Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

В те дни, когда народ московский,
Упитан водкою «поповской»,
Неукоснительно храпел
От Краснохолмья до Арбата
И ничего знать не хотел
Опричь лежанки и халата;
Когда по скверной мостовой,
Бывало, жулик так и рыщет,
А сонный страж городовой
Ему вдогонку тщетно свищет,
Когда сугробы на сугроб,
Из года в год, великой кучей
Валил на улице пахучей
Домовладелец-остолоп;
Когда извозчик – в грудь ли, в лоб ли
Прохожим – не жалел оглобли;
Когда все дворники-скоты
Вдруг стали с жителем на «ты»;
В те дни, как грозное виденье,
На Алексеевский призыв
Вдруг произвел землетрясенье
Власовский, мрачен и ретив.
Он вопиял: проснитесь, сони!
Довольно копоти и вони!
Прошу на блеск и чистоту
Всех раскошелиться обильно, —
Не то умою вас насильно
И наведу вам красоту!
Я окажу вам благостыню:
Не слышать больше вам от них,
Арестом усмиренных вашим,
Хулы на родственниц своих,
Притом в колене восходящем!
Домовладельца бросит в жар,
Домовладелец будет плакать,
Но из асфальта тротуар
Заменит вековую слякоть!
И днем, и ночью буду я
Летать по стогнам, злой и зоркий…
И – ни единая свинья
Не смей пастись под Швивой Горкой!
Завой хоть волком вся Москва,
Ничто усердья не умалит:
[Великий князь] меня похвалит
И расцелует голова!
Все москвичи, как будто графы,
С комфортом новым заживут…
А нерадивым – штрафы, штрафы!
А непокорным – грозный суд!!!
Со смертью Алексеева Власовский потерял как бы большую половину самого себя. Энергия осталась прежняя, но она начала спотыкаться, не встречая для себя вдохновляющего сочувствия, каким поддерживал Власовского покойный голова, и напротив, то и дело нарываясь на холодное равнодушие, вражду и открытое противодействие разных мелких и корыстных ненавистей, распложенных прямым, резким и порывистым образом действий обер-полицеймейстера. Он борется, но как-то чувствуется уже, что это – лишь судороги человека, задыхающегося в неравной борьбе. Болото одолевает, тина душит… Тут подоспела Ходынская катастрофа. Власовский исчезает с горизонта, карьера его кончена».
Ломовик: – Приказано «ухо держать востро», не то «скрутят»!.. Выходит, теперича никому в затылок даже не попадешь!..
(кар. из журн. «Будильник». 1892 г.).
В 1922 г., находясь в эмиграции, Амфитеатров добавил к портрету Власовского такие штрихи:
«Два этих порока, алкоголизм и морфиномания, обыкновенно исключают один другой, но, когда они сочетаются, получается жуткое самоуничтожение организма, истлевающего, как свеча, зажженная с двух концов. В такой опасной мере (…) я наблюдал это страшное сочетание лишь у одного, тоже очень странного человека: у пресловутого своей непопулярностью московского обер-полицмейстера Власовского… (…) Этот алкоголик, морфиноман, садист, самодур, фантаст, одержимый галлюцинациями и манией преследования, был человек уже безусловно психически аномальный».
Последним московским обер-полицмейстером был генерал-майор Д.Ф. Трепов [17]. Кроме успешного подавления первой русской революции, он прославился еще тем, что вместе с начальником охранного отделения С.В. Зубатовым насаждал так называемый «полицейский социализм». Об этом он рассказывал так:
«Мы шли к нашей цели тремя путями: 1) мы поощряли устройство рабочими профессиональных союзов для самозащиты и отстаивания их экономических интересов; 2) мы устроили серию лекций по экономическим вопросам с привлечением знающих лекторов; 3) мы организовали широкое распространение дешевой и здоровой литературы, старались поощрять самодеятельность и способствовать умственному развитию и побуждать к бережливости. Результаты были самые лучшие. До введения системы Зубатова Москва клокотала от недовольства; при моем режиме рабочий увидел, что симпатии правительства на его стороне и что он может рассчитывать на нашу помощь против притеснений предпринимателя. Раньше Москва была рассадником недовольства, теперь там – мир, благоденствие и довольство».
На самом деле Трепова подвело плохое знание диалектики. Поначалу ему удалось в какой-то мере снизить накал рабочего движения, но в конечном итоге большевикам удалось воспользоваться уже готовыми организациями, созданными с помощью властей, и направить энергию пролетариата непосредственно на борьбу с правительством. Впрочем, об этом в свое время достаточно подробно писали советские историки.
Так же противоречивы заслуги Трепова в деле управления полицией. Он неуклонно требовал от подчиненных поддерживать порядок на улицах Москвы и, в частности, правильное дорожное движение. Как и его предшественник, Трепов добивался от городовых, чтобы они заставляли извозчиков ездить по правой стороне и не создавать заторы. Однако после его перевода в Петербург выяснилось, что состояние московской полиции далеко не образцовое. Многие из городовых, например, не были обеспечены револьверами и фактически заступали на посты вооруженные только шашками. Привычным для Трепова было и вольное обращение с казенными деньгами.
1 января 1905 г. должность обер-полицмейстера была упразднена. Чиновник, исполнявший функции начальника полиции, получил наименование градоначальник.
 
Квартальные
 
Сущевский полицейский дом на Селезневской улице
Федотов П.А. Квартальный
(рисунок 1840 г.)
Я помню, как квартальный надзиратель,
Порядка русского блюститель и создатель,
Допрашивал о чем-то бедняка,
И кровь лилась под силой кулака,
И человек, весь в жалком беспорядке,
Испуганный, дрожал, как в лихорадке.
Н.П. Огарев
«Квартального надзирателя должность требует беспорочности в поведении, доброхотства к людям, прилежания к должности и бескорыстия» – так в «Уставе благочиния» определила императрица Екатерина II качества полицейского офицера, по своему служебному положению ближе всех стоявшего к обывателям.
До преобразования московской полиции в 1881 г. квартальный надзиратель представлял первую полицейскую инстанцию в городах. У него в подчинении находился квартал — часть городской территории, населенная определенным количеством жителей. Для них именно квартальный был тем самым «оком государевым», под пристальным взглядом которого проходила вся жизнь российского горожанина.