Звоночек 4

— Сделает НКО заявку в Совнарком, даст товарищ Сталин приказ — выделим трактора. И почему только Ленобласть? Пусть другие тоже подключатся! Но мы с вами самодеятельностью заниматься не будем. Ваши запросы я доложу в Москву, а там уж как решат. Давайте лучше распределим наряды на ремонт по предприятиям, кто, сколько и когда вашей техники примет…

Часа два мы на пару сидели и раскидывали работу по гражданским предприятиям, увязывая специализацию и мощности мастерских, расстояния до них из ППД войск, но разошлись друг другом вполне довольные. Во всяком случае, на южные границы области гнать по раскисшим осенним дорогам трейлеры с тракторами не придётся. Что же до остальных потребностей, то тут ситуация двоякая. Конечно, жаль, что с заводами и организациями союзного подчинения нельзя «порешать» на месте, но и то, что вопрос будет рассмотрен в Москве — уже что-то.

Ободрённый общением с товарищем Ждановым, после обеда я на предоставленном по первой моей просьбе флотском «амбарчике», вылетел в Петрозаводск. Жданов прямо мне сказал, что и Ленинградская, и Мурманская области, и Карело-финская АССР, вчера из центра получили абсолютно одинаковые распоряжения и железо надо было ковать, пока горячо. В Карелии удалось договориться просто и даже где-то обоюдовыгодно. В Петрозаводске был недавно построен тракторосборочный завод, формально он входил в структуру наркомата Автортракторной промышленности, которым рулил Лихачёв, но фактически был отдан на откуп местному республиканскому исполкому до полного удовлетворения потребности Северо-запада. Завод собирал из харьковских комплектующих не просто трактора СХТЗ, а их версию, приспособленную для работы в лесозаготовительной промышленности. Кабина машины была вынесена вперёд и установлена над 110-сильным моторно-трасмиссионным блоком, а в корме устанавливалась трелёвочная платформа. Имелось и всё необходимое для ремонта машин. К тому же, и части карельского корпуса, и сам завод, находились вблизи железнодорожных магистралей, что упрощало перемещение аварийной техники. Так что не только машины и трактора, но даже и танки Т-28 готовить к предстоящим боям мы будем тут. Кроме того, что касалось меня непосредственно, председатель исполкома АССР пообещал, пока не начался лесозаготовительный сезон, устроить просеки и уложить гати в направлении границы из выбракованной местными леспромхозами нетоварной древесины, больных деревьев и прочих отходов. Лес следовало беречь, особенно вдоль границы, но если армия не против, а, наоборот, обеими руками «за», то местные власти совсем не прочь усовершенствовать транспортную сеть на своей территории. Конечно, потребуется соответствующая бумажка из штаба округа, но её я пообещал организовать. Как и в Ленинграде, удовлетворили мою просьбу о волокушах и избах, установленных на полозья, чтобы их можно было зимой таскать с места на место. А вот в карьерных бульдозерах и самосвалах мне отказали, как и товарищ Жданов, до тех пор, пока не придёт команда из Москвы. В Мурманской области, куда я прилетел в субботу и без всякого такта припёрся к местному начальству прямо домой, мне мало чем могли помочь. Промышленность этого края была, в подавляющем большинстве, горнодобывающей и рыбной. Ковдорский, Оленегорский железрудные, Мончегорский никелевый карьеры трогать было нельзя, так же как и Апатиты. С другой стороны, там стояла всего лишь одна стрелковая дивизия без танков, которая, в принципе, нуждалась в мехтяге лишь для тяжёлых орудий — 107-мм гаубиц-пушек и 152-мм гаубиц. Для них исправных тракторов хватало, если изъять их из прочих частей и обозов. А недостаток тяги и транспорта я попросил восполнить мобилизацией северных оленей. Их внимание РККА прежде обошло стороной. Разумеется, такие оргмероприятия опять требовали бумажек из штаба округа, но имея согласие местных советских органов добыть их мне гораздо проще.

Кроме того, именно в Мурманске я сделал для себя важное открытие. Вернее вспомнил о хорошо забытом старом. Сам же выступал за организацию баз морской пехоты на всех флотах с тем, чтобы личный состав корпуса можно было перебрасывать на любой ТВД только с лёгким стрелковым вооружением! Наткнувшись на окраине города на базу МП, я чуть не задохнулся от восторга. Конечно, здесь не было комплекта на пять бригад, но на две имелся полный! Два батальона Т-26М, самоходки, грузовики, пушки, миномёты, плавающие транспортёры, оборудованный парк для поддержания всего этого хозяйства в надлежащем виде, склад боеприпасов! Одной нашей СД этого с лихвой хватит, чтобы превратиться в мотострелковую! А ведь в Шлиссельбурге, где квартирует Батумская бригада, богатств должно быть ещё больше! Самим морпехам они сейчас ни к чему. Корпус комдива Касатонова в полном составе и Днепровская военная флотилия в Польской войне действовали как связка между Белорусским и Украинским фронтами, оперируя в районе Припятских болот. Причём действовали успешно, не только не отставая, но иногда и опережая наступающие советские танковые корпуса. У ушли туда бригады весной по ЖД, взяв с собой всё необходимое тяжёлое вооружение. А резерв остался! Конечно, чтобы им воспользоваться, надо будет выходить на Кузнецова, но он, в память о нашей старой дружбе и подвигах в Бизерте, уверен, мне не откажет!

В воскресенье, к вечеру, я вернулся в Ленинград. Оправдание у меня железное — погода была не лётная. А находиться вблизи штаба округа во время проверок мне вовсе не улыбалось. Как оказалось, я угадал. Большинство комиссий, за исключением сапёров Карбышева, выехали в Москву, чтобы с утра в понедельник доложить о результатах.

На следующий день я нагрянул в Кронштадт в штаб Балтфлота и, связавшись с наркомом ВМФ, выкрутил Кузнецову руки. Тот только потребовал, чтобы всё, что флот передаёт РККА, строго учитывалось. Получив «добро» рванул на доклад к Мерецкову, заявив, что в течении трёх дней 19-й СК будет полностью боеготов по инженерно-технической части. В Шлиссельбурге хранился комплект на три бригады МП, которого с лихвой хватало на доукомплектование по штату трёх стрелковых дивизий не только танками, самоходками, тягачами и транспортными машинами, но и артиллерией, миномётами, станциями артразведки, проводной связью и радиостанциями, с которыми у моряков дело обстояло традиционно лучше, чем у армейцев. Не беда, что вместо 132-х Т-28 в танковой бригаде будет 152 Т-26М, зато полностью исправных! Родные танки, тем временем, можно пока ремонтировать силами оставшегося избытка личного состава в полторы сотни бойцов.

— Почему скачете через голову своего непосредственного начальника? В штабе округа есть НШ, ему и докладывайте! — повышенным тоном, явно неприязненно, заявил мне Мерецков, вместо ожидаемой мной похвалы. — Объявляю вам замечание! Кру-гом!! Шагом, …арш!!! И впредь не нарушайте устав!

Костеря про себя командующего округом на чём свет стоит, я отправился туда, куда и был послан. Увы, начальник штаба отнёсся ко мне ничуть не лучше, нарезав задач по доукомплектованию рембатов 19-го и карельского 22-го корпусов до конца недели, не озаботившись выделить мне для этого личный состав. Ну что ж, приказ есть и его надо выполнять. 19-м корпусом я занялся лично, а в Костомукшу отправил своего заместителя, военинженера 1-го ранга Перевезенцева с немногочисленной группой командиров из трёх человек, которую я смог выделить из своего отдела. Им предстояло не только сформировать рембат на основе техники и инструмента, хранящегося на мурманской базе МП, но и возглавить его. Рембат 19-го СК я взялся формировать сам, наметив на должность командира военинженера 2-го ранга Семечкина. Да, бойцов и командиров, не говоря о специалистах, у меня для этого не было, но в штабе корпуса к моим, а по сути дела, своим нуждам, отнеслись с пониманием. Прошерстив личные дела, нашли людей, до военной службы работавших в подходящих отраслях, заменив их в строевых частях на обозников, которые высвободились с заменой части конных упряжек на трактора и грузовики, взятые из Шлиссельбурга. Конечно, это было совсем не то, что имели дивизии моего бывшего 5-го ТК, всё-таки морская пехота не берёт с собой в десант большого тылового хозяйства, уповая на стационарные средства в базах. Но Испания нас кое-чему научила, поэтому восстановление техники путём замены агрегатов, сварочные работы, резку брони при нужде, мы могли обеспечить. На месте же, в Шлиссельбурге, моряки построили небольшой механический заводик, который оказался в моём полном распоряжении.

Два дня я вертелся как белка в колесе, не только формируя ремонтно-восстановительный батальон, но и сразу же, по мере готовности подразделений, пуская его в работу. Танковая бригада 19-го СК совершила марш своим ходом в район Шлиссельбурга, притащив туда, кстати, три машины на буксире, где получила новую матчасть. Пока шло переформирование экипажей, ведь переход с Т-28 на Т-26М означал избыток стрелков и дефицит командиров и водителей. Батальоны трёхбашенных танков в РККА, традиционно имели три танка в каждом взоде и десять машин в роте, а все прочие, в том числе и на тяжёлых КВ, пять танков во взводе и шестнадцать в роте. Это объяснялось списочной численностью личного состава. К примеру, в батальоне Т-28 имеющего 32 машины по штату, если не было огнемётных танков, в экипажах числилось 192 танкиста, а в батальонах на машинах иных типов, имеющих экипаж в четыре человека и 50 штатных машин — 200 танкистов. В результате переформирования высвободилось одно управление танкового батальона и около сотни человек личного состава, которые временно усилили рембат, сразу же приступив к замене двигателей на родных танках. Если мы успеем сделать всё за месяц, то бригаде предстоит обратное пересаживание на свою технику. Нет — пойдут в бой на «старичках». Жил я в это время, фактически, тоже в Шлиссельбурге, вовсе не являясь в штаб округа.

В среду, в полвосьмого вечера, на меня вышел НШ и передал приказ явиться в Москву на следующий день к 11 часам. Вызывал САМ. В принципе, запустив через Кирова процесс, я ожидал чего-либо подобного и даже на это надеялся, но именно сейчас оказался совершенно не готов. Погода стояла нелётная и единственным способом добраться в столицу оставался ночной поезд, прибывающий в Москву к восьми утра. Но это значило, что на своей машине по раскишим дорогам я в Ленинград к его отправлению в 22.00 уже не успевал. Я, было, заметался, но опять выручили моряки. В одном из ангаров базы хранения у них завалялся КВП, из самых первых, с единственным, ещё 125-сильным дизелем, который, кроме пилота мог перевозить ещё пять человек. Но зато по реке, а не по грязи и со скоростью под сотню километров в час! Катер считался списанным по ресурсу, но, несмотря на опасения, доставил меня в город вовремя.





Эпизод 9




Вообще-то, формальным поводом для моего вызова считалось то, что я уже предъявлял Жданову, но не смог с ним решить. Андрей Александрович доложил в Совнарком и теперь я должен был обосновать перед Советским правительством свои потребности. Однако сейчас от «хозяйственников» в кабинете Сталина присутствовал только сам Иосиф Виссарионович, как председатель Совнаркома. Зато военной формы было более чем достаточно. Наркомы Обороны и ВМФ Ворошилов и Кузнецов, начальники ГШ и Главного штаба ВМФ Шапошников и Исаков. От партии — товарищ Киров, Генеральный секретарь. От Госбезопасности — товарищ Берия. Был здесь и человек рангом пониже, чем прочие, но, всё-таки повыше меня — командарм 2-го ранга Рокоссовский. Классический «узкий круг», созванный для решения конкретной задачи. И явно не хозяйственной! Причём, раз НКИД не представлен, значит речь может идти только о грубой силе. Моё место — в самом конце стола. Тем не менее, Сталин начал с того, что принялся выспрашивать меня.

— Товарищ Любимов, мы давали поручение товарищу Жданову помочь вам привести технику округа в состояние готовности к войне. Он доложил, что не может удовлетворить все ваши запросы. Скажите, какая помощь ещё вам нужна?

— Товарищи, прежде чем, как дивинженер Любимов, перейду к конкретным техническим деталям, как большевик Любимов я обязан сказать следующее, хоть некоторым это будет и не слишком приятно. Командующий округом комкор Мерецков ознакомил меня с планом войны против Финляндии. Я не заканчивал Академии Фрунзе, но вижу, что план этот можно назвать как угодно, планом ввода войск, планом занятия территории, но никак не планом войны. Ибо он совершенно не учитывает наличие противника. И местные, весьма непростые условия, кстати, тоже. Я ясно вижу, что наличными силами в намеченные планом сроки решить задачу невозможно. Даже если мы всё будем делать по уму, а не готовиться к парадам. Война не прощает легкомыслия. Да РККА победила в Маньчжурии, в Польше, но части ЛВО, в абсолютном большинстве, ещё не были проверены в деле, поэтому переносить на них надежды, которые мы возлагаем на прошедшие через горнило войны части, было бы преждевременно. К тому же, и в 38-м году, и в летнюю кампанию, успех нам принесла тщательная подготовка, обеспечение всем необходимым, правильная стратегия и тактика войск. На севере всего этого я не вижу и должен предупредить. Весной 40-го года у нас будет съезд. Мы сейчас должны отнестись к делу со всей серьёзностью, чтобы не оправдываться на нём и не отвечать на неприятные вопросы, которые будет задавать «рабочая оппозиция».

Не размениваясь на мелочи, я сразу ударил «крупным калибром», но Сталина это ничуть не смутило.

— Решение воевать только силами Ленинградского округа было ошибочным, — признал он абсолютно спокойно. — Основанном на неправильном понимании политической работы внутри СССР и в мире. Партия сделала соответствующие выводы и благодарна вам, как большевику, за то что вы обратили её внимание на этот вопрос. Но мы вас сейчас спрашиваем, прежде всего, как дивинженера, начальника инженерно-технической службы округа. Прошу не уходить в сторону от вопроса.

— Я не могу не уходить в сторону от вопроса. Армии для войны зимой нужны усиленное притание, тёплая одежда, маскхалаты и лыжи хотя бы пехоте, тёплые помещения, в которых можно обогреться, дороги для снабжения и аэродромы для поддержки с воздуха. Чтобы не останавливаться на этих вопросах здесь сейчас, я предлагаю товарищу Ворошилову выяснить у командиров, которым предстоит воевать против финнов, что именно им нужно для боёв в зимних условиях. Наша армия испокон веков, со времён дружин, умела действовать зимой и сейчас этим опытом необходимо воспользоваться. Учесть его. Кроме этих элементарных вещей, для действий против финнов нашей армии необходимо следующее…

Я достал из планшета кипу «протезов памяти», записок, которые делал от руки и стал перечислять абсолютно необходимые с моей точки зрения мероприятия, которые СССР должен был провести, чтобы подготовиться к предстоящей войне. Не смотря на уже сделанное мне замечание, я выходил далеко за рамки забот об исправности имеющихся в округе машин, хоть и упирал именно на технику. К примеру, в РККА отсутствуют мостоукладчики, а трёхметровые контрэскарпы, которые приготовили нам финны, преодолевать как то надо. Понятно, что создать полноценную инженерную машину, тем более, в достаточных количествах, за месяц-полтора невозможно. Зато можно на линейные Т-28 навесить одноразовые штурмовые мосты, которые танки смогут только сбрасывать на препятствие. Проблема в дополнительном весе в восемь-десять тонн, который штатная подвеска машины, «в юности» машины несущая общий вес тонн в двадцать пять, а сейчас уже таскавшая все тридцать две, заведомо не выдержит. Выход есть — приварить прямо к днищу торсионные узлы 40-50-тонных КВ. Но это значит, что завод имени Ворошилова сорвёт план по выпуску новых тяжёлых танков. При всём трепетном отношении к планам в СССР, обсудив вопрос, на это пошли, рассудив, что шести танковых бригад прорыва, имеющих в своём составе 900 КВ и КВ-2, четыре из которых имеют свежий боевой опыт, РККА пока хватит, а формирование новых можно отложить до 40-го года.

Мою стратегию «бульдозерного наступления» через дикие места без дорог и населённых пунктов, в целом, поддержали, но привлекать для этого все карьерные трактора, имеющиеся в Карелии и Мурманской области на шести разрабатываемых месторождениях, восемь штук, плюс те четыре, что стоят на Кировском заводе, не стали. Посчитали, что двух резервных бульдозеров и четвёрки новых хватит, а в случае поломок машин на ГОКах, их простой будет компенсирован за счёт накопленных госрезервов. Шесть путепрокладчиков, которые ещё предстояло забронировать за счёт моряков, распределили попарно, причём Карперешейку досталось всего два так как там будет действовать полк из трёх 250-тонных танков типа «Маркс». Прошло и моё предложение о дополнительной тракторной мобилизации на зимний период с тем, чтобы полностью заменить гужевую арттягу и обозы в действующей армии. Кроме этого, для подвижных лыжных подразделений и частей, со всей страны собирались мотонарты, а также, впервые, проводилась мобилизация северных оленей и их погонщиков.

Особое место в моих запросах было отведено артиллерии. В ЛенВО не было орудий мощнее 203-мм гаубицы М-40, да и тех далеко не полный комплект. Направить на Карперешеек всю артиллерию РГК большой и особой мощности — само собой. Упираться рогами пришлось в вопросе прикомандирования в действующую армию взятых с пассивных направлений отдельных дивизионов и полков, вооружённых системами от 152-х миллиметров и выше. В конце концов так ничего и не решили, оставив этот вопрос на усмотрение НКО. Другое дело, что для быстрого взлома финских УРов нужны были калибры от 280 миллиметров и выше. И чем выше — тем лучше. Между тем, в РККА имелось не более сотни таких орудий. Причём 34 двенадцатидюймовые гаубицы 15-го года были полустационарными и могли перевозиться только по железной дороге. Гаубицы Бр-18, из-за того, что их решили перевести на картузное заряжание, до сих пор не были приняты на вооружение, да и лафет Дыренкова испытаний не выдержал. Я позволил себе высказаться нелицеприятно в отношении ГАУ, но этим делу не поможешь. Поправить ситуацию можно было, спроектировав для гаубиц 15-го года гусеничный нижний станок по типу Б-4 вместо стационарного основания. Масса этой системы в сборе — 65 тонн, следовательно, разобранную на части её могут таскать «Ворошиловцы», не говоря уж о тракторах ЧТЗ. Сталин пообещал, что поручит это дело заводу «Баррикады» и моряки уж было выдохнули, подумав, что закреплённым за ними заводам ничего не грозит, но не тут то было. На складах ЛенВО валялось немало тяжёлых стволов времён царизма, которые именно из-за их тяжести до сих пор не сдали в металлолом. Особенно меня интересовали два 35-калибеных 343-миллиметровых, которые до 24-го года стояли на кинжальной батарее одного из кронштадских фортов. Ну и что, что устаревшая цапфенная конструкция и весят они по 85 тонн каждый? Зато практически не расстреляны, а чтобы таскать артсистему, которая на 150 тонн может потянуть, у нас есть карьерные бульдозеры. Плевать, что по мостам не пройдут, до Выборга крупных рек нет, вброд переберутся. Зато для этих пушек имеется четыре сотни 600 килограммовых снарядов, стальных бронебойных, одного попадания которого в ДОТ за глаза хватит, и чугунных фугасных в соотношении 1/3. Моряки, поняв, что я целюсь на «Большевик», упёрлись, но Шапошников умудрился вовремя пошутить о «Царь-пушках», обыграв дореволюционное происхождение стволов и это, кажется, решило дело в пользу начала работ. Сталин согласился попробовать в ущерб морским программам вооружений с условием, что если к штурму УРов орудия не успеют, отвечать за это буду я. Материально. Раз такое дело, то и мелочиться не стоит, всё равно, в случае неуспеха, пропадать. Попросил добавить в эту же кучу и все 24 годных ствола 20-калиберных 11-дюймовых пушек образца 1877 года, чтобы, на старости лет, изобразить из них гаубицы, стреляющие снарядами от мортир Шнейдера.

Идя от большого к малому я добрался до стрелкового оружия и добился разрешения вооружить лыжников, которым крайне важно иметь огневое превосходство над противником, новейшими 6,5-миллиметровыми автоматами и ручными пулемётами. В крайнем случае — системой Фёдорова. А в стрелковых взводах ввести должность гранатомётчика, штатно вооружённого обрезом с надетой на ствол мортиркой для отстрела «банок», гранат РГО и их дымовых и зажигательных модификаций, а также кошек-резаков для разминирования полей с взрывателями натяжного типа. В Польше мне по должности приходилось видеть немало испорченных «маузеров» и прочей иностранщины с погнутыми стволами. Их то я и хотел использовать, чтобы предупредить недоразумения с заряжанием боевыми, а не холостыми патронами. В эту же копилку пошли и особые выстрелы для миномётов из уголков с прорезями. Правда предназначались они уже для дистанционного проделывания проходов в проволочных заграждениях.

— Товарищ Ворошилов, товарищ Любимов наметил себе такой фронт работ, что, наверное, придётся оставить его в Ленинграде, — сказал Сталин, когда я окончательно выдохся. — Как вы считаете?

— Пусть остаётся, если командарм Рокоссовский не возражает. С Мерецковым из-за своей недисциплинированности дивинженер Любимов всё равно уже отношения испортил, — развёл руками маршал.

— А вы что скажете, товарищ Рокоссовский?

— Фронтовое управление укомплектовано и у меня уже есть начальник инженерно-технической службы, — явно насторожившись, уклончиво ответил Константин Константинович.

— Товарищу Любимову из Петрозаводска будет трудно контролировать военные приготовления на ленинградских заводах, за которые он уже взял на себя личную ответственность, не зная, что управление Ленинградского военного округа преобразуется в управление Карельского фронта и переезжает. Ставить товарища Любимова в заведомо невыгодные условия будет с нашей стороны нечестно, — как бы рассуждая сам с собой, встав со своего места и пройдясь по кабинету, сказал Сталин. — Пусть остаётся в Ленинграде со своими подчинёнными. А вашу, товарищ Рокоссовский, инженерно-техническую службу, вы уступите товарищу Мерецкову, — вынес он своё окончательное решение.

Командарму ничего не оставалось, кроме как смириться, хотя по моим наблюдениям за ним, он был от такой перспективы не в восторге, хоть и старался этого не показывать. На этом совещание закончилось и Предсовнаркома отпустил всех, кроме меня и Кирова, попросив Рокоссовского задержаться до моего выхода в приёмной. Не зная о чём пойдёт речь, я напрягся. Да, у меня с самого начала были опасения, что наша размолвка с Иосифом Виссарионовичем помешает общему делу, но в ходе совещания, когда любые мои заявления принимались к рассмотрению и вся атмосфера в целом была исключительно, как сказали бы в «эталонном мире», деловой, без эмоций, амбиций и прочих помех, я успокоился. А теперь видно настало время расставлять точки над «зю».

— Товарищ Любимов, тут у нас случилось небольшое недоразумение. Командующий Балтфлотом товарищ Кожанов предложил дать имя десантной операции. Операция «Ла-Манш». Но этого ему показалось мало, поэтому наступления на перешейке и через Карелию он окрестил «Мажино» и «Арденны», пояснив, что точно также, как в обход перешейка, можно обойти и линию Мажино. Правда, показать на карте, как конкретно это сделать, и вообще, найти эти Арденны, не смог. Понятно, он же моряк, — улыбнулся в усы Сталин. — Однако, Генштаб РККА проверил его заявления и дал ответ, что линию Мажино наши танковые войска, окажись они на французской границе, через Арденнские горы, а вовсе не «город Арденны», как полагал товарищ Кожанов, действительно могли бы обойти и нанести удар во фланг и тыл обороняющей её армии. В Маньчжурии наши танки преодолевали и более серьёзные горы. Нам с товарищем Кировым, товарищам в Генштабе, понятно, кто на самом деле из вас двоих выдвинул это предложение насчёт названия операций. Поэтому мы хотели бы услышать ваши пояснения по этому вопросу касательно целей и предполагаемых вами последствий такой явной провокации Антанты.

Ах, вот оно что! Зациклившись на себе, я не смог раскусить Предсовнаркома, который, по-прежнему, подчёркнуто придерживался в нашем общении только практических вопросов.

— Я, товарищи, полагаю, что назвав операции против финнов таким образом, кроме очевидного идеологического прикрытия привлечения в действующую армию любых имеющихся сил, о котором, наверное, уже говорил флагман флота первого ранга Кожанов, мы подтолкнём немцев и Антанту к реальным боевым действиям друг против друга, вместо идущей сейчас «странной войны», которая может, очень некстати, вдруг завершиться. На их месте, стоя перед линией Мажино или Западным валом и не зная как их преодолеть, я бы тоже не спешил на рожон лезть. Тем более, имея опыт позиционных сражений Мировой войны. Так давайте подскажем им, где можно пролезть в обход! Как минимум, это посеет в Антанте сомнения насчёт неуязвимости их положения и заставит укреплять свои силы, а не вооружать поляков и прочих финнов, чем они, кстати, сейчас энергично занимаются. Что касается последствий, то хуже чем сейчас, у нас с Англией уже не будет, а французы полностью подпали под влияние Лондона. Реально Антанта сделать ничего не в силах, пока связана Германией. А мы как раз плеснём керосинчика в костёр.

— Хорошо, товарищ Любимов, ваша позиция по этому вопросу понятна, — спокойно кивнул мне Сталин и отпустил. — Можете идти. На Ленинградском вокзале стоит литерный поезд с фронтовым управлением товарища Рокоссовского. Отправляйтесь с ним и организуйте на месте те мероприятия, что мы здесь наметили.

И всё! Надо ли говорить, что вышел я из кабинета с ощущением полного непонимания, что вокруг меня происходит? Приготовившись «дать бой» и даже начав его, я провалился в пустоту на первом же ударе, а потом и вовсе понял, что против меня никто не дерётся. Наоборот, меня всячески обнадёжили, поддержали, практически во всём, и отправили выполнять. Это было… непривычно. Не надо никого убеждать, доказывать, ломать, хитрить, добиваясь своего. В чём подвох?

— Прибыл в ваше распоряжение, — доложил я ожидавшему меня Рокоссовскому.

— Товарищ дивинженер, обязан предупредить, что сработаемся мы лишь в том случае, если вы будете уважать устав, воинскую дисциплину и субординацию, — сразу же мягко предупредил меня новый командир. — А не прыгать через голову начальника, жалуясь сразу в ЦК. Если у вас возникнут какие-то вопросы — приходите ко мне. Решим. А если это будет выше наших с вами полномочий, я сам буду обращаться в вышестоящие инстанции.


— Так точно, товарищ командарм 2-го ранга! Тем более, что судя по прошедшему совещанию, неразрешимых проблем более не возникнет, — ответил я.

— Надеюсь. Но имейте в виду, товарищ Киров только что обещал мне, что если вы к нему снова придёте, то он первым делом спросит о том, что решил комфронта, — хитро улыбнулся Константин Константинович.

— Вижу, уже вся РККА, даже дальневосточники, знает, что я с Генсеком в обход всех прямых начальников говорил… — вздохнул я с искренним сожалением, понимая, за что меня так невзлюбил Мерецков.

— Да уж, с конспирацией вы прокололись. Надо ж додуматься, лично на квартиру прийти! К вечеру уж весь дом от вахты знал, где и у кого вы были. Не говоря уж о том, что у товарищей Кирова и Мехлиса квартиры на одной площадке. Дураков нет, чтобы не понять, почему уже в понедельник товарищ Киров резко изменил своё мнение в отношении финнов. Впрочем, несмотря на то, что вы наплевали на субординацию, чего я не могу одобрить, всё же должен вас поблагодарить, что меня перебросили на активное направление. Боюсь, если бы у вас не нашлось пороху так поступить, никто бы не стал возражать против весьма и весьма сомнительного плана войны.

— Наш девиз — слабоумие и отвага! — пошутил я самокритично, понимая, как коряво я выполнил свою комбинацию с Миронычем. Да ещё и с Кожановым прокололся. Хотя… Откуда ж мне знать, что тот в европейской географии двоечник? Всё равно, значит, инструктировать надо было подробнее. А то привык в Спецотделе НКВД людьми, порой лучше меня самого разбирающимися в деле, командовать, в мелочи не углубляясь.

— Солдату — смелость, офицеру — храбрость, генералу — мужество, писал в «Науке побеждать» Суворов. А вы, стало быть его труд хотите дополнить, в соответствии с техническим прогрессом? Инженеру — слабоумие и отвага?

— Выходи так, но профессиональной сферы это не касается.

— Значит, в своём поступке не раскаиваетесь?

— Ничуть. Главное — не с голым задом на мороз и финские ДОТы. Раз уж у советских командармов мужества не хватает ЦК партии возражать…

— Я вас предупредил. Надеюсь — сработаемся, — прекратил Рокоссовский нашу с ним шуточную пикировку и дальше разговор пошёл уже о конкретных делах в округе. Командарм выспрашивал меня обо всём моём хозяйстве, в основном о людях, с которыми я, к своему стыду, даже не успел толком познакомиться, за что и получил от нового командующего заслуженное замечание. А ещё Константина Константиновича очень интересовало моё общее впечатление от 19-го СК. Конечно, учений корпуса я не видел толком, как войска действуют не знаю, но командарм спрашивал вовсе не об этом. Порой он вникал в такие подробности, что я только диву давался. Как строем ходят, какие песни поют, есть ли в полках и дивизиях оркестры. Как командиры службу несут, не бывало ли «гвардейских загулов» среди них, всё-таки старая столица со своими традициями и обычаями. Беседуя так, мы добрались до ждавшего только нас эшелона, который был отправлен сразу же, как только мы вошли в вагон. Там Рокоссовский представил меня своему штабу, в первую очередь его начальнику, комкору Колпакчи. Причём, рокировку инженерно-технических отделов со штабом Мерецкова он объяснил очень корректно, сказав, что я лучше знаком с ленинградской промышленностью, с которой инженерно-технической службе придётся взаимодействовать, а дивинженер Сухотин, его «родной», со своим отделом имеет богатый опыт Маньчжурской кампании по организации технического обеспечения в условиях труднодоступной местности, на которой предстоит действовать нашим войскам в Карелии. В общем, сделал всё, чтобы обошлось без обид.





Эпизод 10




Октябрь и первая половина ноября 1939 года слились для меня в одну нескончаемую череду забот. Уже на третий день после прибытия Рокоссовского в Ленинград, Мерецков, сдав дела, убыл со штабом, теперь уже Карельского фронта, в Петрозаводск. Ему не позавидуешь. Хоть и, чисто территориально, район ответственности значительно сократился, но хозяйство росло как на дрожжах и требовало себе прочной опоры, а в Карелии крупных гарнизонов отродясь не было. Чего стоит только постройка в октябрьскую распутицу железки в обход Ладоги с севера, чтобы стягиваемую к границе группировку можно было хотя бы кормить! У нас под Ленинградом легче, но не намного.

По новому плану, объявленному нам сразу после официального преобразования штабов во фронтовые, на Финляндию нацеливались два флота, Северный и Балтийский, плюс выделенная частью из него, частью из Днепровской, Ладожская военная флотилия, главными ударными силами которой стали два новейших монитора типа «Лазо», не попавшие на Дальний Восток из-за потепления советско-японских отношений. На сухом пути, объединяемые штабом Северного направления, которое возглавил маршал Будённый, разворачивались три фронта, два из которых, Ленинградский под командованием Рокоссовского и Карельский под командованием Мерецкова, имели по две армии, а Заполярный, который возглавил Конев, армию и отдельный корпус. Кроме того, в состав сил Северного направления были включена отдельная 1-я Танковая армия Болдина, сформированная из танковых корпусов «первого поколения», с номерами, соответственно, с первого по третий, в то время как 4-й ТК сосредотачивался на иранской границе, а мой родной 5-й и 6-й, оставались в Белоруссии и на Украине. 1-я ТА, имевшая в своём составе почти 2800 танков и САУ, не считая бронеавтомобилей и плавающих гусеничных БТР разведки, назначалась для развития успеха десанта в район финской столицы, который совместно должны были осуществить 1-й ВДК и корпус морской пехоты, имевшие по пять бригад каждый. Чтобы перевезти морем такую прорву техники, ВМФ сосредоточил все наличные десантные средства европейских флотов и провёл мобилизацию морских и речных торговых судов, отчего ко второй половине ноября Нева была буквально забита разнообразными баржами, пароходами и буксирами.

Всего для действий против Финляндии СССР сосредотачивал в первой линии более полутора миллионов бойцов. Это количество лимитировалось наличными запасами зимней экипировки, накопленными к 1938 году из расчёта на армию мирного времени. После начала мобилизации, ещё той, что проводилась против японцев, НКО стало не до полушубков и валенок, гимнастёрками и шинелями развёрнутые силы бы обеспечить. Сейчас же наркомат лёгкой промышленности Исидора Любимова выполнял срочный заказ на ушанки для замены суконных шлемов, рукавицы и ватную одежду. Дошло до того, что «раскулачили» даже НКВД на чёрные «зековские» бушлаты для танкистов, артиллеристов и тыловых служб, для носки под комбезами и шинелями. Однако, первой линией наша группировка не ограничивалась, поскольку в тылах Северного направления по большой дуге Великий Новгород — Архангельск на зимних квартирах в резерве встали ещё шесть отдельных корпусов, которым тёплой одежды не хватило.

На наш, Ленинградский фронт, оперирующий на Карперешейке, первые эшелоны с войсками стали прибывать на четвёртый день после образования фронта. Сперва тыловые и сапёрные подразделения для подготовки пунктов временной дислокации, чтоб не выбрасывать бойцов в лес в осеннее беспогодье, а потом, со второй половины октября, и боевые части. Уступив место 10-й армии, из Прибалтики вернулись 23-й и 27-й стрелковые корпуса, вошедшие, наряду с прикрывавшим развёртывание наших сил 19-м корпусом, в состав 7-й армии. Вдобавок к ней из Белоруссии в распоряжение Рокоссовского прибывала заслуженная 8-я армия, командование над которой принял Потапов. Обеспокоившись судьбой Жукова, о котором почему-то предпочитали не говорить, я окольными путями через особистов выяснил, что это именно ему я отчасти обязан «шмоном» на Белорусском вокзале. Командарм погорел, когда вскрылась отправка в Минск целого вагона со всевозможным хламом, сервизами, коврами, картинами, добытыми в панских усадьбах Польши. О чём он думал, имея всего лишь двухкомнатную квартиру в городе — непонятно. Когда к нему на адрес на армейских грузовиках привезли всё перечисленное, которое, конечно же, просто некуда было пихать, соседи и просто люди, проходившие в это время по улице не могли не удивиться и не просигнализировать «куда следует». Георгия Константиновича не посадили, не выгнали из армии, но понизили в звании и тихо отправили командовать дивизией на афганской границе, поскольку он только что был прославлен, как герой войны, награждён и обласкан. Объявить, что он оказался мародёром — значило нанести непоправимый ущерб положительному образу РККА, да и СССР в целом. В качестве усиления нашему фронту передавались четыре из шести тяжёлых танковых бригад прорыва, шестьсот КВ и львиная доля артиллерии РГК большой мощности, то есть калибром до 203 миллиметров, семьсот двадцать орудий Б-4 и Бр-21 в составе двенадцати бригад по шестьдесят орудий в каждой. Что касается артиллерии РГК особой мощности, то мортирные дивизионы, имевшие 48 Бр-5, 18 280-мм орудий Шнейдера, 24 бывших польских Шкод калибром 220 мм, перебросили к нам до конца октября. А 36 305-мм гаубиц образца 15-го года, после того, как завод «Баррикады» сделал для них новые основания на гусеничном ходу, стали разгружаться только после 15-го ноября. Мы тоже в этом смысле не сидели сложа руки. КБ Кировского завода и завода «Большевик», отбросив на время все прочие проблемы, срочно занялись лафетами для «наследия царизма». Так как времени было в обрез и ошибки абсолютно недопустимы, то на весе систем не экономили, рассчитывая с большим запасом, на материалах тоже, пустив на новые станки заготовленные для намеченных к постройке дизель-электрических ледоколов плиты обшивки до пяти сантиметров толщиной. В результате, общими усилиями, в начале ноября заводы стали сдавать орудия, расчёты для которых формировали за счёт «пассивных стратегических направлений», в основном, КОВО. 280-мм гаубицы боевым весом в 60 тонн, полученные из 20-калиберных 11-дюймовок, разбиравшиеся на походе на две 35-тонные повозки, ствольную и сам лафет, ставили в строй сразу же, так как в октябре с полигонного станка успели одну такую пушку отстрелять на всех углах возвышения вплоть до 60 градусов и составить уточнённые таблицы стрельбы. А две 343-мм, вес которых в боевом положении составил 225 тонн, да ещё две 305-мм 35-калиберные пушки стоявшие в былое время на броненосце «Александр II», которые в торжественной обстановке сдали к 7-му ноября, сразу же отправились на Ржевку для подбора зарядов из советских порохов с повышающими ресурс добавками и уточнения характеристик. 13,5-дюймовка на оптимальном угле возвышения забросила 600-килограммовый, переснаряжённый тротилом чугунный фугас на 28 километров, что было весьма и весьма неплохо. Но важнее то, что огонь можно было вести и под углом до 60 градусов уменьшенными зарядами по-гаубичному, подтаскивая орудия поближе к цели, что благотворно отражалось на точности и экономии боеприпасов. Всего фронт получил 36 11-дюймовок, две 12-ти и две 13,5-дюймовки на гусеничных лафетах однотипной конструкции с использованием элементов ходовой части, траков, катков, ленивцев, тяжёлых танков и карьерных тракторов, которые хоть и проектировались «по типу Б-4», но имели, из-за цапфенной конструкции стволов, горизонтальную наводку в пределах 5–7 градусов в зависимости от калибра, путём смещения по боевой оси, а не поворотом верхнего станка. Таким образом, к двадцатым числам ноября, у нас было 162 орудия особой мощности, да ещё около трёх десятков ГАУ пообещало подбросить в начале декабря из тех, что по нашим чертежам переделывала промышленность Юга из стволов, взятых из Севастополя и прочих старых крепостей. Дело с лафетами наглядно показало разницу между СССР после индустиализации и царской Россией. То, что мы сделали за полтора месяца, в прежние времена могло растянуться на годы. А сейчас, видя как идут дела, я совершенно не волновался по поводу сталинского условия. Даже подгонять никого не пришлось.

Точно так же споро продвигалось бронирование тракторов-путепрокладчиков, и не импровизированное, а вполне себе серийное, из сортов брони толщиной 15–38 миллиметров, предназначенной изначально для артустановок ВМФ и кораблей. Сложности были с более высокотехнологичными механизмами, такими, как бульдозерные отвалы с гидроприводом, навешиваемые на танки. Кировский завод, единственный в регионе и крупнейший в стране производитель подобных механизмов, мог выпускать их десятками, но отнюдь не сотнями и не тысячами, как нам бы того хотелось. В итоге, в лучшем случае, мы могли дать от одного до трёх устройств на танковый батальон, что было, конечно же лучше, чем ничего, но сильно меньше, чем надо. Зато с эрзац-мостоукладчиками дело шло как надо. 132 Т-28, бывшие прежде в танковой бригаде 19-го СК туда больше не вернулись. На заводе имени Ворошилова им всем заменили подвеску на торсионную от КВ, поменяли гусеницы и ведущие колёса, дополнительно экранировали борта в районе ходовой части и приварили спереди и сзади стойки, на которых в походном положении лежали мосты, поставляемые судостроителями. Мостоукладчик лишился способности вести огонь вперёд и назад в секторе 30–15 градусов, но в прочем оставался полноценным танком. Что касается самого моста, то его сделали колейным трёхсекционным из двух концевых частей по 4 метра и основной в восемь метров. В походном положении центральная часть лежала над башней на стойках, сединённых направляющими на высоте, обеспечивающей посадку и высадку экипажа. Концевые части, оборудованные в местах сочленений съёмными дополнительными опорами, свободно свисали спереди и сзади. В таком положении огонь можно было вести только в сторону флангов, да и на местности мехводу надо было быть очень осторожным, чтобы не перевернуть машину с поднятым наверх тяжеленным грузом. Зато для установки не требовалось никаких мехнизмов, кроме обычного фрикционного тормоза. Выбрав место, мехвод освобождал стопоры передних стоек и они просаживались так, что концы моста врезались перед танком в грунт. После этого машина подавалась вперёд, давя на колеи и стаскивая с себя всю мостовую конструкцию. Для страховки на конечном этапе, мост удерживался тросом, намотанным на тормозной барабан на корме машины. Таким образом Т-28 мог установить 16-метровый мост на препятствие, перекрыв, например, 14-метровую речку, или устроив пологий 12-метровый съезд с финского контрэскарпа без выхода наружу экипажа. Правда, чтобы снять его с любой стороны требовалось уже две машины, одна из которых на тросе затаскивала всю конструкцию на другую. Мостоукладчики распределили по шесть в каждый из участвующих в операции СК, а тяжёлые танковые бригады прорыва получили по паре машин каждая.

Во всей этой суете мне приходилось больше заниматься не техникой, а людьми. Ведь эти срочные армейские заказы ломали плановый производственный процесс, не давали выпускать освоенную серийную продукцию, чем, зачастую, лишали рабочих части заработка. Как начальник ИТС Ленфронта, вдобавок неформальный лидер «рабочей оппозиции», я разъезжал по заводам, на митингах призывая людей пожертвовать личным ради страны, приводя в пример Минина, убеждал, что не устранив финскую опасность, каждый ленинградец подвергает себя риску нападения империалистических держав со стороны близкой северной границы. Судя по отчётам областного комитета партии, которые высылались ЧВС Северного направления Жданову и ЧВС Ленфронта Мазепову, моя разъяснительная деятельность была успешной, поскольку недовольных складывающейся ситуацией было мизерное количество и они избегали демонстрировать своё недовольство открыто.

Зато поддержка действий правительства СССР в отношении Финляндии, которое после отклонения ультиматума заявило, что согласиться на него пока ещё не поздно, после чего свело дипломатические контакты к минимуму, была на высоком уровне. НКИД, казалось вовсе не интересовался «финским вопросом», передоверив его полностью НКО. СССР не отвечал на ноты протеста в связи с полётами наших разведчиков над сопредельной территорией, формируя, без особой секретности, фактически демонстративно, три фронта, обосновывая это тем, что на той стороне границы частичная мобилизация была проведена ещё весной, когда на нас напала и Польша, а сейчас, осенью, и вовсе поставлены под ружьё все, кто может его в руках удержать. Причём, страна Суоми открыла двери всевозможным добровольцам, в основном шведам, которые открыто формировали свой отдельный корпус. Равно как и вооружалась, закупая в счёт предоставленных США и странами Антанты кредитов, артиллерию, танки и боевые самолёты. Терять нам было уже нечего, отношения с «атлантистами» были испорчены ещё в начале Польской войны, Штаты даже объявили нам тогда «моральное эмбарго», что ещё больше сблизило нас с японцами. А Германия демонстрировала нейтралитет, занятая собственными крупными проблемами.

В середине октября, видимо, убедившись, что я достаточно «увяз» в делах по подготовке к войне, меня вызвал на личную политбеседу член Военного совета Северного направления Жданов, сохранивший за собой пост председателя Леноблисполкома. Речь на политинформации зашла о делах внутри страны, по большей части, о «Польском вопросе», о котором я, как и большинство рядовых коммунистов СССР, имел весьма смутное представление, опирающееся на газетные баталии сразу пяти компартий. После разгрома панской Польши на её территории вышли из подполья сразу три партии, собственно КПП, западнобелорусская КПЗБ и западноукраинская КПЗУ. Кроме них, уже на нашей довоенной территории, уже существовали КП(б)У и КП(б)Б. И все они не могли сойтись во взглядах на будущее устройство бывших польских территорий и собственные перспективы. Во-первых, КПП боролась за то, чтобы присоединить к себе КПЗБ и КПЗУ, мотивируя это тем, что на будущих выборах, если они будут проводиться сразу на всей освобождённой от буржуев территории, объединённая компартия получит абсолютное большинство просто по национальному признаку, так как бывшие угнетённые народы «за русских». Это был аргумент, но не железный, так как СССР принял ряд мер, чтобы на выборах так или иначе победили коммунисты. В первую очередь, он придержал два миллиона пленных, заявив, что они отправятся домой не раньше, чем возместят весь ущерб от войны, а переговоры о досрочном освобождении мы готовы вести только с коммунистическим правительством. Так, мы исключили из процесса голосования настроенных против нас вояк и даже создали предпосылки для поддержки нас их родственниками. И это работало. Программа по обмену населением между бывшими польскими территориями на советско-германской границе ещё действовала. Поток родственников тех, кто попал к нам в плен, не иссякал. В то же время, буржуазия, духовенство, все, кто были нежелательны в коммунистической Польше, разными путями выдавливались, но в основном, уезжали добровольно на запад. Опасения КПП на этом фоне выглядели преувеличенными. В свою очередь, КПЗБ и КПЗУ, натерпевшись, не хотели ничего общего иметь с поляками, даже коммунистами. У них было своё видение будущего. КПЗУ ставило своей целью слияние с КП(б)У, чтобы таким путём втащить Западную Украину в СССР, минуя стадию «особой республики», путём присоединения «районов» сразу к УССР. КП(б)У это стремление разделяла и полностью поддерживала. Но, вот беда, такая позиция шла в разрез с конституцией 1936 года. Севернее, в Белоруссии, кипели свои страсти. Перед БССР отчётливо стала перспектива, подобно казахам, которые побыли в ранге союзной республики чуть больше года, превратиться, согласно той же конституции, в автономную республику. Перспектива, после отставки правительств в Литве и Латвии, победы там коммунистов на выборах и вступление прибалтийских стран в Союз в ранге Особых республик, вкупе с такими же процессами в Западной Белоруссии, лишало БССР внешних границ, а морских, она не имела. Поэтому верхушка КП(б)Б всем силами стремилась подмять под себя КПЗБ, чтобы не допустить сокращения партаппарата в Минске. Ну и что, что две Белоруссии, Советская и Западная, пусть на две республики, автономную и особую, будет одна компартия со всеми тёплыми местами в ней! КПЗБ же сопротивлялась, не желая терять самостоятельность. Вся эта подковёрная возня на важнейшем Западном направлении отнимала всё внимание ЦК ВКП(б) и мне стало, отчасти, понятно поверхностное отношение там к финскому вопросу. Товарищам в ЦК было попросту не до него!

В ходе этой беседы, хотя Жданов и произносил нечто иное, ко мне пришло понимание. Меня выдернули из Белоруссии и отправили на Север вовсе не за мои подвиги! Это было сделано только для того, чтобы я, как лидер «рабочей оппозиции», от которого можно ждать любых непредсказуемых вывертов, не вносил хаос в и так непростую ситуацию. Но, поскольку здесь я тоже умудрился устроить бучу, Сталин просто загрузил меня выше крыши делом, предоставив свободу совершать «по моему». Вот почему на совещании в Москве смотрели сквозь пальцы, когда я без зазрения совести лез на чужую поляну! Воюй, товарищ Любимов, как хочешь, только нам не мешай! А то, что мы что-то в финском вопросе в самом начале упустили — извини. В конце концов, тебе же дали по первому требованию свободу повернуть дело так, как ты считаешь нужным. Вот и занимайся. Направили энергию, так сказать, в позитивное русло.





Эпизод 11




Двадцатого ноября дневная температура впервые упала ниже ноля, землю подморозило, а небо расчистилось от надоевших дождливых туч. С этого момента отсчёт до начала боевых действий на Северном направлении пошёл на часы и отмашку на них давал нам не Главком, а её величество Погода. В тот же вечер Балтфлот в составе трёх линкоров, флагманского «Кадиса», «Марата» и «Октябрьской революции», семи крейсеров, «Киров» и «Максим Горький» проектов 26 и 26-бис, «Червона Украина» и «Красный Крым», «Малага» и «Пальма-де-Майорка», бывших «Альфонсо» и «Сервантес», переименованных в честь баз Советского Республиканского флота, «Долорес Ибаррури», бывшего «Мендес Нуньес», пяти дивизионов эсминцев и множества более мелких кораблей и катеров, вышел в море, сопровождая погруженную на БДБ первую волну десанта.

Как и прежде, когда Балтфлот выходил из базы в полном составе для отработки действий в походном строю, пока ещё вероятный противник отреагировал стандартно — привёл свои силы в полную боевую готовность и вывел личный состав из казарм на позиции. Четыре раза тревога оказывалась ложной и после возвращения кораблей отменялась, но сейчас началась настоящая война, причём, даже раньше, чем ожидали. В три часа ночи, когда до рассвета было ещё очень далеко, «пернатый дивизион», сторжевики-пятисоттонники названные именами птиц, утопили с помощью РБУ «Гирлянда» неизвестную подлодку, попытавшуюся приблизиться к конвою. С учётом того, что флоты Эстонии и Латвии были полностью под нашим контролем и отстаивались в базах, субмарина могла быть только финской и, с гораздо меньшей вероятностью, шведской. Впрочем, из подводного положения подать сигнал о нападении на неё, она всё равно не могла.

Примерно в это же время выброшенные вперёд торпедные катера спустили на воду надувные моторные лодки и четыре роты боевых пловцов, сформированные в ВМФ СССР после трагедии с крейсером «Красный Кавказ», устремились к своим целям. Да, наши «люди-лягушки» готовились как контрдиверсанты, но сейчас им предстояло выступать в прямо противоположной ипостаси. Береговая оборона финнов была построена в расчёте на противодействие кораблям и десантным судам, но никак не тем, кто загодя затопив лодки, добирается до берега в ледяной воде вплавь. По морю шарили прожектора, туда же были устремлены взоры часовых, дежурных пулемётных расчётов, наблюдателей в ДОТах противодесантной обороны, а тем временем из волн на берег со стороны материка тихо выходили «тридцать три богатыря». Роты Балтийского и Северного флотов высаживались на острова Мякилотто и Изосаари, где были расположены башенные батареи 12-ти дюймовых орудий и с первыми лучами солнца, где пройдя незамеченными, где ликвидировав помехи из бесшумного оружия, подорвали стволы специально сконструированными для этой цели кольцевыми кумулятивными зарядами. Это послужило общим сигналом для штурма батарей 10-ти и 6-ти дюймовок, установленных в орудийных двориках. Их нельзя было заранее подготовить к взрыву из-за находившихся тут же расчётов, но сути дела это не меняло. Подобравшиеся с тыла на бросок гранаты штурмовые группы сделали своё дело практически моментально, после чего, заблокировав выходы с нижних уровней, вступили в бой с пехотным прикрытием, перемещаясь по островам и уничтожая по пути командные пункты и зенитные позиции. Сопротивление с самого начала было малоосмысленным, поскольку силы штурмующей и обороняющейся пехоты были примерно сопоставимыми, но последние, не понимая обстановки, бросали в бой, снимая с берегового фронта, ДОТы которого всё равно имели лишь ориентированные на атаку с моря, а не с тыла амбразуры, отдельные взводы, вооружённые только винтовками Мосина. Диверсанты, имевшие поголовно ППШ, хороший запас гранат и подрывных зарядов, разделывались с ними и расчётами зенитных орудий походя, уничтожая по очереди, пока не взяли острова полностью под свой контроль. Подобным же образом действовали черноморцы и тихоокеанцы, разбившиеся повзводно и атаковавшие прочие изолированные гарнизоны небольших островов на подходе к Хельсинки. В результате их действий уже в первый час войны основные огневые средства, восемь 12-ти дюймовых и шестнадцать 10-ти дюймовых пушек были выведены из строя и в береговой обороне финской столицы пробита зияющая брешь в которую нацелился подходящий с юго-востока десантный флот.

Небо, между тем, загудело от множества советских самолётов. Здесь, на микроскопическом пятачке, Кузнецов задействовал всю ударную, большую часть истребительной и половину разведывательной авиации советского ВМФ, стянув силы со всех четырёх флотов. На первом этапе главной точкой приложения усилий стал Свеаборг, подвергнутый массированной бомбардировке, загнавшей гарнизон в бомбоубежища. Зенитные батареи крепости, близлежащих островов и самой финской столицы, намеренно спровоцированные и обнаружившие себя, советские пикировщики уничтожали в первую очередь. Собственно, именно эти цели были в этот момент приоритетными, поскольку батальон 1-й ВДБр уже находился на подлёте. Это тоже был сюрприз для обороняющихся. Единственный, всё ещё числящийся экспериментальным, полк, оснащённый камовскими вертушками, высадил десантников прямо внутрь цитадели и бастионов старой крепости, штурм которой с берега мог стоить морпехам большой крови. В результате, уничтожив наблюдателей и дежурные средства, ВДВ-шники легко заблокировали гарнизон в убежищах и финнам, в конечном итоге, не оставалось никаких перспектив, кроме сдачи в плен.

Это была единственная услуга, оказанная армией морякам, во всём остальном они справлялись самостоятельно. Противник, имея после разгрома береговой лишь полевую артиллерию и миномёты, всё ещё мог оказывать действенное сопротивление. Его общие силы в районе Хельсинки насчитывали две пехотные дивизии, пусть и не самого лучшего состава и вооружённые по остаточному принципу, поскольку лучшие части были стянуты на Карперешеек. Однако, советская морская пехота действовала стремительно. Мелкосидящие БДБ, вооружённые десятками направляющих тяжёлых РС, несущих 100-килограммовые боеголовки, подойдя прямо по минным полям на две — две с половиной мили, вычистили берег в намеченных местах высадки от заграждений и, во многом, от защитников, после чего туда стремительно вылетели полсотни СВП, не только военных, но и мобилизованных гражданских, стянутых из тундровых районов СССР. Ковры-самолёты Левкова, фактически паромы, не имевшие закрытых трюмов, стартовали с эстонского и берега и пересекли Финский залив со скоростью свыше 50 узлов. Каждый из них нёс на себе не меньше взвода, а одна треть — усиленную роту морпехов или один танк, два новейших, грузоподъёмностью 28 тонн, высадили по одному огнемётному Т-126.

Бой у уреза воды на побережье западнее и восточнее города был финнами проигран. Чуть менее удачно для советских моряков прошёл штурм и высадка непосредственно в торговом порту. Для этой операции были привлечены один из дивизионов БКА Днепровской флотилии, уже взаимодействовавший с морпехами в Польской кампании. Бронекатера «лёгкого типа», вооружённые одной «стандартной» танковой башней и двумя башнями с ККП Дегтярёва, ворвались в акваторию порта, чтобы подавить огневые точки и расчистить путь МО-шкам с группами разведчиков для захвата причалов. Зенитки, как среднекалиберные, так и автоматические, были к этому времени в большинстве своём выбиты, пулемёты пехоты опасности не представляли, наоборот, являлись «законной добычей», а вот сторожевые катера в порту, прятавшиеся от авиаударов вблизи пароходов нейтральных стран, представляли реальную опасность и были серьёзным противником. Эти небольшие 30-тонные деревянные кораблики несли два-три 20-миллиметровых зенитных автомата, шустро маневрировали и вполне могли концентрированным огнём изрешетить отдельный БКА. Тут уж всё решали мастерство, умение предугадать маневры и засады противника, навыки ориентирования в незнакомой обстановке. За финнов было ещё и знание местности. Вряд ли можно сказать, что удача здесь сопутствовала нашим катерникам, большая часть БКА которых получила тяжёлые повреждения, но победу, утопив канлодку, бывший царский минный крейсер, четыре сторожевых и все семь торпедных катеров флота противника, они всё-таки себе вырвали, когда эшелон десанта уже входил в порт. МО-шкам разведчиков пришлось давить и разгонять высыпавшую на причалы финскую пехоту самостоятельно, что тоже привело к потерям как среди десантников, так и среди экипажей катеров. Тем не менее и здесь плацдарм был захвачен.

В общем сражении возникла короткая передышка. Советские десантные боты и БДБ первого эшелона, несущие только усиленную полковыми, противотанковыми пушками и миномётами пехоту, вслед за ракетными баржами подходили к берегу, чтобы закрепить и развить успех передовых отрядов. Две бригады КМП нацелились западнее, две восточнее города, а Потийская, помнившая Кадис, двинулась прямо в порт. Баржи с танками и самоходками, осадка которых достигала по корме превосходила один метр, держались в арьегарде, поскольку вероятность их подрыва на полях мин типа «Р» была довольно велика и без острой необходимости рисковать не следовало. Лучше чуть-чуть подождать, пока тральщики сделают своё дело.

Высшее финское сухопутное командование в этот момент в полной мере продемонстрировало свои недостатки. Не приходилось ещё финнам воевать в составе дивизий, корпусов и армий, опыта взять было неоткуда. Да, положение обороняющихся сейчас было исключительно тяжёлым, береговой фронт прорван, авиация ходит по головам, а в тылу, перехватывая все пути к столице, высаживается целый воздушно-десантный корпус. Но они ещё могли, оставив в самом Хельсинки сильный гарнизон, отойти от береговой черты, чтобы сконцентрировать свои силы и, пережив короткий ноябрьский день, под покровом темноты попытаться контратаковать одним мощным кулаком и вернуть свои позиции. Увы, это требовало военачальников и войск совершенно иного уровня подготовки. На деле же противодействие вылилось в реагирование на угрозы высылкой небольших подразделений, силой до батальона, для контратак. Если против десантников, высаживавшихся с помощью планеров-автожиров, кое-где это могло сработать в самый первый момент, то против морпехов, опирающихся на мощную артиллерийскую и авиаподдержку флота, было просто бесполезно. Впрочем, когда финны добрались пешком, да стараясь не поставляться нашим лётчикам, до частей советских ВДБр, те уже, в основном, успели организоваться после высадки и встретили контратаки как надо — огнём. А потом и сами перешли в наступление. На этом фоне финские ВМС показали себя много лучше, продемонстрировав стратегическое мышление. Много ли припасов может взять с собой десант на боты и баржи? На один-два дня боёв и только. Чтобы снабжать войска на вражеском берегу нужен действующий порт. Два финских ББО, «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен», прятавшиеся в шхерах западнее полуострова Поркалла-удд и до сих пор ничем не обнаружившие себя, вместо того, чтобы обстреливать плацдармы или эшелоны десантных судов, с максимальной дистанции открыли огонь главным калибром по собственным портовым сооружениям. Благо цель была неподвижной и никуда не могла убежать. За двадцать с небольшим минут, что потребовались советским пикировщикам, чтобы разделаться с ними, броненосцы успели, развив максимальную скорострельность, выпустить из своих восьми 254-мм орудий полтысячи 255-килограммовых снарядов, причинив просто чудовищные разрушения. Не говоря уж об ущербе от прямых попаданий, в порту стояло и разгружалось два десятка транспортов, собственных и нейтральных, шведских, датских, норвежских, которые из-за особенностей финской торговли в последний период, в большинстве своём были загружены оружием, боеприпасами, артиллерией и самолётами, прочей военной техникой, топливом и взрывчаткой. Такое же содержимое можно было найти и на портовых складах. Даже то, что счастливо избежало гостинцев от «богатырей» эпоса Калевала, не могло уцелеть из-за многочисленных вторичных взрывов и пожаров. Полыхала вся акватория торгового порта, из-за разлившейся по ней горящей нефти из танкеров. Досталось и прочим причалам, пригодным для разгрузки транспортов в районе финской столицы. Это было для нас неприятно, хотя, конечно, даже полутысячи снарядов мало, чтобы полностью сделать невозможной разгрузку транспортов в районе финской столицы, тем не менее, пропускная способность портовых сооружений была значительно снижена.

Часть сил Потийской бригады вынуждена была на ходу перестраиваться, выходя вместо разрушенного торгового порта к иным пунктам высадки, тем не менее, ближе к обеду советская морская пехота уже штурмовала непосредственно городские кварталы, начала наступление на суше, зажимая финскую столицу в клещи, а с моря, по протраленным фарватерам, подошли БДБ с танковыми батальонами и самоходными артдивизионами и начали высадку. Вместе с ними ближе к берегу выдвинулись главные силы флота, крейсера, эсминцы. Они, как в былую «допаровую» эпоху, завезя на катерах вспомогательные якоря и встав на шпринг, с места стали оказывать могучую артиллерийскую поддежку наступавшим морпехам, пользуясь целеуказанием передовых корректировочных постов, действующих непосредственно в боевых порядках. Противник же опереться на свою артиллерию уже не мог, поскольку всё, что открывало огонь и обнаруживало себя, немедленно уничтожалось бомбардировщиками. Советские морские лётчики висели в небе, непрерывно сменяя друг друга, ни на минуту не оставляя без внимания то, что происходит на земле. Специально выделенные разведчики, в случае нужды вызывали из районов ожидания ударные самолёты или истребители, которые, ближе ко второй половине дня, тоже являлись к Хельсинки с бомбами, поскольку сопротивление противника в воздухе практически отсутствовало. Пилоты страны Суоми явились на битву лишь один раз в количестве полутора десятков французских MS-406, когда наши ТБ-3 высаживали воздушно-десантный корпус, но, оценив свои шансы против прикрытия, так и не вступили в бой, уйдя на северо-запад. Наши, связанные задачей сопровождения, проявили похвальную дисциплину и не стали преследовать.