Гниль (СИ)

— Что именно? — спросил Воробьёв, не отрываясь от экрана, где Луи де Фюнес строил хитроумные планы по поимке Фантомаса.
— Когда это мы смотрели телевизор одни, а?
Воробьёв задумался, смешно нахмурив высокий лоб.
— Однажды точно помню, когда сюда театр приезжал, а нас наказали, заперли в спальне. Помнишь, как мы тогда выбрались через окно и, рискуя свалиться в кусты, топали по карнизу, обошли здание и по пожарной лестнице пробрались таки в зал.
— Может быть, они там сейчас нам готовят в спальне сюрприз, — угрюмо пробормотал Чебурек.
— А может быть они просто нашли себе занятие поинтересней. Режутся в карты, или вообще на стройке выдохлись.
— Не все же разом. Думаю, что они сговорились и точка, — пожал толстыми плечами рослый Чебурек.
— Ну и ладно. Расслабься, — произнёс Воробьёв. — Чему быть, тому не миновать, — изрек философски. — Давай просто фильм посмотрим.
Чебурек вздохнул и смирился.
* * *
Медсестра расправилась с папками около часу ночи. Зинаида Григорьевна устало зевнула и протерев стёкла очков, прислушалась.
Женщине казалось, что стоящая в кабинете тишина физически оглушает. Стягивает нервы в узел, холодком крадётся по позвоночному столбу и плотным комком тревоги замирает в центре лопаток. Мертвая. Дикая тишина. Она снова прислушалась.
Не было слышно ни храпа, ни стонов, ни скрипа пружин старых кроватей в изоляторе. Точно и не спали там за дверью подростки.
— Хм, — вздохнула медсестра и встала, потягиваясь, вытягивая руки вверх. Пока до приятного хруста не щёлкнуло в шее. Затем она выключила свет, оставив гореть настольную лампу и отправилась в изолятор.
Зинаида Григорьевна открыла дверь и ахнула от дикого холода. Окна оказались распахнуты, шторы поддёргивал ветер, а в палату залетал снег. Медсестра щёлкнув выключателем запалила свет. Окинула недоумённым взглядом пустые кровати.
Простыни и пододеяльники пачкали странные тёмные чешуйки и буровато-чёрные пятна. Что происходит? Задала себе вопрос женщина и непрошенная паника тугим комком подкатила к горлу.
Она подошла к окну, закрыла одно, затем закрыла другое и продолжала закрывать окна по одному, пока не закрыла их все.
Единственный фонарь за забором то и дело мигал, но женщина всё равно рассмотрела, как во дворе кто-то цепочками вёл детей в сторону кухонного блока. Что происходит? Она в очередной раз задавала себе этот вопрос.
В кармане халата лежал мобильный телефон, но как назло он оказался разряжён. До висящего в коридоре на стене аппарата связи идти было далековато. Она вернулась в свой кабинет, закрыв за собой дверь изолятора.
Непонятный приступ страха, не давал женщине собраться с мыслями и покинуть свой безопасный кабинет, в котором было тепло и горел свет. Медсестра, поставила телефон на подзарядку и укоряя себя за малодушие, собралась с духом и вышла в коридор.
* * *
— Галина Петровна это вы? — Обратилась Зинаида Григорьевна к скукожившейся на маленьком диванчике женщине в цветастой ночной рубашке. В ответ донеслось протяжное мычание.
Внезапно повариха дернулась и с кашлем исторгла из себя на белесый кафельный пол мутно-коричневую жидкость. Плохи дела. Решила медсестра. Нужно срочно позвонить в больницу.
Подходя к женщине, Зинаида Григорьевна уловила ядреный запах: смесь разложения и тухлятины и поморщилась от отвращения, но всё же положила руку на её плечо.
— Эй, милая, — слова замерли во рту медсестры. Бормоча что-то бессвязное, повариха обернулась. На лице женщины подрагивали, точно дышали округлые пятнистые язвы.
— Господи Боже, — выдохнула Зинаида Григорьевна и резко отдернула руку. Черные, точно облепленные коростой пальцы поварихи, схватили медсестру за полу халата и со скрипом рвущейся ткани потянули на себя.
От невыносимого зловония исходящего от женщины трудно было дышать. Паника вызвала вспышку адреналина в крови медсестры, мгновенно развеяв ступор.
Женщина жёстко ударила ногой повариху по голени, но Галина Петровна явно не чувствовала боли. Ее рука всё так же крепко держала полу халата и тянула Зинаиду Григорьевну всё ближе и ближе к себе. В отчаянии медсестра закричала.
Наконец рука поварихи сомкнулась на кисти медсестры, пальцы сдавили запястье, перекрывая поток крови. Женщина снова попыталась вырваться, свободной рукой отталкивая повариху, избегая встречаться с её мутными, точно у дохлой рыбы глазами.
Повариха была на десяток сантиметров выше и раза в два массивней медсестры. Она как тучная но не до конца проснувшаяся великанша, захватившая добычу медленно наклонялась над медсестрой, пока её лицо не оказалось напротив лица женщины, а тёмные глаза с пеленой поймали взгляд своей добычи.
Повариха ухмыльнулась, с краешка её рта потянулась густая, точно сопля нитка слюны, упала на ткань ночнушки. Неожиданно женщина плюнула в лицо медсестры клейкой зловонной массой, точно метая выделения паучихи, только вот они были горячими и копошились, как муравьи, цепляясь за кожу лица медсестры своими жгутиками.
Кожу щеки Зинаиды Григорьевны опекло, свободной рукой женщина попыталась отодрать с лица извивающееся пятно.
Собственная беспомощность в один миг лишила её всех сил, сбила дыхание — и повторный крик так и не вырвался из груди медсестры.
Сердце заухало, раненой совой, замерло, уткнувшись в рёбра и бух-бух-бух: пустилось в галоп, в висках женщины неистово бился пульс. Бух, бух, бух. Обжигающий сгусток настойчиво продвигался к ноздрям. Она не могла собраться. Она не могла дышать.
Перед глазами медсестры чернели пятна, от сгустка на лице никак не удавалось избавиться. Ногти вязли, бесполезно цеплялись, за него, словно налипшее на щеку вещество было резиновым.
Повариха раскрывала рот всё шире и шире, как капкан, в котором извивался распухший покрытый пятнами язык. Именно её жуткий язык и привёл медсестру снова в чувство.
Она глубоко вздохнула и вспомнила один прием, который в юности показывал ей двоюродный брат спортсмен.
Зинаида Григорьевна резко упала на пол, заставляя превратившуюся в чудовище повариху последовать за ней, тем самым от растерянности на мгновение ослабить хватку.
Медсестра вырвала одну руку и откатилась в сторону сразу же попыталась двумя руками сорвать слизкий комок, облепивший ноздри и губы. Комок заблокировал ноздри и она чувствовала, как тепловатая слизь ползёт внутрь, точно живой маслюк. Но её рот оказался свободным. Медсестра отодрала слизь от губ вместе с кожицей с резким «чпок» и поток горячей крови хлынул ей на подбородок.
Зинаида Григорьевна сделала ртом жадный вдох и усмотрев, что повариха кряхтя и исходя слюной снова тянется к её лодыжкам, подавила крик, намереваясь бежать.
Слизь из ноздрей пробралась в гортань и заволокла нёбо, медсестра чувствовала, как она растекается по гортани, устраняясь в пищевод.
Повариха, шатаясь как пьяная, поднималась с пола, по-видимому, изменив планы — и вдруг нарост на её лице лопнул, взметнув в воздух едкую пыль горчично-ржавого цвета. Тело Галины Петровны задрожало и кулем осело на пол.
Слизь, застрявшая в горле медсестры, не отхаркивалась, как ни старалась женщина исторгнуть её из себя, надрываясь от кашля. От усердия на её глазах выступили слезы, и медсестра закричала, ощутив, как слизь скатилась в желудок. Соберись. Соберись. Ты тряпка. Возьми себя в руки или сдохнешь!
За поворотом тьма смыкала собой коридор, превращая его в бесконечное тёмное пятно и чтобы включить свет, нужно было пройти несколько метров в темноте. А до пожарного выхода надо было всего лишь свернуть возле окошка. Вот и есть решение.
Медсестра обошла диванчик и чёрно-бурую труху под ночнушкой, останками поварихи и остановилась возле маленького окошка, на котором были опущены жалюзи.
Она вздохнула. Близко за дверью стояла вышка с несущим вахту крепким, как шкаф Савельичем. «Он то поможет Мигом скорую вызовет и тревогу поднимет».
Ручка двери была холодной. Медсестра со щелчком повернула задвижку и открыла дверь, затем вышла наружу.