Пишмашинка тут-тук-тук”, когда танцоры совершают пируэты на клавишах гигантской “машины судьбы”, а режиссер поясняет: “Танцуя на клавишах, мы, люди, нажимаем их и пишем историю своей судьбы”. Да, мы все вытанцовываем свои истории на пишмашинке судьбы.)

Итак. Дон Корлеоне пригласил в “Говорит и показывает Бомбей” несколько падающих звезд и помог им восстановить равновесие – например, Парвин Баби, а также Хелен. Он дружил с Раджем Капуром и Дилипом Кумаром. Его контрабандисты контрабандствовали, и воры воровали, и проститутки проституировали, его судьи, политики и полицейские делали, как им было велено, зато на серебристом экране в “Маратха Мандир” его фильм Kuch Nahin Kahin Nahin Kabhi Nahin Koi Nahin (“Ничто Нигде Никогда Никто”) держал рекорд по продолжительности пребывания в прокате – до тех пор, разумеется пока другой трэшовый фильм, “Невеста, раздетая догола холостяками”, не побил все мыслимые рекорды. Но KN4, как называли его главный хит, Султан Амир – Дон Корлеоне – гордился им, главное его достижение, говорил он и придумал ему собственное название, “Все Всюду Всегда Все”, или “В4‑для всех”, потому что на самом деле фильм был именно этим – всем для всех. И хотя его возлюбленная Голди так и не выбилась на вершину, оставалась в “общих титрах”, как говорят голливудские, она все же была вполне счастлива, он купил ей большой дом в Джуху по соседству с великим Девом Анандом, и она могла приглашать воплощенное божество к себе на самосы с чаем.

А Нерон – он был просто деловой человек, главным образом вкладывал силы в строительство – подымался все выше, как и его здания, и, как и все прочие в этом городе мечтателей, был одержим кино. Он познакомился с Доном в пляжном домике такой‑то в Джуху – или, можем быть, в доме у другой, это не так уж важно. У одной из двух-трех знаменитых хозяек, правивших блистательной ночной жизнью города, скажем так. Они сразу же приглянулись друг другу, и в конце вечера Султан Амир сказал:

– Завтра я поеду к Смите рассказывать мой следующий фильм – присоединяйтесь.

Этим приглашением он навеки покорил Нерона, и жизнь бизнесмена двинулась по новой колее.

Суперзвезды – ультразвезды – сценариев не читают. К ним приезжают и рассказывают очередной фильм, его сюжет, стараясь при этом подать роль суперзвезды как безусловный центральный элемент всего проекта. Смита была одной из самых любимых актрис в своем поколении, не просто красотка, секс-символ – она чудесно, сильно играла. По местным стандартам жизнь она вела скандальную, открыто любилась со знаменитым актером, состоявшим в браке. В конце концов пуритане и зложелатели выдавили ее из кино, и она, глубоко раненная, сделалась отшельницей, но это произошло потом, а тогда она была как раз на самом пике, на вершине горы Кайлас[85], богиня богинь, всех превыше. Для Нерона встреча с ней стала одним из величайших событий всей его жизни, пусть даже в тот момент пересказ фильма прошел неудачно, поскольку по роли Смите предстояло стареть, ближе к концу фильма, и из семнадцатилетней превратиться в пятидесятипятилетнюю.

– Послушайте, – сказала бессмертная Дону, – я вам очень благодарна за то, что вы пришли с этим ко мне. Потому что большинство ролей не требуют выйти за пределы себя, вы понимаете, а я как актриса хочу выйти за пределы себя, хочу тянуться, так что эта картина – я сразу же в нее влюбилась. Да, я влюблена в нее. Только одну-две вещи, ладно, я хочу сразу прояснить, сразу выложить карты на стол, потому что нужно во всем на сто процентов согласие прежде, чем мы начнем снимать. Ведь так, когда мы окажемся на площадке, мы должны все на сто процентов тянуть в одну сторону, так что позволите мне сказать?

– Разумеется, – ответил Султан Амир, – мы за этим и приехали, прошу вас.

Нахмурившись, она оглянулась на Нерона.

– А он кто? – пожелала узнать она.

Султан прищелкнул языком и отмахнулся.

– Не обращайте на него внимания, – сказал он. – Он просто так.

Морщина слегка разгладилась. Небесное явление вновь обернулось к Дону и сказало:

– Вы же видите, в вашем рассказе героиня становится матерью девятнадцатилетней девушки. А я никогда – никогда в жизни! – не играла роль матери подростка. В этом моя проблема. Вы понимаете, выбор, который я делаю, картины, которые я выбираю, это оказывает большое влияние на ежегодный кассовый сбор всей нашей любимой киноиндустрии, так что я должна быть осмотрительна, правда? Я слышу голос, голос публики, которая меня любит – голос звезды, ведь я звезда! – и этот голос говорит…

Тут Султан Амир ее прервал.

– Сюжет можно изменить, – сказал он. – Пусть ваш голос умолкнет.

Но было уже поздно.

– Нет, – произнес этот голос, – таков твой долг перед миром.

Нерон тихо сидел в углу, Нерон, который был там “просто так”, был покорен. Когда они покинули божественное присутствие, он сказал:

– Жаль, что ей не понравилось.

Султан Амир щелкнул пальцами.

– Ей понравится, – сказал он. – Поправить сюжет не сложно. И может быть, “мерседес”, и если на откидном сиденье окажется чемодан с наличными, черным налом – дело сделано. – Он хлопнул в ладоши.

Нерон только попытался было выразить понимание, как Дон добавил:

– Это может стать твоим вложением в проект.

– “Мерседес”?