1989

Но явился страж и, полный сил:
"Есть сертификаты?" — вопросил.
Та не поняла: "Чего, сынок?",
а сынок ей показал порог.
Он-то знал, в охранном деле хват,
пропуск в коммунизм — сертификат.
И без самой малой укоризны
выстуженной снежною Москвой
тетя Глаша шла из коммунизма
сгорбленно, с авоською пустой.
И светила ей виденьем дальним
вобла сквозь хлеставшую пургу,
как царевна, спящая в хрустальном,
высоко подвешенном гробу...
1968
Впервые напечатано
1989
АФГАНСКИЙ МУРАВЕЙ
Русский парень лежит на афганской земле.
Муравей-мусульманин ползет по скуле.
Очень трудно ползти... Мертвый слишком небрит,
и тихонько ему муравей говорит:
"Ты не знаешь, где точно скончался от ран.
Знаешь только одно — где-то рядом Иран.
Почему ты явился с оружием к нам,
здесь впервые услышавший слово "ислам"?
Что ты дашь нашей родине — нищей, босой,
если в собственной — очередь за кол босой?
Разве мало убитых вам, — чтобы опять
к двадцати миллионам еще прибавлять?"
Русский парень лежит на афганской земле.
Муравей-мусульманин ползет по скуле,
и о том, как его бы поднять, воскресить,
муравьев православных он хочет спросить,
но на северной родине сирот и вдов
маловато осталось таких муравьев.
1983 Впервые напечатан
1989
БАЛЛАДА О БОЛЬШОЙ ПЕЧАТИ
На берегах дремучих ленских
во власти глаз певучих женских,
от приключений деревенских
подприустав в конце концов,
амура баловень везучий,
я изучил на всякий случай
терминологию скопцов.
Когда от вашего хозяйства
отхватят вам лишь только что-то,
то это, как ни убивайся,
всего лишь малая печать.
Засим имеется большая,
когда, ничем вам не мешая,
и плоть и душу воскрешая,
в штанах простор и благодать.
Итак, начну свою балладку,
Скажу вначале для порядку,
что жил один лентяй — Самсон.
В мышленье — общая отсталость,
в работе — полная усталость,
но кое-что в штанах болталось,
и этим был доволен он.
Диапазон его был мощен.
Любил в хлевах, канавах, рощах,
в соломе, сене, тракторах.
Срывался сев, срывалась дойка.
Рыдала Лизка, выла Зойка,
а наш Самсон бессонный бойко
работал, словно маслобойка,
на спиртоводочных парах.
Но рядом с нищим тем колхозом
сверхисторическим курьезом
трудились впрок трудом тверезым
единоличники-скопцы.
Сплошные старческие рожи,
они нуждались не в одеже,
а в перспективной молодежи,
из коей вырастут надежи —
за дело правое борцы.
И пропищал скопец верховный:
"Забудь, Самсон, свой мир греховный,
наш мир безгрешный возлюбя.
Я эту штучку враз оттяпну,
и столько времени внезапно
свободным станет у тебя.
Дадим тебе, мой друг болезный,
избу под крышею железной,
коня, коров, курей, крольчих
и тыщу новыми — довольно?
Лишь эту малость я безбольно
стерильным ножичком чик-чик!"
Самсон ума еще не пропил.
Был у него знакомый опер,
и, как советский человек,
Самсон к нему: "Товарищ орган,
я сектой вражеской издерган,
разоблачить их надо всех!"
Встал опер, свой наган сжимая:
"Что доказать скопцы желают?
Что плох устройством белый свет?
А может, — мысль пришла тревожно, —
что жить без органов возможно?"
И был суров его ответ:
"У нас, в стране Советской, нет!"
В избе, укрытой темным бором,
скопцы, сойдясь на тайный форум,
колоратурно пели хором,
когда для блага всей страны
Самсон — доносчик простодушный —
при чьей-то помощи радушной
сымал торжественно штаны.
Следя с животным интересом
и за размером, и за весом,
как будто в стереокино,
скопцы из мрака наблюдали
явленье красочной детали,
какой не видели давно.
И повели Самсона нежно
под хор, поющий безмятежно,
туда, где в ладане густом
стоял нестрашный скромный стульчик,
простым-простой, без всяких штучек,
и без сидения притом
(оставим это на потом).
И появился старикашка,
усохший, будто бы какашка,
Самсону выдав полстакашка,
он прогнусил: "Мужайсь, родной!",
поставил на пол брус точильный
и ну точить свой нож стерильный
с такой улыбочкой умильной,
как будто детский врач зубной.
Самсон решил, момент почуя:
"Когда шагнет ко мне, вскочу я
и завоплю что было сил!" —
но кто-то, вкрадчивей китайца,
открыв подполье, с криком: "Кайся!"
вдруг отхватил ему и что-то,
и вообще все отхватил.
И наш Самсон, как полусонный,
рукой нащупал, потрясенный,
там, где когда-то было то,
чем он, как орденом, гордился
и чем так творчески трудился,
сплошное ровное ничто.
И возопил Самсон ужасно,
но было все теперь напрасно.
На нем лежала безучастно
печать большая — знак судьбы,
и по плечу ему похлопал
разоблачивший секту опер:
"Без жертв, товарищ, нет борьбы"
Так справедливость, как Далила,
Самсону нечто удалила.
Балладка вас не утомила?
Чтоб эти строки, как намек,
здесь никого не оскорбили,
скажите — вас не оскопили?
А может, вам и невдомек?
1966
Впервые напечатано
1989
ТАНКИ ИДУТ ПО ПРАГЕ
Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая — не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Боже мой, как это гнусно!
Боже, какое паденье!
Танки — по Яну Гусу,
Пушкину и Петефи.
Что разбираться в мотивах
моторизованной плетки?
Чуешь — наивный Манилов,
зубы Ноздрева на глотке?
Страх — это хамства основа.
Охотнорядские хари,
вы — это помесь Ноздрева
и человека в футляре.
Совесть и честь вы попрали.
Чудовищем едет брюхастым
в танках-футлярах по Праге
страх, бронированный хамством.
Танки идут по склепам,
по тем, кто еще не родились.
Четки чиновничьих скрепок
в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве не я счастливым
в танки другие — родные —
тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это — родные танки?
Прежде, чем я подохну,
как — мне не важно — прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой:
пусть надо мной без рыданий
просто напишут, по правде:
"Русский писатель. Раздавлен
русскими танками в Праге".
Написано 23 августа
1968
Напечатано в декабре
1989, в альманахе
"Апрель"
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Есть русскость выше, чем по крови —
как перед нравственным судом,
родившись русским, при погроме
себя почувствовать жидом.
Но на Руси ища Вандею,
в иконы пулями плюясь,
пошли в чекисты иудеи,
как черносотенная мразь.
Всех заодно одемократив,
потом, как шлак, в один барак
швыряли вас, как равных братьев,
Иван-дурак, Исак-дурак.
Народов братство было люто.
Шли по велению вождя
то русский, то грузин в Мал юты,
грузин, как русских не шадя.
Власть соловецкая давила
народ с помещечьим смешком,
как лапотком лжерусофила,
кавказко-римским сапожком.
И прежде выбитый, внедрялся,