Любовь без поцелуев (СИ)

– Да, блядь, не ты блядь… Ты мозгами думаешь – такое делать? А если твои родители узнают? А учителя?
– Да все знают.
На меня накатила бешеная злость. Знают? Да вполне. Они тут всё знают! И про то, какой отравой в столовке кормят. И про издевательства старших учеников над младшими. И про то, что ремонта тут не было, одна видимость… И вот про это? Получается, кто-то из учеников проституцией занимается, и всем плевать? Но тут же есть психолог, завуч по воспитательной работе и ещё та седая тётка, которая поймала нас со Стасом, когда мы курили в туалете, открыв окно…
Стас…
– И многих ты… Многие соглашаются? – меня дрожь пробирает.
– Ага… Девочки не со всеми хотят.
– А… – самое страшное, – а Игорь Менштейн?
– Это который с Комнином шляется? Нет. Из их компании только Долгин один раз подходил, так я слышал, что Стас его потом избил.
И добавил с совершенно недетской циничной усмешкой:
– Комнин, он же как – если он не делает, то никто не делает.
– Ты это про что? – осторожно поинтересовался, стараясь отводить взгляд от коричневых сосков и выпирающих ключиц. Блин, ну хорошенький мальчик, встреть я его где-нибудь в клубе… Хотя, вряд ли, ну куда, к чёрту, четырнадцать лет, да и мелкий он, худой, я такое не люблю.
– Девочки рассказывают… Они ко мне нормально относятся…
«Ага, вон, футболку одолжили», – мелькнуло в голове.
– …Короче, у Стаса насчёт ёбли бзик какой-то, он об этом и говорить не может, и своим друзьям… Ну, короче, вроде как не разрешает. Это потому, – Леночка поднял на меня внезапно загоревшийся тёмный взгляд, – что он не может.
– Пиздишь? – от удивления я все приличные слова забыл. Мелькнула мысль, что сидим тут, сплетничаем… во-во, как два педика… но узнать так хотелось. Игорь на эту тему как-то больше отмалчивался. – А у него же девушка есть?
– Банни? – Леночка только рукой махнул. – Да она, вообще, та ещё сучка. Ты знаешь, что её отчим трахал?
– А?! Ёб твою мамашу…
– Теперь она, значит, решила никому не давать… Стас поэтому с ней и общается. Я слышал, он по лету с кем-то там пробовал мутить, но нифига не вышло.
Я вспомнил свои подозрения насчёт того, что Стас – импотент. Надо же! Ну, впрочем, понятно, ни один человек не будет так злиться по любому поводу и выдумывать шутки, типа «давай польём порог солидолом, вывернем лампочку, а рядом разобьём несколько бутылок и посмотрим, как все падают», – если у него с сексом всё в порядке.
– Короче, – Лена-Лёня снова уставился на меня пустым взглядом, – мы трахаться будем?
– Нет! Мы с тобой – точно не будем, – твёрдо заявил я.
– А Менштейн тебе, всё равно, не даст! А если ты к нему полезешь, Комнин тебе морду разобьёт!
– Я к нему не лезу… И вообще, ты откуда знаешь, что я с ним общаюсь?
– Девки болтали.
– Да? – сплетни погубят мир. – И чего эти девки ещё болтали?
– Что ты гей. Настоящий, типа, там тусуешься и, вроде, собрался даже с каким-то мужиком жить, поэтому твой отец тебя сюда отправил, и что ты к нему бегал к дороге и Комнин с тобой бегал… А он тебя не отпустил, потому что ты ему денег должен.
Бля, кто всё это выдумал?!
– Вот ведь… – я, наконец, собрался с мыслями и достал плитку шоколада. – Интересно, с какого бодуна я должен деньги Комнину?
– Так в карты. Тут народ часто собирается – пацаны постарше, берут жратвы, выпивки, из девчонок кое-кого и играют – раньше в дурака в основном, а после этого корейца, который до Менштейна со Стасом в одной комнате чалился, у него такая фамилия была ещё дурацкая, в основном в покер играют.
– Покер? – я сообразил, зачем Стас спрятал бутылки, вместо того, чтоб начать пить тут же.
– Ага. На бабки или на интерес. Стас, сволочь, – это «сволочь» прозвучало в безжизненной речи неожиданно выразительно, – всегда почти выигрывает. Кореец всех в карты научил играть, а жульничать – только Комнина.
– Он тебя обыгрывал?
– Ты чо? – искренне удивился мулатик. – Кто ж меня с пацанами пустит играть? Они с Азаевской толпой играют, ну, там ещё с кем… Иногда мой… Ну, наш физрук с ними играет.
– Они же друг с другом не общаются! Ну, Комнин и Азаев…
– Ну, это же карты! – Лена-Лёня посмотрел на меня, как на тупого. – А с кем им играть ещё, не с малышнёй же!
– Бред какой-то… Ты бери шоколадку. Бери-бери, просто так… Ну, блин, за разговор! И оденься, устроил тут стриптиз…
– А чё, не нравлюсь?
– Лёнь, ты, вообще, мозгами думаешь? Если я гей так и кидаюсь на всех? Тебе четырнадцать! Нахрен мне твой скелет сдался? Года через два, через три… А вообще, бросай ты это дело, ну, по пацанам шляться. Плохо это кончится, честно. Ты ничего такой, милый, вообще-то…
– Тебе хорошо говорить, – мальчик бросил на меня тоскливый взгляд, развернул шоколадку. Спирит не поскупился, привёз нормального, а не какой-нибудь подслащённый парафин. – Не ты же, бля, ниггер, не твоя бабушка-шлюха с негром в кустах за «Интуристом» еблась… – эту фразу Леночка произнёс так, словно мантру, словно слышал не один раз и запомнил, не вдумываясь в смысл слов.
– Тоже мне, подумаешь, негры… Ты на Азаева и компанию посмотри – вот уроды! Кавказцы! И ничего, ходят, как будто так и надо. У меня мать была наполовину татарка или что-то в этом роде, я всё детство был узкоглазым! Игорь, вон, тоже… – я запнулся, поняв, что мальчик меня не слушает. Лицо его снова стало пустым и бессмысленным.
«Да ну тебя к чёрту!» – подумалось со злостью. Чего я тут перед ним распинаюсь, жизни его учу! В конце концов, каждый сам себе кузнец или как правильно говорится? Трахаться я с ним не буду, ещё не хватало. А вот поболтать о всяких гадостях… А что, интересно. По ходу, этот шоколадный зайчик специализируется на всяких интимных подробностях и грязном бельишке, а с Игорем на такую тему я разговаривать не могу. Перед Игорем хочется выглядеть таким же, как он – интеллигентным и одухотворённым. И уж, тем более, не со Стасом, с ним вообще лучше лишний раз не заговаривать. Значит, Лена-Лёня «работает» за деньги и сигареты? Ну, они со Стасом недалеко друг от друга ушли…
Жизнь мне показала, в чём разница, и показала моментально.
Итак, я сидел на кровати. Полуголый Лена-Лёня – напротив, держал шоколадку и несколько сигарет, которые я ему выдал «за то, что потратил своё время». Я, оправившись от смущения, рассматривал его с интересом – особенно вот этот застывший взгляд. Иногда он оживал – когда я спрашивал о чём-нибудь постороннем. Но стоило только речи зайти о нём самом – «и как докатился он до жизни такой?» – пустой взгляд и заезженная пластинка: «я – шлюха, моя мать – шлюха, моя бабушка – шлюха, так мне и надо.» Такое ощущение, что кто-то вбивал ему эту установку в голову. Узнал про него я немного – что «этим» он занимается с тринадцати, что его поэтому не трогают, а раньше часто били и постоянно издевались – и ровесники, и постарше парни. Почему? Он не знает. Теперь он иногда получает пинки, если попадётся под ноги тому же Комнину или Азаеву, его заставляют носить женские кофточки и трусики, иногда даже краситься, подписывать именем «Лена» тетради. Учителя знают, но не вмешиваются, потому что никогда не вмешиваются в конфликты между учениками, пока дело не доходит до смертоубийства. «Конечно, – подумалось мне, – тут бы всех погнали поганой метлой, вскройся такая мерзость, а там и до растрат выделенных на ремонт средств недалеко.» Но, в общем-то, мулатик был не то, чтоб доволен, а как-то примирился со своей жизнью. Специально его не бьют. Некоторые из пацанов, например, братья Евсеевы, «зовут покурить» постоянно и относятся почти нормально. Да, в столовой есть ложка и вилка с дырочкой в ручке, которые он должен брать, ну и что?
Я только головой качал. У меня в голове всегда сидело наивное убеждение, что где-то в мире есть люди, которым небезразлично, что творится с детьми, оставленными родителями. Кажется, я это убеждение из Англии привёз, вместе со стеклянным шариком с миниатюрным заснеженным Тауэром и своим британским произношением. Тауэр до сих пор стоит, произношение никуда не делось, а вот мысль о том, что дети кому-то нужны, разбилась вдребезги.