Перекрёстки (СИ)

Герман совершенно не скрываясь лапал Гаврюшу, мял задницу, лил какой-то бред ему в уши… Потащил в кусты. Но, во-первых, там было очень сыро и неудобно — хвоя и трава противно отвлекали от удовольствия. Во-вторых, их вспугнули — Гаврюшины однокурсники решили покурить траву в траве. Герман потащил податливого мальчика в барак, но не в общие же комнаты. К Жоржику! Там письменный стол, капуста, тепло и сухо, даже защёлка на двери есть. Длинноносый аспирант дрых в той же позе, в которой его оставили часа четыре назад. Болезный студент со второго этажа скинул с себя одеяло на пол, а сам лежал на животе, уткнувшись в подушку. Ещё подумалось: «Как он дышит? И дышит ли?»
Но анализировать Гаврюша не дал. Заткнул его рот (да и разум тоже) поцелуем, мучил губы, вытягивал страсть. Хотя при чём тут поцелуи? Герман любил без прелюдий: сначала до твёрдости во рту любовника, потом нагнуть и разрядиться до остатка. Его бесили все эти нежности поцелуйные, порнографические игры с сосками, щекотка языком, покусывание кожи на животе, абсолютно бессмысленные засосы на шее. Не возбуждало. Если партнёр — субтильный котик, то тогда будоражит только власть в руках, чужая горячая кожа на ладонях, мягкость ягодиц и жалостливое удовлетворённое скуление пассива. Если партнёр — зверь посильнее и похаризматичнее, да ещё и такой же универсал, как и он сам, то хотелось жёсткости, хищного рычания, укусов, желательно на спине, хотелось побороться за верхнюю позицию и иногда искромётно проиграть. Но второй вариант — скорее, мечты. Пока он не встречал посильнее.
Пока послушный Гаврюша умело причмокивал в паху, Герман осознал, что рассматривает полуголого студента, и даже подумал, что это белое тело возбуждает больше, чем горячий рот эльфа. Почему-то казалось, что больной был бы тем самым вариантом номер два. Он притягивал именно тем, что это тело не получить, этого рта не ощутить и этот вариант не проверить. Только в фантазиях. Герман и погрузился в фантазии: не Гаврюшу трахал, а этого парня с красивыми руками. И даже казалось, что парень вдруг повернулся, приподнялся, смотрит… отзывается, меняется с Гаврюшей местами. Изгибается в позвоночнике, скалится от боли, матерится сквозь зубы. От этого оргазм получился затяжным и сладким. Но фантазии остались фантазиями. На столе расслабленно лежал эльф, а болезный студент вообще повернулся спиной и обхватил себя руками. Показалось, что его трясёт…
Герман чмокнул своего партнёра в шейку, обтёр член вафельным полотенцем, очевидно Жоржиковым (вот будет тому сюрприз), натянул штаны, заправился. Поднял с пола одеяло. Пощупал студента, так и есть: он горит — видимо, опять поднимается температура. Не сдержался — провёл по бедру, по спине, запустил пальцы в волосы. Надо кого-нибудь позвать? Девчонок? Они знают, как помочь при лихорадке… Накрыл больного одеялом.
— Это Сашка, — прошептал разморённый Гаврил, продолжая голым возлегать на столе среди капусты и пустых стаканов. Может, он какое-то другое имя назвал, но что-то простое: Саша, Лёша, Андрюша, Серёжа… — У него, походу, воспаление лёгких. Его увезут завтра… Сегодня, вернее. Давай ещё разочек?
— Он горячущий, ему бы помочь… — Герман игнорировал секс-призыв.
— Чем помочь-то? У нас только йод, левомицетин от дизентерии и но-шпа. Даже «Клюковки» нет, чтоб обтереть его… Выжрали.
В этом месте, как бы подтверждая слова Гаврюши, прогудел Жоржик с нижнего плацкартного места. Эльф подпрыгнул со стола и стал судорожно одеваться, видимо осознав, что аспирант у них что-то преподавать будет… Мало ли. Вдруг аукнется. Посвящение завершилось теперь окончательно.
Уже через три часа журфаковцы растолкали своего шофёра и погнали в свою деревню, к своему картофелю. Только когда Герман снял толстовку, собираясь нырнуть на свои нары и поспать, он обнаружил, что смешная ручка-кролик с надписью «Элке с любовью!» так и висит на его шее. И хотя ручка принадлежала явно какой-то Элке, а не Жоржику, не Гаврюше и не студенту Сашке-Лёшке-Андрюшке, Герман ассоциировал кролика с той белой спиной и чёрными трусами, которые заводили его больше, чем похотливый Гаврюша.
А потом так случилось, что свой первый репортаж он написал этим кроликом. Так произошло, что блестящий курсовой проект, благодаря которому он оказался на радио, он тоже писал этой ручкой… И много других удачных текстов и записок. Герман ручку называл Элкой и считал её своей удачей, своим талисманом. Даже серьёзные контракты ею визировал, а не позолоченным «Паркером», что для понта красовался на рабочем столе. Такой вот кролик Элка.
Герман, рассматривающий серьёзную мордочку кролика, вдруг подумал, что слишком часто он стал ворошить прошлое. Да ещё и с неприятным чувством то ли вины, то ли какого-то упущения, потерянного шанса. Не иначе возраст. Глядишь, он так и итоги начнёт подводить…
От таких дум его спасла Мари — чернокожая уроженка Архангельска, дитя института Патриса Лумумбы. Она принесла на подпись кучу приказов и пару договоров. Всё подписал, не читая, кроме договора по рекламе с популярной сетью фаст-фуда… Вызвал Люсю, чтобы задать пару вопросов о цене этого контракта. Позвонил по просьбе Мари и, соответственно, редактора Кравченко известному композитору, который ждал, что для интервью его пригласит сам директор, а не «шестёрки»-репортёры… Отчехвостив провинившихся вчера ведущих, Герман занялся вечерним эфиром. Элка не подвела и в этот раз: он придумал, как ему казалось, новые темы для интерактива, подыскал «гарики» для подводок к политическим новостям, просмотрел готовый плей-лист для «Тяжёлого понедельника», вычеркнул, вписал, побеседовал со своим репортёром Серёгой, надиктовал ему новые вопросы для интервью… В общем, работа закипела и воспоминания растворились в ритме будней.
В обеденный перерыв у Германа деловая встреча, не сулившая никаких выгод — только головную боль. В мэрии собирали независимые и зависимые СМИ для нудного впаривания им очевидных глупостей и лукавых призывов освещать предстоящие выборы честно, но не слишком. Казацкий давно смирился с этой частью его нынешнего статуса — никуда не денешься от этих политических реверансов и имитации бурной деятельности. Настойчивые пожелания власти он выполнял процентов на двадцать, но умело обходил недовольства, пользуясь непрофессионализмом политиков, словесной журналистской акробатикой, обаятельно самоуверенной улыбкой.
Отправляясь в мэрию, он зашёл за Кравченко в редакторскую. Послушал эфир — не трещит, звук вроде хороший… В коридоре почуял запах горелой резины. Запах доносился из аппаратной. Герман заглянул в открытое помещение.
На полу спиной к выходу сидел мужчина. На голове тёмная трикотажная шапочка-чулок, или как её ещё называют — «гондонка». Из-под футболки на шею вьётся рисунок тату, подробности не разглядеть. Мужчина паял, отсюда и запах.
— Эй! — позвал Герман.
Мужчина не реагировал. Казацкий понял, что тот в наушниках — видимо, слушает музыку. Решил не отвлекать. Понятно же, что это тот самый новый сменный техник, который потребовал заменить буквально всё. Зовут Александр. Наверняка он сегодня подмахнул приказ о его зачислении в штат, надо было хоть фамилию посмотреть…
Герман, пользуясь незамеченностью, рассматривал спину Александра. Широкая, настоящая, крепкая. Вдоль позвоночника мокрое пятно пота, как рисунок Роршаха — в аппаратной очень душно. И руки у техника красивые, хотя видна полностью только одна — рельеф, выпуклая вена от локтевого сгиба, пальцы длинные, на одном из них обручальное кольцо. На запястье что-то типа широкой резинки, к которой прилажена маленькая отвёртка, щипцы, что-то ещё… Очевидно, этот Александр всё-таки мастер.
«В субботу пойду в бордель, выцеплю там Дитмара, попробую ещё раз, — вдруг подумал Герман, любуясь мужской спиной и шеей. — А в аппаратную не надо бы заходить. Соблазнять натуралов в собственной конторе — моветон даже для меня». Дитмар — явно актив, был самым брутальным и маскулинным среди проституток-любителей «Аль Перчино», обычно Герман ему только улыбался. Связь была лишь однажды. Давно. Новый год, маски, алкоголь, похуизм, светло-каштановые глаза…