Звоночек 4

— И что? Мне теперь политинформацию о вреде суеверий и сплетен организовать?!

И то верно. После капитуляции Польши война закончилась только формально, а забот у меня только прибавилось. Рыдз-Смиглы сотоварищи подписали документ пятнадцатого июля и в тот же вечер РККА стала доводить его до сведения польских частей всеми доступными способами: парламентерами, радиосообщениями открытым текстом и с помощью захваченных нами шифров. На следующий день на головы полякам посыпались листовки. Еще день спустя, для самых неверующих, на листовках поместили фотографии. Надо сказать, что впитав информацию очень, очень немногие полки, бригады и дивизии сохранили порядок и организацию, либо сдавшись в полном составе, либо рванув к нейтральной литовской границе. Так, к примеру, КОПовцы у Друскеники интернировались в Литве сразу в ночь на 16-е и тем самым оголили левый фланг стоящей перед 3-м Кубанским кавкорпусом пехотной дивизии, которая все еще размышляла. Точно так же в Литве беспрепятственно оказались и дивизии, стоявшие против немецкой Восточно-Прусской границы. Они успели сбежать до выхода на этот рубеж частей КМГ комкора Потапова. Но в основной массе своей польская армия, бросив все, кроме личного оружия, бросилась бежать, превратившись в вооруженные группы «по-интересам». Рванули кто куда. Солдаты, что жили по эту сторону Вислы — до дому. «Западные» — тоже, но уже в немецкую зону. Офицеры — куда ближе, в Литву или к немцам, лишь бы уйти от Советов. Одновременно этим движением были захвачены и гражданские, те, кто побогаче. Они тоже рвались любыми путями остаться «в капитализме». Именно в эти первые после капитуляции дни родился анекдот о национальном еврейском или польском приветствии. Поскольку мосты на Висле уже были захвачены немцами, но всю реку они не контролировали, переправлялись на лодках, баржах, плотах. И вот, две посудины встретились на середине реки. Пассажиры, и те, кто уже насмотрелся на немцев, и те, кто бежал от Советов, выстроились вдоль бортов и крутят пальцем у виска, считая друг друга сумасшедшими.

Карта боевых действий, и без того напоминавшая слоеный пирог после прорыва фронта на границе, превратилась в жалкую попытку зафиксировать и упорядочить хаос. РККА быстро шла по дорогам на запад, а в стороне, в лесах, в глуши передвигались в разных направлениях группы поляков. Причем среди них все еще оставались довольно крупные и организованные. Та же 18-я кавбригада, командир которой подарил мне Вяхра. Третьеочередная, из тех пяти, что Млот-Фиалковский по моей воле услал в сторону Варшавы, на удивление не рассеялась и даже, поначалу, не бросила свои пушки и обозы. Она, вместе с четырьмя «сестренками», отделившись от двух пехотных дивизий, командиры которых ушли умирать в осажденную немцами, а вскоре и нами, Варшаву, попыталась силой прорваться через порядки Потапова в Литву. Конечно, по дорогам их не выпустили. Но конница, бросив обозы и пушки, растворилась в лесах, не оставляя попыток пробиться на север. На закрытой местности, без танков, поддержки артиллерии, мы не имели перед поляками никаких преимуществ, однако, хочешь не хочешь, но надо было либо терпеть их нападения на наши гарнизоны и колонны, либо прочесывать пущи. С этим я и пришел к комкору Потапову утром 22 июля.

— Товарищ комкор, сколько с ними можно возиться? Людей терять? Хотят в Литву? Пусть уматывают! Организовать им «зеленую улицу» до самой границы! Поставить условие сдать оружие и все прочее, кроме формы, наград и личных вещей! Все равно на границе все бросят. К тому же, никуда они от нас не денутся. Договор о передаче Литве Виленского края в обмен на размещение советских гарнизонов подписали на следующий день после капитуляции. Полгода не пройдет, как это прибалтийское государство станет советским и поляки из лагерей для интернированных плавно переместятся совсем в другие лагеря.

— Думаешь, поверят нам и пойдут оружие сдавать? — усмехнулся командующий КМГ.

— Предложим и увидим, поверят или нет! У меня за последние трое суток семь нападений на ремонтные подразделения!

— Ты же понимаешь, что такой подход к бандитам, а они сейчас по нашим законам бандиты и есть, не одобрят? — спросил меня, глядя в упор, Потапов.

— Боитесь, товарищ комкор, вопрос задать и трусом, потакающим бандитам, показаться? Тогда прошу разрешения мне обратиться с ним к старшему по званию. К командарму Жукову, которому мы сейчас подчинены. Если же и командарм-8 в кусты утечет, то я до Ворошилова дойду, а то и выше. Ты меня знаешь! Терять своих людей, а каждый из них — мастер золотые руки, я не желаю!

— Ладно, не кипятись! Сам запрошу! — жестко ответил, явно недовольный моим упреком в робости перед начальниками командующий. — Мне тоже бойцов жаль, да и сроки поджимают. К первому сентября надо здесь все зачистить и отвести бронетехнику и артиллерию на двести километров от линии разграничения с немцами.

— Это еще почему? — удивился я, впервые услышав тогда о ДМЗ, демилитаризованной зоне.

— По Советско-Германскому договору! Демилитаризованная зона вдоль маньчжурской границы получила высокую оценку в верхах, сильно снизив напряжение на ней и понизив накал Советско-Японских отношений. Вот условие в договор с немцами и ввернули. Я сам только на днях об этом узнал.

— Погоди, ДМЗ в Маньчжурии — это японцы не могут свои войска вблизи границы размещать, кроме самого необходимого минимума! А здесь? Почему мы войска на восток отводим? Мы что, немцам войну проиграли?!

— Без паники! — усмехнулся Потапов. — И мы отводим. И немцы. Кроме Восточной Пруссии. Так что между нашими армиями будет на севере двести, а на юге Польши — все четыреста километров. Передраться через такую прослойку с Гитлером нам будет затруднительно. Хотя я бы с удовольствием этим фашистам навалял, пока они с Антантой сцепились… — с сожалением вздохнул под конец комкор.

Суетился я не зря. От Потапова к командарму-8 Жукову, от Жукова к комфронта Апанасенко, от него в Москву, но там «договорняк» с недобитками одобрили и уже первого августа на дорогах, перекрестках, в населенных пунктах были выставлены большие плакаты с щедрым советским предложением о пропуске в Литву тех, кто не желает сдаваться в обмен на оружие и все военное имущество, исключая форму, награды и личные вещи. Поначалу реакции не последовало, но при зачистках части РККА теперь всегда пробовали сначала договориться, обещая безопасное интернирование или, как альтернативу, поливать окруженные дебри химией неделю подряд. Дышать-то, имея химзащиту, можно, а есть? И что будет с лошадьми? Как только первая группа поляков согласилась, была накормлена и пешей колонной двинула на север в сопровождении советского патруля всего из пяти человек, процесс пошел по нарастающей. Чтобы его упорядочить были развернуты пункты приема оружия. Вот именно на таком пункте мне и подарили пятого августа Вяхра.

Причина выдвинуться из корпусной АТРБ, развернутой на северной окраине Гродно, была важная. Разведка нашла на лесной дороге западнее реки Бобр восемнадцать брошенных 220-миллиметровых польских мортир и танк. Немецкий! Видно, узнав о капитуляции, бравые артиллеристы просто бросили тяжести и рванули к нейтральной границе. Тягачи С7Р на шасси танка 7ТР, в свою очередь построенного на базе «Виккерса» точно также, как и советский Т-26, но с использованием моторов и коробок от 5-тонных грузовиков ФИАТ, имели то же достоинство, что и наши машины — большой запас хода. А вот у немца, судя по всему, горючка кончилась еще во время официальной войны. Во всяком случае, тащили его на буксире, а потому тоже оставили. Собирать брошенное оружие, сортировать на исправное, утиль, требующее заводского ремонта, а также то, что можно было восстановить своими силами, входило в мои прямые обязанности. А тут такой подарок.

Собрал колонну из БРЭМ, тягачей ЯГ-10Т, летучек, выпросил в бригаде у Кривошеина танковую роту Полупанова в сопровождение, места там все еще были беспокойные, и двинул к месту находки. Спустя один дневной переход немецкий панцер предстал пред мои светлые очи. Это была «четверка» с «окурком», судя по присохшей по самую башню грязи вперемешку с осокой, увязшая в болоте и брошенная «родным» экипажем. Потому и полякам, которые умудрились танк вытащить, она досталась неповрежденной. Осматривая танк, я сделал неприятный для себя вывод, что немцы тоже извлекли уроки из испанской войны, где довольно активно пользовались трофейными Т-26М. Лоб башни и корпуса этого «панцерфир» был экранирован дополнительными 30-миллиметровыми бронеплитами, общая толщина бронезащиты, таким образом, достигла шести сантиметров. По этому параметру он ничем не уступал, а возможно, даже превосходил, за счет качества самой брони, отечественные Т-28. Похоже, наши батальонные 25-миллиметровки смогут взять этого зверя только в борт. Не было уверенности и в полковых «сорокапятках», но тут нужен был обстрел. Машину следовало как можно скорее переправить в Москву. К вечеру шестого августа мы притащили ее на буксире, укутанную от посторонних глаз брезентом, в Гродно, так как заправлять нашим или французским бензином, не имея никаких инструкций по эксплуатации, я побоялся. К тому же МТО какое-то время было затоплено, а разбираться в поле, что там и как после купания, нам было не с руки. Два дня ушло на извещения-согласования и девятого мы отправили «немца» в Москву по железной дороге.

Однако, этот эпизод, к тому же не потребовавший от меня практически никаких усилий, был скорее ярким исключением в рутинной повседневной работе, которой я был занят остаток июля и весь август месяц. Район ответственности 8-й армии, в которую под конец войны включили КМГ Потапова, выведя ее из прямого фронтового подчинения, простирался от советской границы до Восточной Пруссии. На севере нашим соседом была 10-я армия, частью сил вошедшая в Литву и взявшая на себя очистку всего Виленского края до передачи его этой республике. На юге граница с зоной ответственности 3-й армии проходила по линии Негорелое — Новогрудок — Мосты — река Неман — река Свислочь — река Нарев и по ней до линии разграничения с немцами. При этом, рембаты, входившие в состав стрелковых корпусов армии Жукова, а также главная рембаза, не обладавшие быстроходными средствами эвакуации и транспорта, оснащенные тяжелыми «гражданскими» тракторами и отставшие от войск во время наступления, взяли на себя всю местность восточнее селения Скидель, а мне, соответственно, достался весь район до германской границы. Задача была проста — очистить территорию от польского оружия. Конечно, собирали его не только мы, но и тыловики, боевые части. Но, при этом, каждая единица доставлялась нам для сортировки, дефектовки, ремонта, если это было возможно сделать нашими силами, консервировалась и отправлялась на восток. Часть вооружения, требующая заводского ремонта, отсылалась как есть, только очищалась от грязи, равно как и металлолом, вообще восстановлению не подлежащий. Только в моем районе собрали более полумиллиона единиц стрелкового оружия, артстволов было бы достаточно для вооружения двадцати польских дивизий, а еще танки, все французского производства, машины, мотоциклы, трактора, военные и гражданские, даже два бронепоезда. Процент годности, с учетом нашего ремонта, по винтовкам и пулеметам доходил до 75, по пушкам, гаубицам, минометам, до 60. Труднее было с машинами, мотоциклами и тракторами, которые 8-я армия тут же пристраивала к делу. Из них годных после прохождения через наши руки было процентов 40. Танков, R35 и FT-17, мы полностью ввели в строй четырнадцать штук из семидесяти шести захваченных, из которых только три были изначально боеспособными. Впрочем, как раз это было совсем не важно, ибо все равно судьба им, даже тем, что на ходу, быть огневыми точками в укрепрайонах. Потому и остаток в 59 машин нам засчитали, ведь починка или замена вооружения и изъятие механических потрохов ради увеличения внутреннего пространства — тоже ремонт! С довольно многочисленными польскими танкетками, а также броевиками, была другая история. Уж не знаю, за что их так невзлюбили наши противотанкисты, но, как правило, восстанавливать там было нечего. Снимали, где уцелели, пулеметы да срубали заклепки, разбирая корпуса на отдельные листы. Горелые отдельно, не подвергшиеся воздействию высоких температур — отдельно. В наших УРах найдется им применение. Хоть так расплатимся за те БТ-шки, что умыкнули в начале войны.

Была у меня и еще одна, главная забота, требовавшая моего непосредственного руководства. На второй день после подписания капитуляции к Святску перебросили два батальона войск НКВД, сменивших моих добровольцев и во дворце и на реке у Немново. Еще через три дня, с подходом основных сил 5-го танкового корпуса, началась операция по разбору завала из «Сандерлендов» на Немане, руководить которой Потапов поручил мне, придав химиков и саперов. Прислал четыре летучки со своими специалистами и Смушкевич. Дегазация, потом разведка, которая показала, что источником отравы является как раз тот самолет, что перевернулся, а в прочих, загруженных химией и взрывчаткой, устройств самоликвидации нет. Напротив, груз был упакован весьма аккуратно. Тротил отдельно, детонаторы, шнуры, машинки — отдельно. Бочки с ОВ укутаны в мягкие тряпки и надежно закреплены. Однако, на такой кульбит, который совершил ближайший к взорвавшемуся «Сандерленд», упаковка явно не рассчитывалась. Стала понятна и стрельба, вдруг начавшаяся внутри машин. Среди пассажиров оказались фанатики, не желавшие сдаваться любой ценой, а экипажи, увидев, что те готовят самоподрыв, попытались этому помешать.

В первую очередь, работая в химзащите, вскрыли днище «перевертыша» и, подведя установленный на пароме кран, разгрузили его. Лишь только после этого пробы воздуха, до того стабильно выдававшие наличие ОВ, пусть и в небольшой концентрации, очистились. Видно, кое-какие из тех бочек, что не лопнули полностью, все-таки «травили» понемногу. Избавившись от пакости, взялись за колонну самолетов, начав с хвоста, там, где машины меньше пострадали от взрыва. Смушкевич просил действовать аккуратно, чтобы возможно большее количество летающих лодок можно было восстановить. И это была не единственная трудность. Лес, через который по правому берегу пришлось прокладывать дорогу. Крутые берега, где опять пришлось строить спуски. По каждому «Сандерленду», с учетом его груза, решение приходилось принимать отдельно. Так, к примеру, последний, затонувший на самой середине, оказался набит денежными мешками и его, зацепив лебедкой, сперва вытянули мордой на берег и лишь потом стали разгружать. Как я и подозревал, и рубли, и марки, оказались фальшивками, но очень, очень высокого качества, как определил специально прибывший к нам эксперт Госбанка. И было их много. Комбат чекистов рвал и метал, угрожая залезть в задницу каждому, если хоть один из этих мешков порвется. Глядя на него я проглотил язык. А ведь хотел ляпнуть, чтобы мы немецкие-то фальшивки под шумок в ход пустили. Не стал. Пришьют намерение спровоцировать войну с Гитлером как нечего делать. С другими самолетами было по-разному. Но в любом случае мы старались их сперва освободить от груза. Всего на 18-ти «Сандерлендах» его оказалось более ста тонн, из которых добрых сорок составляла отрава, доли взрывчатки, оружия, боеприпасов и фальшивок оказались примерно равными, тонн по двадцать. Тут уж каждому свое. Мне, конечно, оружие. Одних «Хай Пауэр» отправил в Центр, как и приказал маршал Ворошилов, 720 штук, упакованных по 40 в 18 ящиков. Любопытно, что пистолетов и револьверов всех видов в посылке было едва ли не больше, чем винтовок и пулеметов. Впрочем, если посчитать к винтовкам еще и три сотни пистолетов-пулеметов «Томпсон» под патрон 11,43, укомплектованных, кроме четырех коробчатых, еще и 50-зарядными барабанными магазинами каждый, то перевес все-таки оставался на их стороне. Один ящик, пять автоматов, я зажал, приказав оснастить эффективными глушителями и совместимыми с ними прицельными приспособлениями. Как в воду глядел, будто знал, что очень скоро они мне понадобятся.

Вечером двадцать первого августа от чекистов ко мне прибежал посыльный и передал, что к их оцеплению вышел человек, назвавшийся Георгием Александровичем и передавший привет от некой Лидии. Очень хочет меня видеть, причем немедленно. Чего это вдруг от меня понадобилось леснику? Долгов у меня перед ним нет, зятек его, как мне неделю назад сообщили, нашелся в лагерях военнопленных под Смоленском, жив и даже совершенно здоров, если легкой контузии не считать, не только отпущен, но даже доставлен домой. Выехав навстречу Георгию Александровичу на Вяхре, который сразу оживился при виде рыжей кобылы, на которой сидел егерь, я тепло с ним поздоровался.

— Доброго вечера! Исполнил ли я свое обещание в точности? Дома ли ваш зять? Всем ли вы довольны? Кстати, я на вас представление к правительственной награде за добровольное содействие Красной Армии написал.

— И вам здравствовать, Семен Петрович! Зять дома. А вот доволен ли я… Давайте в сторонку отъедем, — предложил лесник, оглядываясь на чекистов.

— Ну, что там у вас случилось? — спросил я, когда мы удалились по лесу метров на двести.

— Вернулся Владислав из плена злой, как черт, — не показывая эмоций стал рассказывать Георгий Александрович. Русских прямо рвать готов, но людям, конечно, не показывает. Лидка попыталась его унять, что сама она русская, да благодаря русским же он из плена, в отличие от других, так быстро вернулся. Ну и, с дуру, рассказала, что я вас провел в обмен на его освобождение… — тут лесник замолк.

— И что? — подстегнул я его.

— Что? Избил да из дома выгнал. У меня дочь сейчас живет…

— Ну, погоди, Георгий Александрович, что ж ты ко мне с этим приехал? Мужик ты могучий, дал бы ему по рогам! А Лида, коль такое дело, вольна развестись. Баба она молодая, красавица, получше этого шляхтича недоделанного себе найдет.

— Да дал бы я ему по рогам! Коль не та бумага, что он всем встречным-поперечным в нос сует! Приказ о том, чтобы его восвояси отпустить, как заслуживающего доверия! За подписью маршала Ворошилова, между прочим! Да посмотри я на него сейчас косо, меня так крутить начнут… Но это еще полбеды. Не смирился Владислав и не собирается, только о мести думает. Я уж со своими и дома-то не живу, в схроне прячусь. Убьют, пожгут, никто и не почешется. Скажут, так ему, бывшему, и надо!

— Тааак… — поговорил я взвешивая ситуацию. — Так он не один?

— Человек пять таких же недовольных уж собрать успел.

— Это ж уже антисоветская организация получается! Я сейчас же в Особый отдел! Посмотрим, как он там повыеживается!

— Ты, Семен Петрович, погоди, не горячись, — осадил меня лесник. — Ну, возьмут их. А у Владислава бумага. Ага, точно. Выходит, меня-то ты от напасти избавишь, а маршала Ворошилова под удар подставишь. Через него и к тебе ниточка протянется. Смекаешь?

— Мда, Георгий Александрович, а ведь мог ты мне этого и не говорить…

— Нет, иначе не мог.

— И что делать?

— Закопать их надо. Всех. И быстро. У Чернухи поляки батарею гаубичную на позициях бросили, а вы не чешетесь. Владислав туда уже наведывался верхом, я видел. Того и гляди с подводой приедет. Смекаешь, что он со снарядами сделать может? При том, что инженером на железной дороге работал? А попадись он на этом, так опять ниточка к тебе приведет… Вот что я думаю, домой к нему идти не след. У людей, считай, на глазах. Как объяснить? Да и других потом по одному искать… А вот у той батареи, в лесу, где никто не увидит, самое дело! Попадет Владислав с концами.

— Так, а если он уже? Если на той батарее ему ничего больше не надо?

— Шутишь? Там снарядов тонны три. Их пятеро. Караваном, да еще к ночи, слишком заметно. Значит, одна-две подводы, полтонны, самое большее, за ходку. Неделю возить.


— А может ему и полтонны за глаза хватит?

— Может и хватит. Но, скорее, жадность не позволит остаток бросить. Я его знаю.

— Значит так! Сейчас здесь ЦУ на завтра раздам, потом поедем ко мне на базу в Гродно, заберем там кое-что. И сразу рванем к твоей Чернухе, засаду устроим.

— Экий ты резкий! — усмехнулся Георгий Александрович. — Веснянка устала. Я, считай, полдня в седле. Да и ночь скоро.

— Лошадей здесь оставим, поедем на машине, — отмахнулся я.

— Не пойдет. Заметят. Надо через лес и тихо, а не с вонью и пылью по дороге.

— Тогда съездим в Гродно, а к утру вернемся. Лошадь как раз отдохнет. День на переход, а ночью дело сделаем, — откорректировал я окончательно наш нехитрый план.

Хорошо, что я бригинженер, а не комбриг. Комбрига, минимум, взвод конвоя сопровождать должен всегда. А мне по должности, кроме ординарца, ни шиша не положено, если сам не попрошу у комендачей в штабе корпуса. Так что, отлучиться «по служебной необходимости», в принципе, не проблема. Задачи подчиненным поставлены, надеюсь, день-два меня не хватятся. Ординарцу же своему, Грачику Григоряну, признался, что в гости к леснику еду. Тот Лидку видел и даже облизывался, поэтому понял по-своему, пробурчав, что сливки всегда начальству достаются. Однако, приказ помалкивать два дня он не нарушит. А если я не вернусь, то вскроет запечатанный конверт с запиской.

У Григория Александровича было одноствольное ружье, не слишком подходящее для наших целей, посему я ему вручил пару ВИСов и «Томпсон» с глушителем, который увеличивал длину пистолета-пулемета чуть ли не в полтора раза. Зато работал так, что на фоне шума леса даже стрельбу очередями не различить. Правда, днем. Ночью стрелять не пробовали, а она потише. Сам вооружился точно также, так как все мои трофейные пистоли Ворошилов у меня забрал перед отъездом под предлогом будущего награждения. Да вместо ружья у меня «Маузер» с оптикой, взятый в Святске. Винтовка-то польская, новая, только с отогнутой вниз рукоятью затвора, а прицел старый, немецкий, судя по всему еще с той Мировой войны. Конечно, оба меча, хоть пофорсить, раз верхом едем. Да по десятку гранат на брата. Тоже польских, наступательных Z-23. Других под рукой не оказалось, а советские я брать не хотел.

Лесник насторожился только рано утром, когда мы вернулись к лошадям.

— Мы что же, вдвоем пойдем? Людей с собой не возьмешь? — удивился он.

— А нам лишние свидетели нужны? Если их пять человек, то справимся и так. А если пятьдесят, то тихо уйдем, — пояснил я свои соображения.

— Ну, как знаешь, — улыбнулся в ответ Григорий Александрович. — Что-то не припомню я случаев, чтоб в генеральском звании в одиночку воевали.

— Могу бригадой обозваться, если тебе легче станет. Да и не один я, вдвоем мы идем.

— Поражаюсь тебе! А если я провокатор? Если я тебя просто выманить хочу?! — стал горячиться мой «подельник».

— Тогда через два дня меня у тебя искать начнут, — развел я руками.

— И что? Тебе-то уже все равно будет! Да и уйти сейчас хоть куда легко! До границы литовской рукой подать!

— Ну, допустим, взять меня не так-то просто. Да и Литва не спасет в случае бегства. Найдут, поздно ли, рано ли. За меня, знаешь, из под земли достанут и обратно вверх ногами закопают. В теории. А на практике, вижу я, что ты Григорий Александрович, как и я, русский человек и камня за пазухой не держишь. Так что, давай эти разговоры оставим. Поехали уже. Делай, как говорится, что должно и будь, что будет.

Переход мы совершали не спеша, не гоня лошадей. Тут по прямой до Чернухи километров двадцать. А по лесу, в обход болот, да по взгоркам, все тридцать будет. И если Веснянка вполне себе бодра и весьма довольна, то Вяхр мой что-то за ночь притомился, будто не она, а он накануне под седлом шагал. Эх, не светит мне с Лидкой по причине женатости и влюбленности в свою супругу, а вот конь мой никакими человеческими формальностями не стеснен. Будет теперь леснику сюрприз! Однако, мысли эти посторонние. Просто потому, что расслабляюсь перед схваткой, которая, возможно, потребует полной мобилизации и моральных, и физических сил. Вот на место приедем, тогда и будем решать проблемы, как говорится, по мере их поступления.

На батарею мы вышли часам к шести вечера, до захода солнца еще два с половиной часа. Четыре стомиллиметровых гаубицы стоят на восточной опушке в капонирах, в одну линию, строго на интервалах в двадцать метров друг от друга. Позиции оборудованы полностью, щели, окопы, снарядные погребки, разве что блиндажей устроить не успели. Впереди и чуть справа, на юго-востоке, в шестистах метрах околица деревни и поле до самой речки Кусенки. Еще правее болото, уходящее в самый лес и ручей за ним. А справа в полукилометре вдоль опушки, в лес ныряет тракт на Друскеники. К позициям батареи тоже ведет от Чернухи малоезжая колея.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил я у лесника, который здесь уже бывал раньше.

— Варианта всего два, — хмыкнул то. — Если кто из местных у них есть, то он и будет в Чернухе сторожить, а остальные с подводой коротким путем придут. А вот если местных среди них нет, то поедут они сперва через поле по тракту на север. В лесу свернут и вдоль опушки уже выйдут к орудиям. Думаю, скоро мы это поймем. Сюда-то они пойдут пустые, да с бумагой. Тут им лучше при свете идти. Ночью-то подозрительно получается в любом случае. Да еще время на загрузку, да до света успеть уйти в безопасное место. Вот если до захода солнца подвода с пятью молодцами в Друскеники не проедет, тогда будем от деревни их ждать.

— А давай-ка опушку до тракта проверим? Если они здесь были уже, а в погребках, я смотрю, снарядов немного, то, может, следы увидим да поймем сразу, откуда придут.

— На батарее я следов подвод не видел. Могли и замести, — заметил лесник.

— Это ночью то? — усомнился я.

— Веток сосновых на задок привязать и вся недолга, — пожал Григорий Александрович плечами, но все же повернул свою Веснянку и шагом поехал налево.

Как ни странно, но идея моя оказалась продуктивной. Совсем свежий след я увидел еще издали. Не на земле, на дереве. Сосновая кора была ободрана тележным бортом совсем недавно и довольно глубоко. Ссадину щедро залила мягкая, пахучая смола.

— Странно, — сказал лесник, вертя по сторонам головой, — будто не вдоль, а поперек ехали, вглубь леса. Глянь, там дальше куст поломан.

Сохраняя направление, мы проехали метров двести и у небольшой ложбины от открывшегося мне вида я аж присвистнул.

— Разведчик из тебя, Григорий, как из фекалий пуля. Да и из меня стратег, как из балерины.

Лесник ничего не ответил на мою сентенцию, подъехал к комплекту из четырех передков, восьми зарядных ящиков и полевой кухни, заглянул в один из них, приподняв крышку, и вынес вердикт:

— Полон.

— Ну да, лошадей выпрягли и бежать, а ненужные при бегстве боеприпасы бросили.

— Станислав, судя по всему, нашел. Но смысл ехать сюда на подводе и ничего не взять? — удивился лесник.

— Так, может, он, наоборот, с позиций сюда снаряды и возил? Чтоб потом лошадей привести, да разом все и утянуть? — высказал я догадку.

— Тут табун целый нужен. На каждый ящик шестерка першеронов. Да на передок не меньше пары.

— На безрыбье, знаешь, и сами тоже впрягутся. К тому же, не попрут они с зарядным ящиком по дороге даже ночью. Это ж не подвода, сразу погоришь! А вот подальше в лес их утянуть да спрятать, а потом помаленьку оприходовать — другое дело.