Гниль (СИ)
Меньше всего Зинаида Григорьевна ожидала, что охранная вышка окажется пуста, а на её громкие крики о помощи прибегут вовсе не охранники, посменно патрулирующие периметр и стоящие у центральных ворот, а покинувшие изолятор подростки. Подкрадутся и окружат, как полуголые призраки в трусах и майках, да смешных пижамах, затем наваляться всем скопом, повалят на свежевыпавший снег и вгрызутся в её тело очень острыми и длинными зубами-пластинами, точно оголодавшие сбившиеся в стаю звери.
* * *Чебурек и Пашка вернулись в корпусную спальню далеко за полночь. Удивительно, что их киносеанс никто не прервал: ни комендантша, ни другая ребятня.
В спальне была включена лампочка у двери, такая тусклая и жёлтая, что использовалась в роли ночника, который, кроме выходных дней никогда на ночь не выключался. Но и без света было понятно, что в спальне кроме пришедших мальчишек, удивительно мало подростков, которых легко можно было сосчитать по пальцам.
Подростки стонали и храпели, то и дело, ворочаясь, скрипя пружинами постелей и периодически успокаивались, чтобы почесаться. А вот Быка, его шайки и остальных подкаблучников не было. И неизвестно было ребятам считать ли это хорошим знаком?
Мальчишки разделись и улеглись в кровати, поерзали, устраиваясь поудобнее, а Пашка накрылся своим летним одеялом.
Простыни были холодными. Со щелей из старых трухлявых окон, да из-за неплотно прикрытой двери, всегда поддувало. Чебурек вздохнул. Воробьев отбросил в сторону летнее одеяло.
Потом, понимающе переглянувшись, с другом Пашка всё же встал с постели и забрал из шкафчика своё зимнее одеяло, которое из вредности засунул туда прошлой ночью Бык.
— Наверное, карантин объявят, — шепнул Чебурек вместо спокойной ночи. Воробьёв зевнул и сразу повернулся на бок к стене и заснул.
Пашке снился кошмар. Во сне его мир снова переворачивался верх дном. Прошлое возвращалось и точно наяву голову мальчишки, в очередной красный день календаря, объявленный таким волей садиста Быка, крепко держали мускулистые руки с толстыми пальцами и топили в вонючем унитазе, а затем прижигали низ живота и подмышки тлеющими окурками.
Он брыкался и извивался и всё без толку орал и орал, а сон плавно видоизменялся: на этот раз не его, а Чебурека на глазах у беспомощного, скрученного шайкой Быка, чтобы не мог вмешаться Пашки закармливали очистками, стянутыми из помойного кухонного ведра пока Генка не блевал весь позеленевший со слезами на глазах.
А Бык ухмылялся. Его прихвостни стояли рядом и как мерины ржали, захлебываясь от собственного смеха, протяжно всхлипывая, точно от рыданий.
Собственный яростный крик во сне сводил беспомощного Пашку с ума. Он не мог не кричать. Он не мог отвернуться и не смотреть. И снова, как и в реальности не находил сил что-то сделать.
Кто-то дёргал Воробьёва за плечо, тормошил и всё торопливо говорил, что-то малопонятное. От паники, проглатывая слова:
— Проснись Воробьев, ну же проснись кореш! Беда!
— Что случилось? — вырвался из кошмара Пашка и глубоко вздохнул, пытаясь угомонить бешеное сердцебиение. Всего лишь сон. Черт, это был всего лишь сон.
— Смотри, — прошипел Чебурек, и показал в сторону окна.
Свет далекой лампочки висевшей над дверью, едва достигал кроватей, искажал тени, скрывал углы. Но и без того Пашке стало понятно, что оставшиеся в спальне ребята, делают что-то из ряда вон выходящее.
Они без единого слова и звука направились к окнам. Открыли рамы и поочередно в трусах и майках, босые стали взбираться на подоконник, чтобы сигануть вниз в холодную февральскую ночь с падающим с небес снегом.
— Все, что умом тронулись? — прошипел Воробьёв.
— Тш, — прошипел Чебурек. От страха его сковал озноб. Волоски на руках встали дыбом. Происходящее в спальне напоминало кошмар наяву. Но это был не сон.
Холодный ветер из окна коснулся лица Генки. Тревога сдавила мочевой пузырь. Он сглотнул и схватил руку Воробьёва, сильно сжал его кисть, словно пытаясь уцепиться за друга, как за якорь привычной нормальности.
— Может это розыгрыш, а Чебурек? — фальцетом произнёс Пашка, от внезапно накатившего приступа паники, в такие моменты он всегда начинал заикаться.
На их глазах последний мальчишка, кажется это был недотёпа Карасев, в трусах и футболке с длинными рукавами, сиганул вниз.
— Давай глянем, — предложил Чебурек и разжал свою хватку, освобождая запястье Пашки. Затем стремительно для его тучного тела выбрался из постели, поспешил к окну, забыв про свои пушистые ушастые тапки, спасающие его ноги от холодного пола.
Воробьёв вздрогнул. Помассировал ноющее за запястье и поспешил за другом.
Какой бы тёплой не казалось постель, в ней отчего-то вот так разом стало не безопасно. Они подошли к окну, и посмотрели вниз.
Снег всё сыпал и сыпал, с небес, роясь, на ветру, точно перья из огромной подушки. В обуящей двор белизне и отдалённом желтушном, каком-то болезненном свете фонаря, располагающимся за высоким блочным забором, они видели, что не все из мальчишек приземлились удачно. На белом снегу чернела кровь и некоторые подростки, пошатываясь и подтягивая, даже правильнее сказать, волоча ноги: один за другим цепочкой, будто нешуточно торопились, по очень важным делам, постепенно скрывались за кирпичным кухонным блоком.
— Нужно что-то сделать! — сказал Чебурек. Воробьев первым отошёл от окна и стал одеваться.
— Куда ты собрался? — почти взвизгнул Генка.
— За ними, — отозвался Воробьёв.
— Но как же… — растерянно развёл руками Чебурек, — ты, что сдурел кореш! Это опасно — воскликнул мальчишка, повинуясь инстинкту.
— Я думаю, что это не розыгрыш, потому что постоянно бдящий на вышке Савельич увидел бы их чудачества и мигом поднял тревогу. Так что одевайся. Мы пойдём и узнаем, что происходит, а потом уже будем думать, что делать дальше.
— Я не хочу. Не хочу идти за ними, — задрожал Чебурек и прижался массивным тучным телом к стене. — Я лучше к медсестре пойду. Она хорошая, она всё поймёт.
Воробьев подумал минутку-другую, понимая, что друг, в общем-то, прав, затем натянул брюки и сказал:
— Ладно, так и быть зайдём к Зинаиде Григорьевне. Она уж точно ругаться не будет. Но, если её в кабинете не будет, то тогда будем разбираться во всём сами по себе.
— Хорошо, — вздохнул Чебурек и стянул со спинки стула свой широченный джинсовый комбинезон и полосатый свитер.
Генка успокоился. Мысль, что им придётся в одиночестве во всём разбираться и следить за свихнувшимися, делала его ноги неповоротливыми, а тело не послушным, как у мягкой тряпичной куклы.
Как хорошо, что Пашка к нему прислушался. Уж очень происходящее Чебуреку не нравилось.
В медблоке было пусто и холодно, точно запасная дверь с улицы была не заперта. По ходу так и было. Они осторожно прикрыли дверь на защелку, и пошли дальше.
На гладком, всегда чистом полу в коридоре мальчишки разглядели пятна и горки чего-то напоминающего ржавую пыль, а возле диванчика лежал ворох перепачканных вещей, с виду комплект женской пижамы большого размера.
Мальчишки молча углубились в коридор и, повернув, остановились у кабинета медсестры. Деревянная дверь со вставным стеклом до пола была не заперта. Свет в кабинете горел.
Мобильный телефон Зинаиды Григорьевны сиротливо лежал на столе, как и её пальто, висело на вешалке, только вот сама медсестра куда-то исчезла. В изоляторе было темно и они не стали заходить внутрь помещения.
Как оказалось, свет был включён только в левом коридоре медблока и в кабинете медсестры.
— Нет, всё это явно не нормально, — по-бабски истерично взвизгнул Чебурек и громко сказал.
— Мы должны немедленно позвонить в полицию.
— Идиотина, угомонись, — прошептал Воробьёв хватая друга за руку. — Давай спокойно проанализируем ситуацию, иначе попадём в неприятности, как лопухи.
— Всё очень плохо, — упрямо сказал Чебурек, и добавил — нутром чую.
— Ну, тогда нам остаётся вывить все факты и действовать по обстоятельствам. Пошли, прогуляемся, — решительно предложил Воробьёв, направляясь обратно в коридор, утаскивая впавшего в ступор Чебурека за собой.