Перекрёстки (СИ)

— Герман, я готов! — крикнули со стороны лестницы. Это Кравченко ждал его, чтобы ехать в мэрию.
— В путь! — Казацкий решительно направился навстречу редактору, так и не познакомившись с новым техником. Он залез в карман пиджака за телефоном и нащупал пластиковую ручку с кроличьей головкой. Чёрт, забыл убрать в стол…
Интересно, кто такая Элка?
========== ГЛАВА 4 ==========
Саня раньше не слушал радио «Перекрёсток» — знал, что на нём много болтовни, привык к чисто музыкальному формату. Но сегодня с утра до вечера сидел на их волне. Его ухо, как шумоуловитель, вслушивалось в качество низов, считывало любой сип и треск, определяло скачки громкости. Слушал и фирменный «Тяжёлый понедельник». Не ожидал. Что даже несколько раз хмыкнет над тонким юмором, который явно направлен был против официоза «ура-политики». Что голос у его нынешнего директора приятный, бархатный, лексика лёгкая и демократичная для такого сноба на «мазератти». Что музыка покатила в жилу. Что захотелось дослушать. Хотя качество звука таки Саню не устроило. Надо менять их архаичные передатчики. Дело в них: звук песочат, низы не берут.
Домой не торопился. Знал, что у Витальки сегодня какой-то съём намечался, мешать не хотелось. Особенно после того раза. Саня припёрся в самый разгар ужина при снулой розочке в бутылке, подкат уже практически случился, голос Горохова стал елейный, масляный, лицо такое умное и серьёзное… А тут дружок… Всего лишь хотел из холодильника пиво и колбасу взять, чтобы мирно в своей комнате переварить день и пищу. Но на дамочку статный друг ухажёра произвёл сильное впечатление, и всё здание соблазна, ювелирно выстраиваемое Виталькой, рухнуло в одночасье. «А оставайтесь с нами! Виталя, достань ещё бокальчик! Какая у вас родинка выразительная… Нет-нет, мы не хотим, чтобы вы уходили! Нисколечко не мешаете! Скажи, Виталя, скажи, чтобы остался!..» В общем, уже скоро подвыпивший и оскорблённый Виталя сказал в сердцах:
— Марина! Да он голубой! Просто пидор! Ему колбаса гора-а-аздо интереснее, чем ты!
Горохов, конечно, получил в челюсть за несанкционированное разоблачение. Марина пронзительно завизжала, потом расстроенно зарыдала — рыбка сорвалась с крючка. Даже не дала себя проводить. Саня с Виталей примирились этим же вечером, допили заготовленный напиток соблазнения, но впредь друг предупреждал о приходе женщин, опасаясь, что вновь избранница поведётся на жёлтые глаза, сильные руки и татуировку на шее.
Виталя и сам не сразу принял каминг-аут однокурсника. Когда пригласил его снимать жильё вместе, всё сокрушался, что такая красивая пара, как Сашка с Ксюхой, разбежалась, что детей не наплодили, что разошлись нецивилизованно. Сокрушался месяца три. Пока эта самая Ксюха не повстречалась ему в супермаркете.
Горохов вернулся из магазина с бутылкой водки, забыв купить всё остальное.
— Это правда? — спросил он, ввалившись в Санину комнатёнку, открывая водку и тут же хлебая.
— Что?
— Что мне Ксюха сказала. Про тебя и про этого араба, мать вашу!
— Хм… Правда.
— Ёбана дивизия! — И к водке, как конь на водопое. — Это ж пидорасня! Как так? Если лучший друг пидорас, то я-то кто?
— Я съеду завтра. Чтоб ты так не переживал.
— Да ебись всё конём! — подытожил разговор Виталя и хлопнул дверью.
На следующий день после работы Сашка стал собирать вещички, как и обещал. Но Горохов прервал это мероприятие. Пришёл в комнату с табуреткой, уселся, на соседа не смотрит:
— Рассказывай.
— Что тебе рассказывать?
— Как так произошло? Ты же нормальный был мужик!
— Ненормальный, Виталь. Всегда был ненормальный. Ни в школе, ни в институте не тянуло меня к девчонкам.
— А Ксюха? С ней-то еблись? Или только тёрлись?
— Ксюша, ты же сам помнишь, взяла нашу судьбу в свои руки. С первого курса меня опекала. Мне казалось, что вроде у нас любовь. Да и правильно всё должно было быть. Пришло время жениться — женился. Конечно, я виноват перед ней. Нужно было сказать всё «до».
— Бля! Так ты до свадьбы уже с кем-то э-е-э… ну… поебень эта?
— Нет. Но я ведь знаю себя… — Саня вспомнил ту картинку в болезненном бреду, на картошке, когда на столе какой-то красавец с ирокезом на башке трахал нежного Гаврюшу, но смотрел на него, и лицо такое знакомое… Этот полуобморочный эпизод спасал его всякий раз, когда требовалось доставить Ксюхе удовольствие. Он представлял себя то Гаврюшей, то этим парнем с ирокезом.
— Всё равно! Раз можешь с бабами, то какого хуя выдал себя? Сидел бы ровно. Чо уж? Удержаться не смог?
— А я и сидел ровно пять лет. Ты на одной дрочке пять лет сможешь?
— Ну-у-у…
— Вот и я не смог. Да и Ксюха не могла, ей хотелось секса и детей. А мне не хотелось этого — с ней… Одно мучение. Мы бы всё равно разошлись, даже без Самира.
— Грёбаный араб!
— Ладно. Я сейчас свалю.
— Куда ты свалишь? К арабу этому ебучему? Или в машине жить опять? Не надо никуда валить. — И через паузу: — А у тебя на всех мужиков встаёт? Или только выборочно?
— А у тебя на всех баб?
— Ну так-то да… Далеко не на всех, — вздохнул Горохов о чём-то о своём. Так Саня и остался в квартире. Разговоры, а тем более недоразумения на этой основе случались очень редко. Да и Элли повода не давал, даже вон… баб мог запросто увести, а сидел на работе, пережидал Виталькины бенефисы.
Саня переделал уже всё, что запланировал. Помощь некоего Димки, рукастого парня из айтишников, пока не понадобилась. На радио «Перекрёсток» давно звучал музыкальный релакс, звук шёл сносный, и Саня пошёл покурить. Ускорился, как только понял, что главный направился на выход. Узнал его по голосу:
— Мари, завтра буду только к двум. Перенеси оперативку по рекламе. Ты с детсадом определилась? Помощь нужна? — Заботливый шеф спускался с третьего этажа. Саня подумал, что пока, в общем-то, не видел легендарного тяжёлого характера. Юркнул в пустую курилку. Господин Казацкий прошёл вниз.
Элли затянулся впервые за день. Показалось, что страшно устал: в позе «зю» паял, перебирал, чистил и ещё работы море. Часок постоит, потом медленно до магазина, там походит, полупает глазами. Глядишь, и будет часов десять, тогда можно и домой — к этому времени дамы либо уже сдавались, либо набирались. Саня опёрся на широкий, фигурно прожжённый подоконник, на котором чопорно блестела хрустальная пепельница — артефакт эпохи застоя, не иначе. Выглянул в окошко, что выходило на центральный вход. Так и есть: синяя «мазератти» нагло занимала место на половинке пешеходного тротуара. Из парадного выбежал шеф. Сегодня в чёрном костюме. Он уже почти сел в авто, как вдруг что-то его отвлекло. Казацкий торопливо двинулся в сторону, протягивая руку, видимо, кому-то навстречу. Выражения лица шефа не разглядеть, только тёмная макушка.
Саня вытянулся, скосил глаза, чтобы увидеть, кого встретил директор. И тут же отпрянул от грязного оконного стекла. Его он узнал бы с любого ракурса! Несмотря на прохладу и ветер, он в чёрной майке, обе руки густо татуированы до самых пальцев ориентальной вязью, на запястьях цепочки, браслеты, ремешки, угольно-чёрные короткие волосы, неистребимая щетина, извечно в штанах цвета хаки на кривоватых ногах… А сейчас тонкие усики, которые делали его ещё восточнее, ещё лукавее и опаснее. Самир. Стоит вспомнить о дьяволе, как он появляется.
Господин Казацкий похлопал Самира по плечу, что-то ему экспрессивно сказал, руку с плеча не убирал. Самир отвечал, кивал, показывал куда-то в сторону стоянки, улыбался, хмурился. Саня с удивлением следил за разговором этих двух — получалось, что они знакомы, причём близко. Самир бы никому не позволил так поглаживать себя, не разрешил бы схватиться за запястье и даже слегка толкнуть на себя… Араб задрал голову, рассматривая фасад их центра, — Саня тут же отпрянул. Не хватало ещё, чтобы он его увидел!
Через несколько секунд он вновь выглянул в окно. Двое всё ещё стояли и о чём-то говорили. Видно было только Самира — видно плохо, да ещё и зрение как бы не соколиное. Но даже отсюда Саня улавливал, что его бывший расстроен, что он говорит Казацкому «нет», а тот, очевидно, раздражается. Потом Самир махнул рукой и пошёл прочь. Теперешний шеф постоял немного, провожая его взглядом, направился к «мазератти», но не уехал сразу — вытащил сигарету и, прислонившись к сияющему боку выпендрёжного итальянца, закурил. Диковинно, щелчком пальца сбивал пепел с сигареты. Закурил ещё одну… Распереживался, видать!