Черри

Чувство вины чуть не разрушило Лору и их семью. Она без конца гадала, удалось бы спасти Розу или нет, если бы она обратилась к врачу сразу, как только она отказалась от еды в первый раз. Их обоих спасла ее вторая беременность. Десять месяцев спустя, когда на свет появился Дэниел, Лора поклялась всем высшим силам, которые готовы были выслушать ее, что посвятит всю жизнь этому крошечному существу и никогда не допустит, чтобы с ним что-то случилось. И взамен попросила, чтобы они хранили его.
Лиса убежала, и кот расслабился. Он мягко улегся Лоре на колени и облегченно прикрыл глаза. Лора погладила его по спинке. Моисей изредка поглядывал на мельтешащую мошкару, но то ли с возрастом обленился, то ли слишком устал, чтобы заняться ею. Лора тихонько покачивалась на качелях и с теплотой думала о девушке, с которой еще не была знакома, о девушке, которая была всего на пару лет младше ее собственной дочери, будь Роза жива.
 
4
 
Суббота, 7 июня
 
Черри никогда не ходила на три свидания подряд. Они шли по Гайд-парку, миновав золотой Мемориал принца Альберта и озеро Серпентайн. У Дэниела за плечами висела плетеная корзинка для пикника, а Черри несла в руках плед. Материал грел ее кожу, и Черри старалась держать плед так, чтобы он не прикасался к телу. Палящий знойный день перетекал в спокойный, будто курортный вечер. Было пока светло – темнеть не начнет еще по меньшей мере часа четыре – и в парке гуляли толпы людей, охваченных спонтанными псевдо-отпускными радужными настроениями. Черри начинало нравиться. Они с Дэниелом прошли мимо нескольких влюбленных парочек, где было место и неловким паузам, и приступам чрезмерной учтивости, и зарождающимся незримым связям. Черри знала, что Дэниел собирался стать кардиологом, любил кататься на велосипеде и писал левой рукой, а ел – правой. Дэниел знал, что Черри любила клубнику и не любила клубничное варенье, что ее отец скончался, когда она была подростком, и они жили вдвоем с мамой, с которой Черри редко виделась, потому что мама много работала.
Она умолчала о том, что жили они в захудалой части Кройдона, где улицы вечно были завалены пивными банками, металлоломом, старой мебелью, от которой оставались одни голые каркасы с торчащими кое-где комьями грязной набивки, и прочей рухлядью. Лишних денег в семье Черри никогда не водилось, а после смерти отца их стало еще меньше. Какая беспечность, какой эгоизм с его стороны – не застраховать свою жизнь. Ее матери пришлось устроиться на полный день в гигантский гипермаркет на окраине города, чтобы не потерять жилье, и финансовая жизнь Черри вдруг рухнула: дешевое и сердитое заменилось поношенным, каникулы были исключены, если не считать отдельных однодневных вылазок на пляж, начались унижения в школе. Черри не смогла заплатить за ежегодную фотографию класса, и когда все ее друзья строились в ряд и весело спорили, кто будет стоять рядом с кем в этом году, она одиноко стояла в стороне, сгорая со стыда. Черри ненавидела нищету. Но нет, обо всем этом она умолчала, отделавшись общими фразами о том, что она родом из Суррея, частью которого и был Кройдон, правда, много веков назад. Они продолжали рассказывать друг о друге, и чем больше они узнавали, тем легче шел разговор, и вот они уже шутили между собой, и теплый юмор только укреплял их свежую связь. Их первый поцелуй уже состоялся и был весьма приятным, да и вообще Черри находила Дэниела очень и очень привлекательным.
Они подошли к огороженной территории, где проходил сегодняшний концерт. Дэниел показал билеты, которые ему чудом удалось приобрести перед самым мероприятием, и их пропустили внутрь. Вместе с толпой они вышли на зеленую площадку для зрителей, и она доверила Дэниелу выбрать место с хорошим видом на сцену. Он расстелил плед, и она села, вытянув перед собой длинные, тронутые загаром ноги. Черри обратила внимание, что многие принесли с собой складные стулья, и слегка расстроилась, что у них таких не было. Она подозревала, что несколько часов сидения на твердой земле не пройдут даром, но Лондонский симфонический оркестр уже настраивал свои инструменты, и Черри постаралась выбросить плохие мысли из головы.
– В детстве мы приходили сюда каждый год, – рассказывал Дэниел. – Устраивали чаепитие. Так мама приучала меня к классической музыке.
Значит, для Дэниела в детстве районным парком был Гайд-парк. Небо и земля по сравнению с тем, где выросла она: выцветшее проржавленное нагромождение гимнастических снарядов с облупившейся краской. Вокруг них, как плесень, которую никак не удается вывести до конца, вечно ошивались полумертвые подростки. Черри ни разу не была на симфонических концертах, но иногда она слушала радио «Классик FM». Она решила проверить его на прочность этим фактом.
– Мой первый концерт классической музыки, – призналась она.
Он в ответ лишь махнул рукой.
– Поверь мне на слово, ты ничего не потеряла. Во всяком случае, в детстве я совсем этого не ценил. А вот когда тебе стукнуло двадцать, самое время учиться наслаждаться классикой – это закон.
Оставшись довольной результатом, Черри улыбнулась. Похоже, он не станет осуждать ее за пробелы в образовании, а значит, можно вздохнуть спокойно. Если она где-то оступится или чего-то не поймет, он, возможно, не отвернется от нее за это.
– Значит, – ответила она, принимая у него из рук обязательный для ситуации пластиковый стаканчик охлажденного шабли, – мы вовремя успели.
– У всего фестиваля такая привлекательная программа. Что ты делаешь в первую пятницу июля?
Она стала вспоминать, что слышала о «Променадных концертах» по радио, и быстро сообразила, что он имел в виду.
– Стою в Альберт-холле под британским флагом?
– Там и встретимся, – усмехнулся Дэниел, и они переглянулись, радуясь тому, что запланировали что-то на будущее, и оба ждали этого с одинаковым нетерпением. А потом грянул оркестр, и Черри засмотрелась на скрипачей, которые упоенно водили смычками в унисон друг другу, вкладывая в музыку всю душу. По коже у нее побежали мурашки, она повернулась к Дэниелу и улыбнулась так, что у того перехватило дыхание.
– Хотела бы я иметь такой талант, – прошептала она с восторгом и вновь обратила внимание на сцену.
Дэниел то и дело поглядывал на Черри, пока она не сводила глаз с оркестра. Ему нравилось, что она ко всему проявляла живой интерес – это было для него в новинку. Других девушек – бывших подруг или сестер однокашников было непросто удивить, а порадовать и того сложнее, и Дэниел в их обществе нередко начинал казаться себе циником. Черри нельзя было назвать неотесанной, просто она не росла с детства тепличным цветком, и Дэниел обнаружил, что в ее компании он мог просто получать удовольствие от концерта классической музыки, на которых был уже несчетное число раз. Его внезапно одолело желание познакомить ее и с другими вещами: музеями, хорошим кино, поездками на море и даже путешествиями за границу, – и лето сразу наполнилось новыми надеждами.
Под симфонию Моцарта, которая то несла ее ввысь, то опускала на землю, Черри чувствовала на себе пристальный взгляд Дэниела и ничего не имела против. Ей нравилось обращать на себя внимание, а внимание приличного человека было приятно вдвойне. Только однажды она становилась объектом такого интереса. Последний раз она видела Николаса Брэндона больше восьми месяцев назад, но она помнила его лицо так, как будто он стоял прямо перед ней. Черри тогда вытащила старую подружку по школе пропустить по стаканчику (сославшись на то, что они с ней давно не виделись) и предложила дорогой секретный коктейль-бар подальше от их домов. Черри вошла, следом – ее подруга, громко воскликнувшая от восторга при виде обстановки, и, как она и рассчитывала, увидела Николаса. Она достала из сумочки деньги.
– Купи нам по коктейлю. Я отойду в туалет.
Подруга направилась к бару, а Черри – к Николасу. Когда она была в паре шагов от него, он поднял на нее глаза и был застигнут врасплох. Его виноватый взгляд приносил ей одновременно и удовольствие, и боль. Николас был старшим сыном телевизионного магната и недавно начал слушать в Оксфорде курс лекций по экономике, в преддверии другого обучения, которое он получит под началом своего отца. Ему ведь было суждено унаследовать семейный бизнес. Он вырос в Уэбб-истейт, огороженном и охраняемом земельном владении на самом юге Кройдона, где строились многомиллионные особняки и царили вековые правила, вроде запретов на ношение шорт и сушку белья во дворе.