Рождество в Шекспире (ЛП)

Свадьба близко. Еще один день.
Очень неохотно я вернулась в кабинет Дила и открыла шкаф для хранения документов. Надела пару свежих резиновых перчаток и на мгновение застыла. Это показывает, насколько виноватой я себя чувствую.
Но это должно быть сделано.
Дил был аккуратным человеком, и я быстро нашла файл с простой пометкой «Анна, годик». На каждый год жизни свой документ, содержащий рисунки, фотографии и страницы с перечислением, что забавного она сделала или сказала. Файлы школьного возраста были забиты до отказа табелями и баллами за тесты.
Первый год Анны был самым важным. Файл содержал свидетельство о рождении Анны, справку ее прививок, детский альбом, и какие-то негативы в белом конверте с пометкой «Рождение ребенка». Почерк Дилу не принадлежал. Там не было вещи, удостоверявшей бы личность Анны. Ни группы крови, ни записи о приметах. В свидетельстве из больницы имелись следы Анны, сделанные черными чернилами. Надо спросить Джека, были ли у Маклесби подобные отпечатки. Если контур ноги Саммер Дон отличается от ноги Анны, это ведь что-нибудь да значит?
Тупик. Тупик.
И тут я вспомнила негативы с пометкой «Фотографии рождения». Где лежат альбомы с семейными фотографиями?
Я нашла их в шкафу в гостиной и благословила Дила за то, что он был таким организованным. Они были помечены по годам.
Я взяла папку с пометкой «Год рождения Анны». Там были фотографии: красный младенец в руках доктора, испачканных кровью и другими жидкостями, рот открыт в вопле; теперь ребенка держит радостный Дил в маске; круглая попка ребенка повернута к камере, по-видимому, его взяла медсестра. В углу было лицо, принадлежащее женщине на фотографии из комнаты Анны. Ее мать, Джуди.
И на попе ребенка была большая коричневая родинка.
Это доказательство, не так ли? Это бесспорно карточка из родильной палаты, это бесспорно ребенок, родившийся у Дила и его жены, Джуди. И этим ребенком с третьей фотографии, качаемым в руках женщины на фото из комнаты Анны, была абсолютно точно настоящая Анна Кинджери.
Восторг, что я нашла что-то определенное, помог мне преодолеть муки вины, когда я достала ключевую фотографию из альбома. Она легла в мой кошелек после того, как я вернула фотоальбом на его прежнее место.
Я закончила уборку, осмотрела дом, сочла его чистым. Убрала мусор в баки, убралась перед фасадом дома и на крыльце. Закончив, я вернулась в дом, чтобы убрать метлу.
Дил стоял в кухне.
У него в руках была груда почты, он перетасовывал ее. Когда метла ударилась об пол, Дил резко поднял глаза.
— Привет, Лили, рад видеть тебя, — сказал он. Он улыбнулся мне, его мягкое и легко забывающееся лицо лучилось доброжелательностью. — Эй, я испугал тебя? Я думал, ты слышала, когда я заехал в гараж.
Он, должно быть, заехал с черного хода, пока я подметала у дома.
Все еще напряженная, я нагнулась за метлой, довольная тем, что моего лица не видно, пока я не приду в себя.
— Видел Верену в центре, — сказал он, когда я выпрямилась и убрала метлу в шкаф. — Я не могу поверить после всех этих ожиданий, что завтра день нашей свадьбы.
Я отжала тряпку и рассеянно и аккуратно повесила ее над раковиной.
— Лили, ты не повернешься, чтобы посмотреть на меня?
Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Лили, знаю, мы никогда не были близки, но у меня не было сестры, и я надеялся, что ты станешь ею.
Меня выбило из колеи. Эмоциональные просьбы не лучший способ заставить дружеские отношения появиться.
— Ты не знаешь, как тяжело это было для Верены.
Я подняла брови.
— Прошу прощения?
— Быть твоей сестрой.
Я сделала глубокий вдох. Затем махнула рукой, как бы говоря «Объясни?»
— Она убьет меня, если узнает, что я сказал это. — Он покачал головой от своей собственной смелости. — Она никогда не чувствовала себя красивой, как ты, умной, как ты.
Это теперь неважно. Это не имело значения уже практически десятилетие.
— Верена, — начала я, мой голос звучал зло, — взрослая женщина. Мы не подростки.
— Когда ты — младшая сестра, очевидно у тебя есть багаж, который ты всегда несешь с собой. Верена думает именно так. Она всегда чувствовала себя так, даже когда ты сбежала. С твоими родителями. С твоими учителями. С твоими друзьями.
Что это за дерьмо? Я холодно посмотрела на Дила.
— И когда тебя изнасиловали…
Он еще получит за то, что вот так просто произнес это слово.
— … и все внимание было сосредоточено на тебе, то, что ты хотела от него избавиться, в какой-то мере принесло Верене… удовлетворение.
От чего почувствовала себя виноватой.
— И, конечно же, она стала чувствовать себя виноватой за некоторое возмездие в виде твоей боли.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты, кажется, не рада быть здесь. На свадьбе. В городе. Кажется, ты не рада за свою сестру.
Мне была непонятна связь между этими явлениями. Я должна вилять хвостом от того, что Верена выходит замуж… потому что она чувствовала себя виноватой, когда меня изнасиловали? У меня не было открытой враждебности по отношению к Дилу Кинджери, поэтому я старалась не обращать внимания на его домыслы.
Я покачала головой. Никаких связей мне тут не видно.
— Поскольку Верена хочет выйти за тебя замуж, я рада за нее, — сказала я осторожно. Я не собиралась извиняться за то, кем я была и кем стала.
Дил посмотрел на меня. Он вздохнул.
— Ну, все пройдет хорошо настолько, насколько только сможет, я думаю, — сказал он с жесткой улыбкой.
Полагаю, да.
— А как насчет тебя? — спросила я. — Ты женился на одной сумасшедшей. Твоя мать не совсем предсказуема. Я надеюсь, ты не видишь ничего подобного в Верене.
Он запрокинул голову и расхохотался.
— Если ты во что-то вцепишься, Лили, то не отпустишь, — сказал он, тряся головой. Он не счел это привлекательным. — Ты говоришь мало, но твои заявления не в бровь, а в глаз. Я думаю, твои родители хотели спросить меня об этом в течение последних двух лет.
Я ждала.
— Нет, — сказал он вполне серьезно. — Я не вижу ничего подобного в Верене. Но именно поэтому я встречаюсь с ней так долго. Поэтому наша связь навеки. Я должен быть уверен. Ради меня и особенно ради Анны. Я думаю, Верена — самая здравая женщина, которую я когда-либо встречал.
— Твоя жена когда-либо угрожала причинить Анне боль?
Он побледнел как лист. Никогда не видела, чтобы кто-то бледнел настолько быстро.
— Что? — пробормотал он.
— Перед тем, как она покончила с собой, она угрожала сделать Анне больно?
Я была коброй, а он — мышью.
— Что ты слышала? — выдохнул он.
— Просто предположение. Она пыталась причинить Анне боль?
— Пожалуйста, уходи, — выдавил он наконец. — Лили, пожалуйста, уходи.
С этим я справилась не очень хорошо. Какой мастерский допрос! По крайней мере, размышляла я, Дил и я были одинаково неприятны друг другу, хотя у меня могло бы быть преимущество, так как я говорила о чем — то новом, чем-то, что не стало обменной валютой сплетен в Бартли, судя по реакции Дила.
Готова поспорить, меня не пригласят поехать в отпуск с Дилом и Вереной.
Первая жена Дила вполне была способна, по крайней мере, по оценке Дила, нанести вред своему ребенку. И страница 23 отсутствовала в памятном альбоме, принадлежавшем Анне.
Я осознала смысл выражения «пасть духом». И попыталась утешить себя мыслью о родимом пятне Анны. По крайней мере, я узнала об одном обстоятельстве.
Когда я выехала с подъездной дорожки Дила, то поняла, что не хочу домой.
Я принялась бесцельно кружить, — в молодости это полагалось всем подросткам, — не зная, куда движусь, пока не припарковалась на городской площади.
Я вошла в мебельный магазин, колокольчик которого звякнул, когда дверь закрылась. Мэри Мод Пламмер печатала что-то на компьютере за высоким прилавком посреди магазина. Очки для чтения громоздились на кончике ее носа, на лице читались сосредоточенность и деловитость, ни тени улыбки.