Смутная улыбка
Эти два дня я провела в кино или валялась, читала, спала. Моя комната казалась мне чужой. Наконец, в день обеда, я тщательно оделась и отправилась к ним. Позвонив, я на секунду испугалась, но мне открыла Франсуаза, и ее улыбка тотчас меня успокоила. Я знала (мне говорил это Люк), что она никогда не поставит себя в смешное положение, необыкновенная доброта и чувство собственного достоинства ей никогда не изменят. Она никогда не была обманутой и наверняка никогда не будет.
Забавный это был обед. Мы были втроем, и все шло прекрасно, как раньше. Только мы очень много выпили перед тем, как сесть за стол. Франсуаза, казалось, ничего не знала, но, может быть, смотрела на меня более внимательно, чем обычно. Время от времени Люк говорил со мной, глядя мне прямо в глаза, и я считала делом чести отвечать ему весело и непринужденно. Разговор зашел о Бертране, который возвращался на будущей неделе.
– Меня здесь не будет, – сказала я.
– Где же ты будешь? – спросил Люк.
– Наверно, я поеду на несколько дней к моим родителям.
– Когда вы вернетесь?
Это спросила Франсуаза.
– Через две недели.
– Доминика, я перехожу с вами на «ты»! – вдруг сказала она. – Мне надоело говорить вам «вы».
– Давайте все перейдем на «ты», – сказал Люк улыбаясь и направился к проигрывателю. Я проследила за ним взглядом и, обернувшись к Франсуазе, увидела, что она смотрит на меня. Обеспокоенная, я ответила на ее взгляд, только бы она не подумала, что я избегаю смотреть ей в глаза. Она коснулась моей руки с легкой и грустной улыбкой, все во мне перевернувшей.
– Вы... то есть ты, напишешь мне открытку, Доминика? Ты еще не сказала мне, как там твоя мама.
– Хорошо, – сказала я, – она...
Я остановилась, потому что Люк поставил пластинку, которая постоянно звучала на побережье и разом все напомнила. Он не оборачивался. Я почувствовала, что мысли у меня пришли в полное замешательство от этой пары, от музыки, от снисходительности Франсуазы, которая не была снисходительностью, от чувствительности Люка, которая тоже не была чувствительностью, – короче, от всей этой мешанины. В эту минуту мне по-настоящему хотелось сбежать.
– Мне очень нравится эта вещь, – сказал Люк спокойно.
Он сел, и я поняла, что он ни о чем таком не думает. Даже о нашем горьком разговоре о пластинках-воспоминаниях. Просто эта мелодия пришла ему на память два-три раза, и он купил пластинку, чтобы от нее отделаться.
– Мне она тоже очень нравится, – сказала я.
Он поднял на меня глаза, вспомнил и улыбнулся мне. Он улыбался так нежно, так откровенно, что я опустила глаза. Но Франсуаза закуривала сигарету. Я растерялась. Такая ситуация даже не была фальшивой, потому что, мне казалось, достаточно поговорить об этом, чтобы каждый высказал свое мнение спокойно, со стороны, как если бы все это его не касалось.
– Пойдем мы на этот спектакль или нет? – сказал Люк. Он повернулся ко мне и объяснил: – Мы получили приглашение на новый спектакль. Можем пойти втроем...
– О! Конечно, почему бы и нет?
Мне недоставало только добавить с глупым смехом: «Конечно, только этого нам и не хватало!»
Франсуаза отвела меня в свою комнату, чтобы примерить на меня одно из своих пальто, более подходящее, чем мое. Она надела на меня одно или два, велела мне повернуться, подняла воротник. В тот момент, когда она обеими руками придерживала воротник, я засмеялась про себя: «Я в ее власти. Может быть, она меня задушит или искусает». Но она ограничилась улыбкой.
– Вы в нем немного утонули.
– Это верно, – сказала я, думая не о пальто.
– Мне надо увидеться с вами, когда вы вернетесь.
«Вот оно! – подумала я. – А если она попросит меня больше не видеть Люка? Я это смогу?» И сразу ответ: «Нет, не смогу!»
– Я ведь решила заняться вами, одеть вас как следует и познакомить с вещами, куда более интересными, чем эти студенты и библиотеки.
«О боже, – подумала я, – это не тот момент, не тот, когда нужно это говорить!»
– Так как же? – повторила она, поскольку я молчала. – В какой-то степени я нашла в вас дочь. – Она сказала это смеясь, но очень мило. – Но если эта дочь с характером и чрезмерно интеллектуальна...
– Вы слишком добры, – сказала я, напирая на слово «слишком». – Не знаю, что мне делать.
– Не мешать, – сказала она смеясь.
«Я попала в осиное гнездо, – подумала я. – Но если Франсуаза так меня любит и предлагает мне видеться, я буду часто видеть Люка. Может быть, я ей все объясню. Может быть, ей это немножко все равно после десяти лет брака».
– Почему вы так хорошо ко мне относитесь? – спросила я.
– Вы принадлежите к людям того же типа, что и Люк. Натуры не очень счастливые, которым суждено искать утешения у тех, кто, как я, рожден под знаком Венеры. Вам этого не избежать...
Мысленно я воздела руки к небесам. Потом мы отправились в театр. Люк разговаривал, смеялся. Франсуаза объяснила, что вокруг за люди, кто с кем и т. д. Они проводили меня до пансиона, и Люк непринужденно поцеловал мне руку. Я вернулась несколько обескураженная, заснула, а на следующий день уехала к родителям.
Глава 2
Но Ионна была серая, а тоска нестерпимая. Не просто тоска, а тоска по кому-то. Через неделю я вернулась. Когда я уезжала, моя мать вдруг очнулась, спросила меня, счастлива ли я. Я заверила ее, что да, мне очень нравится юриспруденция, я много занимаюсь и у меня хорошие друзья. Успокоенная, она снова ушла в свою меланхолию. Ни на одну секунду – в отличие от прошлого года – я не почувствовала желания поговорить с ней обо всем. Да и что ей сказать? Решительно, я постарела.
В пансионе я нашла записку от Бертрана, который просил позвонить, как только я вернусь. Он наверняка хотел выяснить отношения – я не очень доверяла деликатности Катрин, – и в этом я ему отказать не могла. Итак, я ему позвонила, и мы договорились встретиться. В ожидании я записалась в университетскую столовую.
В шесть часов мы встретились с Бертраном в кафе на улице Сен-Жак, и мне показалось, что ничего не произошло, что все начинается снова. Но когда он поднялся и с серьезным лицом поцеловал меня в щеку, я вернулась к действительности. Я трусливо пыталась принять легкомысленный и безответственный вид.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала я искренне, а в голове пронеслась циничная мыслишка: «К сожалению».
– Ты тоже, – коротко сказал он. – Я хочу, чтобы ты знала: Катрин мне все рассказала.
– Что все?
– О твоей поездке на побережье. Я тут кое-что прикинул и думаю, что ты была с Люком. Так это или нет?
– Так, – сказала я. (Я была тронута. Он не злился, а был спокоен и немного грустен.)
– Ну так вот: я не из тех, кто делится с другими. Я еще люблю тебя настолько, чтобы не придавать этому всему значения; но не настолько, чтобы позволить себе роскошь ревновать и мучиться из-за тебя, как весной. Ты должна выбрать.
Он выпалил это одним духом.
– Что выбрать? – Мне стало скучно. Люк был прав, я не думала о Бертране как о главной проблеме.
– Или ты больше не видишь Люка и у нас все продолжается, или ты его видишь и мы останемся добрыми друзьями. Больше ничего.
– Конечно, конечно.
Мне абсолютно нечего было сказать. Он как будто повзрослел, обрел солидность; я почти восхищалась им. Но он больше ничего для меня не значил, решительно ничего. Я накрыла рукой его руку.
– Я в отчаянии, – сказала я, – но ничего не могу поделать.
– Нелегко это проглотить, – сказал он.
– Я не хочу тебя мучить, – повторила я, – и я действительно терзаюсь сама.
– Но это не самое трудное, – сказал он как бы самому себе. – Вот увидишь. Когда все решено, тогда уже не страшно. Плохо, когда цепляются.
Он вдруг повернулся ко мне:
– Ты любишь его?
– Да нет же, – раздраженно сказала я. – Не в этом дело. Мы очень хорошо понимаем друг друга, вот и все.
– Если тебе станет тоскливо, помни, я здесь, – сказал он. – А я думаю, что станет. Вот увидишь: Люк – ничто, этакий грустный умник. И все.