Голоса чертовски тонки. Новые истории из фантастического мира Шекспира

рассуждал, что, если не будет выглядеть юнцом, его начнут уважать. После думал, что, если в волосах появится чуток седины, Оберон начнет обращаться к нему за советом…
Не тут-то было! Характер Вертумна был слишком цельным, чтобы ему можно было доверять. Поэтому он принялся дробить его, пустившись в разгул. Он стал бо́льшим эльфом, чем сами эльфы. Он устраивал смертным такие пакости, от которых покраснел бы сам Пак. Он менял любовниц так легко, словно собирал цветы…
Так продолжалось, пока Вертумну не стукнуло пятьдесят. В свой день рождения он выпил чару вина и сказал: «Ладно, ладно, на этом и остановлюсь». И Оберон выколол на его спине пятьдесят знаков – пятьдесят чисел, записанных символами малаялама, языка его матери. Жгучая боль родного языка под кожей вновь – в последний раз – толкнула его к вину, а после он вернулся к книгам. Размышляя над трудами философов, он искал те ответы, которые ускользали от него до сих пор.
– Пожалуй, я – ни то ни другое, – ответил он. – Всю жизнь я знал, как я, должно быть, необычен, как уникален… О, вижу, ты закатываешь глаза. Думаешь, что я слишком спесив… Однако я помимо воли чувствую себя не более, чем человеком или эльфом, но и для того и для другого чего-то не хватает. Выходит, я – не то, что я есть? Я искал свою истинную природу везде и всюду, но покуда так нигде и не нашел ее.
– Х-ммм… – задумчиво протянула Помона, доставая из котомки яблоко. – Яблочка хочешь?
В ответ Вертумн поднял кверху связанные руки.
– Освобожу одну руку, если свяжешь себя словом чести.
Вертумн пожал плечами.
– Я отчего-то сомневаюсь, что смог бы освободиться от твоего плюща, даже имея свободную руку.
Помона усмехнулась.
– И правильно делаешь.
Один из побегов, разматываясь, со свистом рассек воздух и исчез. Привязанной осталась только правая рука. Встряхнув левой кистью, чтобы размять затекшее запястье, он потянулся за яблоком. Помона вынула из котомки второе, для себя, и они пошли дальше, бок о бок, жуя на ходу. Яблоко оказалось замечательным на вкус, нежным, как речная вода, твердым, но не слишком кислым. Вполне возможно, оно было лучшим из яблок, какие ему когда-либо доводилось пробовать. Титания потрудилась на славу.
Некоторое время шли молча. Казалось, Вертумн слышит, как ее мысли текут в одном направлении с его собственными, так же, как ее шаги шуршат по пыльной дороге в такт его шагам.
– Природа растений меняется со сменой времен года, – наконец заговорила Помона. – Парацельс говорит, что растение может быть и ядом, и лекарством – все дело в количестве. Таким образом, природа растения зависит от того, как его применить. Я всегда думала, что то же самое можно сказать и о человеке.
– Значит, ты согласна с утверждением Ибн Рушда, что существование есть то же самое, что сущность?
– Ха! У меня сроду не было времени на схоластические дискуссии! Все эти ангелы с иглами, пещеры, стулья… Что в этом проку? Сущность человека можно определить по его деяниям, следовательно, его деяния вполне можно назвать его сущностью.
– Да, но какова кроющаяся под ними истина?
– Истина всегда истина, – ответила Помона. – И под, и над, и снаружи, и внутри…
– И это говоришь ты, только вчера наблюдавшая меня в виде женщины?
– Разве в тебе что-то менялось, когда я видела тебя не таким, каков ты на самом деле? Разве твои деяния изменились от этого? Свою природу, свою сущность невозможно найти. Ее можно только строить, шаг за шагом.
Интересно, когда она на самом деле поняла, кто он? Неужели только потом, усевшись за чтение книги у себя дома?
– Тогда скажи мне, Помона, – заговорил он, – какова твоя собственная природа?
– Она такая, как нужно мне – или тому, кто платит мне за мою службу.
– Так просто? Но вот Руми говорит: во сне и царь не знает, что он царь, а пленник – что он пленник. Так кто же тогда мы, когда мы спим? Когда мы – только мы, в ночи, нагие, не занятые делом никаким?
– Разве ты всегда ничем не занят, когда наг? – возразила Помона.
От изумления Вертумн расхохотался. Помона шла вперед, глядя мимо него на гладь Адриатического моря, сверкавшую в лучах солнца. Солнце светило ей в лицо, и она улыбалась – чуть кривоватой гномьей улыбкой. Пожалуй, она, эта ведьма, вырвавшая его из лап самой Титании, напроказила в жизни побольше иного эльфа!
Помона почувствовала, как угрожающе легок ее шаг. Что-то внушало радость, точно в преддверии чуда.
Солнце припекало все жарче.
Она услышала лай еще до того, как увидела собак и поняла, что впереди у них с Вертумном перекресток трех дорог. Тьфу на ее рассеянность! Долгие годы она опасалась таких перекрестков, готовясь к встрече с могущественной Гекатой, и надо же было этой ведьме появиться именно сегодня!
Собаки Гекаты возникли из воздуха одна за другой. Вертумн попятился назад, стебель плюща натянулся, но Помона осталась на месте. Бессмысленно прятаться от Гекаты, если она желает говорить с тобой. В этом Помона не однажды имела случай убедиться.
Собаки – чертова дюжина, это Помона знала, даже не трудясь считать – тявкали и рычали, пока среди них не появилась и сама Геката. Лай стих.
Царица ведьм выбрала тот облик, в котором издавна предпочитала показываться на глаза чужим. Ее телом служила длинная кривая палка, а руками – другая, привязанная к первой поперек. Голову полностью укрывал кусок черной ткани, завязанный на шее и до того длинный, что все четыре его угла ниспадали почти до самой земли.
Сикоракса называла этот облик пугалом.
Вертумн нахмурился, глядя на Гекату и мастерски делая вид, что ничуть не боится.
– Что это за блажь? – спросила Геката, указав на Вертумна.
Что за голова скрыта под капюшоном, никто не знал, но, стоило Гекате заговорить, всем вокруг казалось, что под облегающей тканью шевелятся губы. Собаки радостно оскалились и раболепно припали перед хозяйкой на передние лапы.
– Это эльф, – ответила Помона.
Врать, когда истина доступна взору Гекаты, было бессмысленно – это она тоже давным-давно поняла.
– Эльф? – язвительно пропела Геката. – Ты хочешь сказать, это тот самый эльф. Тот самый непутевый сын, из-за которого Орсино в гневе. А рядом с ним я вижу мою непутевую ведьму, волокущую того самого эльфа к Орсино, если только я не путаюсь в догадках и направлениях. Конечно, над Мальфи сегодня ветрено, но я не флюгер, и ветру не сбить меня с с толку.
– Но я служу Орсино, – возразила Помона, – и не могу…
– Ты служишь мне, – прошипела Геката, – хотя и не слишком усердно. В последнее время ты стала скрытной, Помона. Ты утаила от меня кое-что из сделанного.
С лозами, охранявшими сундук, в котором Помона прятала свой манускрипт, Геката справилась бы